Людмила Максимчук

«Наш генерал», 2007, 2010, 2017, 2020

      Роман в четырех частях

Документальный фильм по роману «Наш генерал»

https://rutube.ru/video/bd8c257e2f77076e7da8262f2d5d2c19/?ysclid=m3splfv2r3659326813

https://ya.ru/video/preview/6254588865244601364

Роман «Наш генерал» посвящён легендарному пожарному СССР и России, Герою Российской Федерации, герою-чернобыльцу генерал-майору внутренней службы Владимиру Михайловичу Максимчуку (8 июня 1947 г. – 22 мая 1994 г.). Владимир Максимчук – незаурядная личность, крупный специалист, альтруист и фанат пожарного дела, руководитель высокого ранга, инициатор создания в стране эффективной общегосударственной системы безопасности и борьбы с авариями, катастрофами и стихийными бедствиями, отечественной службы экстренного реагирования на чрезвычайные ситуации. Пожарные говорят так: «Максимчук – это наше знамя, наш символ!» Десятки и сотни крупных пожаров в стране, потушенных под руководством Владимира Максимчука, говорят сами за себя. Личные качества Владимира Михайловича и преданность своему делу являются хрестоматийными образцами. Пожар на Чернобыльской АЭС в ночь с 22 на 23 мая 1986 года стал главным пожаром, выпавшим на его долю, – именно в той ситуации он ярко проявил себя как специалист и как человек: предложенная им тактика тушения пожаров на атомных объектах прежде не имела аналогов и затем стала достоянием мирового сообщества пожарных. Его героические действия спасли людей и станцию, но стоили ему жизни. Пожар отнесли в разряд «секретных», подвиг долго замалчивали; само присвоение звания Героя России генералу Максимчуку спустя почти десять лет после его смерти – это непростая история, высветившая множество деталей, ставшая лакмусовой бумажкой в определении: кому нужны герои и правда о них.

СОДЕРЖАНИЕ

 1. ПОРТРЕТ ОГНЕБОРЦА

 Вступление
 I.  К истории нашего знакомства
II. Начало
III. Москва.  Учебный полк
IV. Москва. Продолжение.  Большой старт
V. «Третий Ангел вострубил…»
VI. Чернобыль, 23 мая 1986 года. Сражение
VII. Чернобыль, 23 мая  1986 года. Память
1. Гудков Александр Сергеевич
2. Чухарев Владимир Васильевич
3.  Романюк Владимир Яковлевич
4. Запоздалые цветы Чернобыля
VIII. Чернобыль, 23 мая 1986 года. Мужество
IХ. Секундомер включен!
Х. Тернистый  путь
ХI. Ионава, 20-22 марта 1989 года. “Химический Чернобыль”. Сражение
ХII.  Перед  лицом  грозных  опасностей
XIII. Горячие точки. Пожары. Риск
Х IV. Семейный  круг. Архивы памяти
ХV. Терпение  и  награды. Новые рубежи
ХVI. Поездки. Пожарно-прикладной спорт. Победы
ХVII. Долгое ожидание
ХVIII. Москва. День  грядущий
ХIХ. Россия.  Москва. Чернобыль
XX. Столичный гарнизон. Идеи и свершения
ХХI. Столичный  гарнизон. Хроника  событий 
ХХII. Горячая Москва
ХХIII. Усилия и надежды
ХХIV. На Кресте…
ХХV. Первые и последние
ХХVI. Конец  пути
ХХVII. Телеграммы соболезнования
ХХVIII. Эпилог  
I. Когда уходят дорогие...
2. Корабль остался на волне
3. «Земля уходила из-под ног…»
4. Зачем нужны герои?
5. Последнее интервью
6. Герой России 

2. ПИСЬМА 

3. ЛЕТОПИСЬ - СОРОК СЕМЬ (поэма)

4. ИЗ РАБОЧИХ ЗАПИСЕЙ ВЛАДИМИРА МАКСИМЧУКА  

*        *        * 

Книга была издана трижды:

Первое издание –  2007 год, Москва, «Новости», 768 стр., илл.,  тираж 1000 экз.
Втрое издание –  2010 год, Москва, «ОГИ», 808 стр., илл., тираж 1000 экз.
Третье издание –  2017 год, Москва,  ФАУ «ИЦ ОКСИОН», 904 стр., илл.,  
тираж 1000 экз.
Четвёртое издание –  2020 год, Москва, «У Никитских ворот», 856 стр., илл.,
тираж 1000 экз.

Второе издание меня принципиально не устраивало, но издать заново –
проблема. Поэтому понадобилось целых семь лет, чтобы дождаться
(или добиться) выхода в свет данной книги. 

За изданную в 2007 году книгу в сентябре 2009 года меня наградили Дипломом с медалью 8-й Международной специализированной выставки «Пожарная безопасность XXI века» как лауреата конкурса «Лучшие материалы и наглядные пособия по организации обучения населения мерам пожарной безопасности и противопожарной пропаганде».

За изданную в 2017 году книгу 5 апреля 2018 года меня наградили Дипломом I степени с вручением  нагрудного знака в номинации «Произведения художественной литературы» как лауреата конкурса Общероссийского союза общественных объединений «Союз «Чернобыль России» в области литературы и искусства «Патриотизм и верность долгу» в номинации «Произведения художественной литературы». 

http://www.mchsmedia.ru/focus/item/6553734/

 

«Нет на свете дела труднее, чем писать
                 простую, честную прозу о человеке».
                                              Эрнест Хемингуэй

От автора

 Теперь, когда наше повседневное существование пропитано пропагандой соблазнов, развлечений, добычи легких денег, когда пороки возводятся на пьедестал, когда жизнь и смерть искусственно обесцениваются и преподносятся с варварским цинизмом, когда трагедия и подвиг стали поводом для пустых шуток или просто развития «фантазий на тему», когда литература, кинематограф, театр периодически предлагают эффектные образы вымышленных нарочитых супергероев, зачастую «играющих со смертью» на фоне картин выдуманных событий, когда образ героя в сознании подрастающей молодежи ограничивается рамками сценария компьютерной игры, когда…

…В это самое время я воспроизвела и записала подлинную историю жизни и смерти настоящего героя не столь далекого прошлого, стараясь, по возможности, не выказывать пристрастности. Знаю, что можно написать лучше, точнее, убедительнее, но при этом пришлось бы обнаружить массу неприглядных деталей и обличительных моментов, ибо подвиг одного – неминуемое следствие больших просчетов или преступлений других – при любом государственном устройстве. Непризнание, молчание, попирание подвига чаще всего служит прикрытием чьей-то серости или трусости. Возможно, это – не самое страшное, зато – самое мерзкое и подлое из всех проявлений изъянов человеческих. Пишу, чтобы завеса молчания не скрыла подвиг навсегда – ничто человеческое не чуждо тем, кто полагает себя отличающимся от животных.

Но о самом подвиге. Бывает, подвиги мифических героев меркнут перед подвигом и подвижничеством реального человека. Генерал-майор внутренней службы Владимир Михайлович Максимчук прожил коротко, но очень насыщенно (8 июня 1947 г. – 22 мая 1994 г.).. С первого до последнего дня своей работы и до последнего дня своей жизни он состоял на службе у Её Величества пожарной охраны, которой дал присягу раз и навсегда – во имя спасения мирного населения от огненных бедствий. Все его существование было пронизано идеей служения людям, своему народу, своей Родине. В самом деле, тот период истории пожарной охраны России (а прежде – СССР), который выпал на время службы Владимира Михайловича, был целой эпохой.

Да и его жизнь – это целая эпоха…

Он успел пройти путь от лейтенанта до генерала; знал бесчисленные тяготы и проблемы рядовых и подчинённых, всё постигал на самом себе, ревностно служил делу, всё, что имел, заработал потом и кровью – авторитет имел неподдельный. Пожалуй, нет такой позиции в перечне направлений работы пожарной службы, против которой нельзя было бы поставить фамилию Максимчука: воспитывал и обучал личный состав, потушил огромное количество сложных пожаров в стране, работал над совершенствованием пожарной службы, стремился, по существу, к созданию многоплановой отечественной службы экстренного реагирования на чрезвычайные ситуации. Шёл к этому издалека через боевые будни, одолевая многочисленные препятствия и преграды. Бой – каждый день! А в бою был среди первых, часто самым первым; шёл навстречу опасности, оберегая жизнь других; по-человечески – оставался открытым и доброжелательным, никогда не отворачивался от людей, идущих к нему со своими вопросами. Долгие годы являлся председателем Президиума Федерации пожарно-прикладного спорта России – поставил пожарно-прикладной спорт на принципиально новую основу – именно тогда сборная команда, сначала СССР, а потом России, не выпускала пальму первенства на всех международных соревнованиях, проходивших под эгидой КТИФ (Международного технического комитета по предотвращению и тушению пожаров).

 К раскрытию личного подвига генерала Максимчука меня заставили обратиться трагические обстоятельства, как его, так и моей собственной жизни. Вмешательство в нашу жизнь и судьбу роковых событий, связанных с трагедией на Чернобыльской АЭС, перевернули наши привычные представления о многих вещах в этом мире… Владимир Михайлович по долгу службы поехал в Чернобыль в начале мая 1986 года, был тогда в звании подполковника внутренней службы, служил в должности начальника оперативно–тактического отдела Главного управления пожарной охраны МВД СССР. На ЧАЭС он попал в сложные условия, в экстремальную ситуацию: в ночь с 22 на 23 мая 1986 года произошел пожар в помещениях главных циркуляционных насосов третьего и четвертого энергоблоков. Развитие пожара неминуемо вело к выходу из режима третьего энергоблока ЧАЭС, что грозило страшной катастрофой. Её последствия были бы гораздо серьёзнее, чем последствия катастрофы 26 апреля 1986 года. Владимир Михайлович сумел не растеряться, а напротив, собрать все свои силы и умение, чтобы не допустить развития пожара и в то же время – сохранить людей, не дать им погибнуть, как это случилось тут же, недавно, на пожаре 26 апреля 1986 года. Он взял на себя всю ответственность за исход дела: избрал верную тактику посменного тушения, ограничивая пребывание каждой смены в опасной зоне, чтобы люди не переоблучились. Сам участвовал в разведке, руководил тушением. Его умелые действия спасли людей (более трехсот человек!) и станцию. Но после этого события жизнь его самого оказалась под угрозой – от полученной высокой дозы радиации. Пожар «засекретили», подвиг долго скрывался, зато последующие страдания Владимира Михайловича стали явными и скрыть их было невозможно. А дальше…

Да, мир устроен так, что правда не нужна никому, а нужна некая удобная версия, в определенной степени заменяющая правду. В этот раз правду весьма успешно подменили удобным вариантом – и что делать? Так был подвиг или вовсе не был?

…Госпитали, больницы, врачи, служба, командировки, пожары…

…Болел, перенёс несколько сложных операций, но службы не бросал. Старался – и успевал! – реализовать свой опыт и перспективные идеи. Химическая катастрофа на комбинате минеральных удобрений в Ионаве (Литва, март 1989 г.) добавила примерно такую же дозу отравления, как чернобыльский пожар. Положение дел усугублялось нарастающим натиском болезни, участием в боевых действиях, связанных с ликвидацией чрезвычайных ситуаций в стране (и не только пожаров), новыми и новыми проблемами на пути к созданию отечественной службы экстренного реагирования на чрезвычайные ситуации. Тем не менее, благодаря его упорству и личному мужеству был заложен фундамент государственной аварийно-спасательной службы – в структуре пожарной охраны МВД СССР была создана сеть специализированных отрядов по проведению первоочередных аварийно-спаса­тельных работ (ставших прототипом современного МЧС), организован выпуск новейшей пожарной техники, пожарно-технического вооружения и аварийно-спасательного оборудования. 

Владимиру Михайловичу целых восемь лет маячил смертельный приговор Чернобыля, но он не терял оптимизма, собирался долго и полноценно работать – и это ему удавалось еще целых восемь лет...

 Последние два года своей жизни Владимир Михайлович возглавлял пожарную охрану Москвы; сумел применить кардинальные меры по укреплению пожарной безопасности столицы – за это и вошел в историю Москвы. Одним из последних подвигов отважного пожарного стало быстрое тушение зданий «Белого Дома» (здания Правительства Российской Федерации) и мэрии Москвы в результате трагических событий в октябре 1993 года – даже один разгоревшийся в полную силу пожар, случись он тогда в Москве, наверняка стоил бы того Чернобыльского пожара.

«Наш генерал» – так называли генерала Максимчука в Московском гарнизоне пожарной охраны. Так и я называю эту книгу о нём.

          Владимир Максимчук – человек из легенды.

          Легенда росла от подвига к подвигу.

          Подвигом же и закончилась его жизнь.   

                                   *      *       *

P.S. 18 декабря 2003 года Президент Российской Федерации подписал Указ №1493 о присвоении звания Героя Российской Федерации генерал-майору внутренней службы Владимиру Михайловичу Максимчуку (посмертно).

 …Я уверена в одном: чем больше пройдёт времени от настоящего дня, тем более востребованным будет образ человека, который жил и работал по совести, «нашего генерала», который действительно заслужил такое звание, такое право распоряжаться другими людьми, крупного руководителя, который всецело отвечал за принятые решения.

 P.P.S. Умышленно не называю имён антигероев, сыгравших негативную роль не только в судьбе Владимира Михайловича Максимчука, но и в истории развития противопожарной службы вообще. «Главные распорядители» канцелярий, управлений, комитетов и прочих «ячеек власти» того времени снискали себе недобрую славу в далёком и не столь далёком прошлом, а в настоящем ветераны-пожарные вспоминают этих «распорядителей» (и живых, и мёртвых) как приспособленцев и предателей.

    ПОРТРЕТ ОГНЕБОРЦА
   (отрывки)

Вступление

     “Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той  любви,  как если кто положит душу свою за друзей своих”.
                                 Библия. Новый Завет. Евангелие от Иоанна, гл. 15:12–13

 Любить друг друга на самом деле и положить жизнь свою за друга, за друзей, за родных или совсем не знакомых тебе людей – совсем не то же самое, что говорить или читать об этом. Если говорить не о войне, а о жертвах, приносимых  в мирное время, то «положить жизнь» случается только тогда, когда живешь и мыслишь определенным образом, и при стечении обстоятельств поступаешь именно так, не собираясь нарочно, то есть, не раздумывая, не просчитывая заранее всех возможных для себя пагубных последствий. Ведь подвиг (и заложенный в социальный заказ, и не вписанный в него) совершается на грани трагедии – как следствие некого кризиса или грубого нарушения общечеловеческих норм и правил. Потом же бывает, что поступок совершен, жизнь уже отдана, но уходит она не сразу: годами, месяцами, неделями – и, наконец, исчезает за горизонтом смерти. Жизнь человечества не останавливается, время продолжает свой бег – и, спустя годы, уже другие люди живут на свете, любят или не любят друг друга, выручают из беды или вовлекают друг друга в несчастья, и вроде бы старые жертвы забыты, старые подвиги – не в счет.

Да и было ли все это – раньше?

Глава I. К истории нашего знакомства

 "Люди не часто понимают друг друга должным образом, но мне кажется, что мы с тобой – именно те партнеры, которых объединяет взаимопонимание. Думаю, что общими силами мы с тобой сбережем наши прекрасные отношения на всю жизнь. Надеюсь, что ничего плохого с нами не произойдет, и наше счастье будет зависеть только от нас самих. Верю, что все будет хорошо…"
                                        Из личных писем Владимира Максимчука, 1969 – 1970г.г.

Наше знакомство – отдельный рассказ… Откуда начать? Легче начинать с себя, потому что далеко не все подробности детства и юности Владимира Михайловича мне известны.

...Мама. Папа. Брат. Дочь. Это – все те, кого я не выбирала, все те, кто не выбирали меня. Но мой муж! Володя… Мы с ним как раз выбирали друг друга, особенно он... Поначалу я просто не сопротивлялась ему, точнее, его тщательному выбору, начиная с истории знакомства. Дальнейшее развитие отношений привело к тому, что независимо от логики моих собственных рассуждений он стал единственным – и тогда уже – неповторимым ни в ком другом, человеком, в моей жизни. С Володей Максимчуком, я познакомилась летом 1968 года в Москве, в Черемушках, в доме у моей бабушки Тани (маминой мамы) и маминой сестры тети Веры, куда я частенько приезжала на каникулы из Новгорода. Мне нравилось приезжать в столицу – и с родными повидаться, и Москву посмотреть, походить по музеям, выставкам, театрам, да и просто погулять по московским улицам. В этот раз я приехала после окончания второго курса института, а мой двоюродный брат Володя Заремба (мамин племянник, сын родного маминого брата Дмитрия), который тогда учился в Москве в строительном техникуме, пришел навестить нас и привел с собой своего земляка, симпатичного темноволосого паренька:

– Знакомьтесь, это мой лучший друг, парень из нашего села, зовут Володей. Вместе учились в школе, в одном классе, а теперь он живет и работает в Москве.

Друг, вот как. Ну и что же? А вообще – что-то в этом есть…

Два маминых брата, Филипп и Дмитрий (да и другие наши родичи), жили в том же самом селе Гизовщина Любарского района Житомирской области, где родились все дети из семьи Зарембы, где родилась и моя мама. Мы иногда приезжали к ним в гости то с родителями, то с бабушкой Таней. У дяди Филиппа – двое сыновей и дочка, у дяди  Мити – трое сыновей; все дети учились в Гизовщанской школе. Значит, и этот Володя учился там же? Может, когда-то и попадался мне на глаза, в далеком детстве? Не припоминалось. Молодой человек на год старше меня, сдержанный, воспитанный, подчеркнуто внимательный, а так… В нашем общем разговоре ничем примечательным не выделялся, нарочито молчал, несколько стеснялся. Но все-таки осмелился и пригласил меня на какой-то концерт. После концерта погуляли на Ленинских горах; уж тут он немного рассказал о себе, о своей семье. Где работает, чем занимается – в подробности я не вдавалась, а он не распространялся. Сказал только, что офицер, что где-то служит (где – я не запомнила); да и что говорить, если даже его фамилию не запомнила с первого раза… Вскоре я уехала, своего адреса не оставила, однако он попросил адрес у моих родных и стал писать мне письма. Честно признаться, я не ожидала такой дерзости от юноши с далекой Украины (родины моих родителей – как, оказывается, узок круг для нашего выбора!).

Первое время я отвечала нехотя, односложно, да и письма поначалу были сдержанными. Но постепенно послания становились более содержательными: обстоятельные отчеты и размышления о главном для него, планы, серьезные взгляды на жизнь. Мне стало интересно отвечать ему тем же... Общение раскрывало черты характера, выявляло склонности и привычки, настраивало на новую встречу. Я поняла его характер: стало ясно, что Володя стремился к высоким идеалам, культурному просвещению, эстетическим знаниям. Жить в Москве ему было достаточно интересно, но не всегда комфортно, несколько одиноко. Была работа, имелись друзья, находилось еще что-то, но поделиться своими переживаниями, получить ответы на какие-то вопросы, сходить в театр или на выставку было особенно не с кем. Да и не всякому товарищу это было бы интересно в той же мере, что и ему. Познакомиться с девушкой по взаимной симпатии, наверное, было некогда. А тут познакомился со мной, и стало можно писать письма, в которых выражалось внутреннее состояние – как в старинных романах! То писал, не спеша, доверяя бумаге мысли и чувства, а то едва успевал найти полчаса для написания короткого письма–отчета. Но вообще, письма – это здорово; несколько старомодно, правда, но сама старомодность такого вида общения была с оттенком современной романтики. Письма сохранились, они до сих пор лежат в большой подарочной коробке на антресолях у нас дома...

Встречались мы весьма редко – только на моих каникулах в Москве. Писали снова. Время шло. Володины письма становились частью моей жизни. В них было много от души, раскрывался он с самой лучшей стороны. В Москву Володю распределили на работу после окончания Львовского пожарно-технического училища МВД в мае 1968 года. Жил он в маленькой комнате в общежитии на Сретенке. Общежитие – на втором этаже, а на первом – пожарная часть ВПЧ–2: пожарные машины, офицеры, солдаты – служба, круглосуточные выезды. Когда я первый раз пришла к нему в гости, мне все показалось очень интересным, но как тут можно жить – мне было не понятно. Зато – здорово, необычно, шумно, не то, что у папы в военкомате!

…Никогда не забуду ни то общежитие, ни Сретенку, ни замечательное время писем, встреч, надежд… Не думала, не гадала, как оказалась перед выбором: с кем связать свою судьбу, к чему была вовсе не готова. Я иногда (и тогда, и после) спрашивала Володю, для чего ему нужен такой сложный жизненный вариант, как я? Ведь было бы гораздо проще познакомиться с девушкой из Москвы, чтобы потом проблем было меньше – хотя бы с общежитием. Разве так уж мало подходящих девушек в столице? Ведь постоянная прописка в столице – «камень преткновения» для большинства иногородних жителей! Володя сначала игнорировал такие вопросы, а если я настаивала на ответе, он откровенно обижался: порядочность и независимость для него были во всех делах непреложными понятиями. Торговля и примитивный расчет ему никогда не были присущи. А мне? Какой вариант был нужен мне? Не знаю, право… Те молодые люди, которые окружали меня, ни в какое сравнение не шли с Владимиром Максимчуком. Да и те офицеры, с которыми я познакомилась потом поближе, его друзья и коллеги, разительно отличались от него – то есть, Володя был более независимым и собранным, чем другие, более целостной натурой, дотошно щепетильным, обязательным.

Хорошо ли это? Тут было над чем подумать!

Неожиданный случай ускорил постановку и разрешение нашего личного вопроса. В детстве я часто болела, да и позже – дети врачей так устроены. Вот и на третьем курсе, во время зимней сессии, я заболела, мне сделали операцию. Я пропускала зачеты и экзамены... Володя к тому времени был посвящен во все события моей жизни, часто писал, еще чаще звонил по телефону. Узнав о моей болезни, он очень встревожился: звонил, писал, порывался приехать. Я просила повременить, пока меня выпишут из больницы, обождать, дать мне хоть немного времени на поправку – он и слушать не хотел. Переживал. Через день после выписки и примчался – я еще вставала с трудом. Приехал, не раздумывая долго, приехал в незнакомый, чужой город, в незнакомый (тогда чужой!) дом. Отдежурил на работе наперед три дежурства, чтобы отпустили; я уж потом поняла, как трудно ему было отрываться от работы, и чего только стоили все его приезды в Новгород! Решение он принял заранее. Утром приехал – а к вечеру сделал мне предложение выйти за него замуж, то есть, предложение-то он сделал именно моим родителям. Я уж догадалась, для чего он здесь… При всем своем фундаментально–консервативном отношении к жизни, папа тут же согласился; мама посомневалась, но в общем, не возражала. Слышали давно, а вот увидели – и поняли, что человек мне понравился не зря. Особенную симпатию Володя вызвал у моего папы – своей отличной выправкой, аккуратностью, обязательностью, прямотой. Такому можно доверять.

Поженились мы на следующее лето.

Потом я еще училась в Новгороде почти два года. Жила, как и раньше, с родителями и братом. В институте никто не верил, что я вышла замуж: и где этот муж? Свадьба была в Москве, а в Новгород Володя потом, конечно, приезжал, но редко, поэтому однокурсники его и видели всего-то пару раз, да и то со стороны. Новгород Володе очень понравился, однако занятость на службе не отпускала. Зато когда приезжал, мама с папой, а особенно Костя, были уж так рады! Пекли заранее торт, готовили подарки и всякие вкусные вещи – там-то, в общежитии, кто его побалует? Гуляли по городу, по набережной, по моим любимым улочкам, в Кремле, в Антоново, на Ярославовом дворище, ездили на Ильмень, в Юрьево; ходили в новгородский Театр драмы, на выставки, к моим друзьям в гости – если удавалось. Когда я приезжала в Москву, там такой воли не было – центр, особенно не разгуляешься, а главное – когда? Любили мы, конечно, ходить в московские театры, гулять по бульварам, больше всего – на Чистых прудах… Жил он все там же, в общежитии на Сретенке, в Рыбниковом переулке, в той же комнатке, куда я и приезжала в течение тех почти двух лет, до окончания института. Потом приехала после защиты диплома – насовсем – туда же... Мне все было в новинку, казалось интересным и привлекательным. Простое домашнее устройство этой комнатки в общежитии я старалась скрасить хоть немного, сделать милым и приятным: занавесочки, безделушки, элементы собственного декоративного творчества…

А что до его работы… Наконец-то до меня дошло, чем занимается мой муж, о чем у него болит голова. До той поры мне и в голову не приходило интересоваться пожарной охраной, я совершенно не задумывалась, что там есть начальники, офицеры и рядовые (и пожары!!!), да и вообще никакого представления о пожарной службе не имела. Знала, конечно, что бывают на свете пожары, что кто-то их должен тушить, но никогда не предполагала, что мой супруг будет иметь такую опасную профессию. Да за все время нашего знакомства Володя не слишком часто рассказывал о своей работе, а меня больше интересовал он сам, его образ мыслей, устремления, его духовный мир, а чем занимался на службе – в то время меня было для меня чем-то обособленным, мало понятным...

Глава II. Начало

 "Не следует пренебрегать четырьмя вещами: огнем, болезнью, врагом, долгом".
                                                                            Иоанн Дамаскин, "Источник знаний"

 "Да, дела в первую очередь, в отношении к делу я не изменюсь никогда и останусь таким, как есть: честным, добросовестным, исполнительным, благородным…"
                                Из личных писем Владимира Максимчука, 3 ноября 1971г.

Понимаю, что в художественной литературе пожарные упоминаются очень редко, а уж в качестве главных героев их, можно сказать, почти нет. Разведчики, летчики, милиционеры, следователи – пожалуйста, вся героика будней зиждется на них, криминальная хроника не обходится без них, мемуары патриотов не обходят их вниманием. Их поощряют, уважают, награждают без устали. А ведь в любом городе или регионе страны, (если не в любой пожарной части!) наверняка назовут имя пожарного, в послужном списке которого имеется не один героический поступок, то есть такого человека, которого можно с уверенностью назвать героем. Таких пожарных – сотни, но, так как к подвигам пожарных общество привыкло настолько, что предпочитает (как бы) не замечать (а часто – скрывать факты пожаров и вместе с ними сами подвиги), эти сотни «растворяются» в миллионах и привычно служат своей профессии дальше, не ожидая особенного признания и наград. Вопрос: как воздать должное пожарным, людям, посвятившим себя борьбе с огненной стихией? Или: как написать портрет хотя бы одного из них, как вылепить образ человека, воплотившего в себе сотни и тысячи других людей его профессии, целиком посвятившего себя службе и ставшего настоящим героем?

Воздать должное берутся нечасто, разве к определенным датам, а писать портреты нелегко, одним махом не получится...

Газетчиков и журналистов, пишущих о людях огненной профессии с привязкой к профессиональным праздникам, я встречала немало. К праздникам – хорошо, но даже самые лучшие из корреспондентов обычно не ставят задачи «копать глубоко», строят свои статьи на вырванных из контекста эффектных словах или фразах… Я веду речь о книге. Говорят, писатель должен жить жизнью своего героя, "вжиться в образ", чтобы не покривить против правды, чтобы герой вышел настоящим, а не фальшивым. А чем конкретно располагаю я? А конкретно у меня перед глазами всегда был образ одного и того же человека-пожарного, и если берусь рассказывать о нем, то исключительно потому, что его дела и мысли были мне известны гораздо лучше, чем дела и мысли других, работавших вместе с ним.

Владимир Михайлович Максимчук…

Его личность стоит того, чтобы остаться в памяти пожарных, в памяти не имеющих к пожарам никакого отношения, в памяти людей вообще – таких-то энтузиастов немного на белом свете. Конечно, отдаю себе отчет в том, как важно, чтобы о нем все было написано правдиво, точно и интересно. Да, о Максимчуке писали в газетах и журналах, как в свое время, так пишут иногда и в нынешние дни, но это – капельки в море житейском. Как из маленьких капелек воссоздать образ моря?

При моей недостаточной компетенции в области пожарной службы, передо мной встала очень сложная задача. Прежде всего, пришлось заняться тщательным сбором и изучением тех материалов, которые "лежали на поверхности", а затем – углубиться далее. Да, случись все по-другому, мне не пришлось бы заниматься сбором и изучением материалов, испытывая ужас и огромную ответственность за свой труд! Материалы доставались нелегко, но я не бросила начатого. И если не я… Кто же будет стучаться в закрытые двери, обходить запреты, вчитываться в черновики десятилетней давности, скрупулезно работать (годами!), не ожидая похвал и гонорара, а напротив, вкладывая свои средства и здоровье, встречая сопротивление чиновников и очередные «палки в колеса»?! Моя главная цель: сделать все от меня зависящее для того, чтобы завтра не забыли, что было вчера, чтобы история жизни достойного человека была отражена как можно более достоверно. Возможно, через десяток или несколько десятков лет найдется немало желающих написать о Владимире Михайловиче, но сделать это им будет гораздо труднее, чем теперь, ибо многие факты и свидетели исчезнут из поля зрения вообще.

Да и какой тогда будет интерес к событиям прошлого?

Кто они, те люди, которые придут вслед за нами завтра?

Да и сегодня… Сегодня надо все зафиксировать – как есть, и нельзя же отдать это на откуп уличной прессы! Почему говорю о книге, а не о фильме, например? Только потому что, на мой взгляд, книга – самый удобный и долгосрочный хранитель информации; фильм или спектакль (по всем приметам) – дело отдаленного будущего. Да и кто же денег даст на картину о подвиге, но без гарантий на коммерческий успех? Не знаю, как у меня получится, но я достаточно хорошо изучила того человека, о ком хочу рассказать; постараюсь высказываться ясно и честно – другого такого случая, чтобы уточнить или исправить заведомо заложенные ошибки, мне не представится. Поэтому выбираю «острый» угол зрения, дабы нарисовать портрет человека, жизнь которого характеризует определенный исторический период жизни нашего общества – ведь образ Владимира Михайловича смотрится, скорее, не в домашнем интерьере, а выделяется в свете тех событий, в которых он участвовал.

История человеческого общества – сумма многих слагаемых из историй и судеб народов, племен, государств, семей, их взаимоотношений. Без истории нет народа, нет человека. История личности переплетается с историей жизни стран, и одна без другой эти истории не могут существовать. Жаль, конечно, что летопись истории – не безупречная константа: это смотря, кто и когда вносит дополнения в летопись; до будущих поколений доводится лишь то, что было угодно оставить о себе управителям и распорядителям того времени. И сколько миллионов раз угодливые (или подневольные) «писарчуки» «подгоняли» историю под удобный шаблон! Подтасовка или сокрытие фактов, умаление дел и достоинств одних людей, выпячивание других, заведомый обман и подлая ложь… Но так или иначе, что-то подлинное просачивалось сквозь века и тысячелетия. Так история России в общих чертах запомнила многих людей, вписавших свои жизни в историю испытаний нашего Отечества. Не покривив душой, могу утверждать: история жизненного подвига человека из пожарной охраны последней трети двадцатого века стала лишь малой составляющей истинной истории большой России, но достаточно яркой, чтобы остаться незамеченной или незаметной.

Да, фамилию Максимчука пожарные России запомнили очень хорошо.

 *    *    *

Мой муж, Максимчук Владимир Михайлович, генерал-майор внутренней службы МВД СССР, точнее сказать, пожарной службы, прожил недолго, с 1947 до 1994 года; последние несколько лет тяжело болел. Умер он 22 мая 1994 года, ему не было и сорока семи лет... Он прожил насыщенную, целеустремленную жизнь, как раз ту самую, которая била неиссякаемым, казалось, ключом рядом с нашей семейной жизнью. Этим ключом была его работа, и то, что он в нее вкладывал, и то, что она ему отдавала. Вкладывал, конечно, все, что имел, а если не имел, то искал, находил и отдавал, сколько мог. Не мог не отдавать, потому что она была для него главным детищем в жизни, по-другому не мыслил себя. В работе он был весь, но нельзя сказать, что таким "автоматом" он стал в результате только семейного и общественного воспитания, хотя все это имело место. Десятки и сотни тысяч молодых людей получили примерно такое же воспитание и образование, но такими, как Максимчук они не стали, да и не могли бы стать никогда. Почему? Однозначно ответить на этот вопрос нельзя, а разобраться в нем можно и нужно. Это для кого-то работа – не волк, а для Владимира Михайловича работа была…

Работа – как средство самореализации, а не цель самоутверждения.

Работа – как высокое служение, а не изнурительная служба.

Работа – как творческое искание, а не подневольное рабство.

Не хочу создавать впечатление, что все у него было возвышенным и прекрасным. Скорее наоборот, каждодневный, тяжелый труд, работа день и ночь, и часто до изнеможения. Возвышенным и прекрасным был смысл этого труда. Такому труду нельзя дать короткое описание, выставить оценки по пятибалльной шкале, его невозможно оценивать по результатам – ведь талантливого человека творческий процесс интересует не в меньшей степени, чем ожидаемый результат. Но и результаты, если считать их главным показателем, были значительными, хотя не каждый раз соответствовали намерениям.

...Всю свою жизнь профессионального пожарного Владимир Михайлович положил на великое дело – спасение людей и материальных ценностей, созданных трудом этих людей, от огня. Тушил, выручал погибающих, обучал молодых бойцов. Все его дела мне были хорошо знакомы, все происходило у меня на глазах и за глазами – но рядышком. Для меня и нашей дочки он жил очень мало, а для себя – в общепринятом смысле этого слова – никогда, поэтому любая минута, проведенная дома, с нами, была подарком для нас троих. Стоило ему только показаться на пороге, тут же звонил телефон, его уже искали. Перерывов на личную жизнь не было. Совмещать и поначалу было трудно, а с течением времени становилось почти невозможно. Редкие часы отдыха. Гости. Театр. Отпуска, проведенные вместе. Домашние дела, семейные трения. Все это было как общий фон, нечто второстепенное. Главное же… Я знала, что он уходил или уезжал на службу, как если бы… каждое утро улетал на «неизвестную планету», и эти вылеты отменить было нельзя. Если сможет – вернется вовремя, если задержится – значит, так надо. Приучила себя сразу. Приучила правильно, иначе долго привыкала бы к тому, что мужа почти никогда дома нет, что «неизвестная планета» будет отпускать изредка. Конечно, Владимир Михайлович не был роботом или автоматом, а был точно и чутко устроен; в отношении службы – настроен на "камертон пожарной сирены", призывающий на ту самую «планету», и никогда не отзывался подголосками, а только настоящим, полным тоном. И как же можно было тот тон заглушать?

…В первые годы нашей жизни, как уже и говорила, я как-то пыталась изменить ход событий; мне хотелось, чтобы не жизнь была для работы, а работа для жизни. Искренне хотелось жить долго и счастливо, как те, про которых сказано в Писаниях, что "они жили долго и умерли в один день". Хотелось спокойного и полноценного существования. Да чего только не хотелось в двадцать с небольшим лет! Однако ничего не могло повлиять на Володин выбор. Часто ставила себя на его место, и понимала: ему совсем несладко приходится, и если еще и я начну ему докучать, то будет только хуже. Часто поступала наоборот, доказывала, и уговаривала не то, чтобы сменить работу, но хотя бы смягчить ее остроту, и примеры приводила: есть же научное направление, отделы кадров, канцелярия, бухгалтерия, например, – все в рамках той же службы. Зачем постоянно рисковать, брать на себя гору забот, когда можно жить иначе, даже имея такую специальность – подобных примеров я видела десятки! Неужели не нашлось бы другой работы? Да конечно, нашлось бы. Но не для него.… Шли годы, а опасностей меньше не становилось, хотя, казалось бы, рост в должностях и званиях предполагал некую дистанцию между конкретной опасной ситуацией и необходимостью непосредственного участия в ее ликвидации. Зачем же самому-то? Нет, такой дистанции не было, и физические опасности (не говоря обо всех остальных!) поджидали его на каждом шагу.

Неужели так будет всю жизнь?

В минуты отчаяния я призывала его пересмотреть какие-то взгляды, остепениться, не рваться на пожары по первому зову сирены, но он и слушать об этом не хотел. У него всегда был один ответ:

– Там гибнут люди, а ты...

А я... Я не хотела, чтобы люди гибли. Еще больше я не хотела, чтобы постоянно подвергал себя риску мой муж, отец моего ребенка. Если честно: чем дольше мы жили вместе, тем все более хотелось, чтобы он работал как все гражданские, как все обычные люди – отдал восемь часов службе, а все остальное – твое, для дома, для семьи. Что может быть лучше? Чаще всего мои уговоры и доказательства только усиливали негативную Володину реакцию: он и слушал-то меня, как надоевшую монотонную передачу по радио, которое выключить нельзя; говорил, что я сама себе все накручиваю, что ничего уж такого плохого, как я придумываю, с ним не случится, что нужно всегда верить в лучшее.… И что же было делать? Оставалось надеяться, что все это лучшее – впереди. К счастью или, к сожалению, заранее нельзя предполагать то, что будет в жизни через пять или десять лет. Хотя.… В нашем случае, в отношении Владимира Михайловича, такое предположить, наверное, было можно вполне.

Глава III. Москва. Учебный полк

"Офицеры суть солдатам, яко отцы детям".
                                                                  Петр Первый

 "Солдатская-то служба нелегка! С утра до вечера провожу в казарме, работы у меня всегда много, не знаю, когда ее будет мало... Да к этому я привык".                                 
                                           Из личных писем Владимира Максимчука, февраль 1970г.

Учебный полк – это вроде позывной сигнал из того времени, когда сливались воедино: Постевой, Максимчук и Учебный полк. Славное было время! Учебный отряд, а после – Учебный полк – стал особой вехой в биографии Максимчука. Начальником штаба Учебного полка он остался, наверное, в памяти многих, знавших его в тот период жизни. Учебный полк – это было прямое попадание, совпадение его планов и идей с идеями и задачами подразделения, предназначенного обучать молодых солдат профессиональному мастерству, искусству тушения пожаров, подчас – высшему пилотажу: и пожар потушить, и людей спасти, и добро уберечь, и самому в живых остаться. Его мощные организаторские способности, волевые качества, желание помогать и обучать других привели его на эту должность – несомненно. Здесь он был нужен, как никто другой на этом месте, и место это подходило ему, как никому другому. Именно то время вспоминается очень тепло – как время плодотворного, успешного, благодарного труда и большого личного духовного вклада в дело службы.

...Даже по прошествии многих лет Владимир Михайлович специально интересовался, как идут дела в Учебном полку, хотя сам давно уже там не работал: Учебный полк как был, так и оставался родным и любимым, маячил образом земли обетованной. В свое же время – стал определенным этапом реализованных замыслов, обозначился образами дорогих ему людей. Он всегда помнил тех, с кем служил в Учебном полку, и в первую очередь, командира Учебного полка героя Великой Отечественной войны, Героя Советского Союза, полковника Постевого Сергея Игнатьевича, ставшего в мирное время наставником для своих воспитанников и подчиненных офицеров (если можно вообще применять термин "мирное время" к службе в пожарной охране). Сергей Игнатьевич делился с Владимиром Михайловичем своими знаниями и опытом, поощрял его начинания (а часто – просто не мешал, хотя мог бы!), поэтому их сотрудничество оказалось плодотворным. Владимир Михайлович работал окрылено, и подчиненные чувствовали это. Он учил офицеров замечать в курсантах главное, развивать в них лучшие качества и умения. И сам – среди молодых офицеров и солдат стремился разглядеть умелых и талантливых людей, всячески способствовать их образованию, продвижению и развитию. Многих из них – "заразил" любовью к пожарной охране, многим другим, как это говорится, Максимчук "подписал путевку в жизнь". Асадулаев Хизри – один из таких ярких примеров. Он в семидесятые годы проходил срочную солдатскую службу в Москве, так и оказался в Учебном полку. Впоследствии стал скульптором. Тема пожарной охраны осталась его родной темой. Скульптурный портрет Сергея Игнатьевича Постевого был им изготовлен в первые годы работы, а бронзовый бюст генералу Максимчуку установлен на Митинском кладбище Москвы в 1995 году (копия находится в Центре противопожарной пропаганды и общественных связей Управления противопожарной службы ГУВД города Москвы). Таких, вышедших с подписанной Максимчуком «путевкой в жизнь» было много. Главное, к чему стремился Владимир Михайлович: подготовить молодых людей к трудностям жизни, к честному и мужественному исполнению своего долга. Сам всегда был первопроходцем, а других направлял вслед за собой.

Да, Максимчук старался если не "опережать время", то хотя бы не потерять его драгоценные часы и дни, подгонял отстающих. Стремился быть первым – во всем хорошем и добром, что ему выпадало осуществлять. Ответственности не боялся, сил не жалел. Шел впереди – был первым в прокладывании таких путей, каким ранее не ходили, да часто и не догадывались о том, что так – можно сделать…

Кто-то не искал, а он стремился – и находил.

Кто-то успокаивался – а он покоя не желал.

Кто-то быстро приземлялся и обрастал рутиной, а он горел внутренним огнем первопроходца, который не давал ему останавливаться на достигнутом.

Ведь по складу характера был лидером, был первым, шел почти без остановок – навстречу грядущему...

ГЕРОМ-ПОЖАРНЫМ

1. Музыка Александра Ковалевского
2. Музыка Л. Курдюмовой и Э. Рабкина  

 

Когда мир и горит, и плавится,
Задыхаясь в едком дыму,
Только ПЕРВЫЕ могут справиться,
Побеждая огонь и тьму;

Не откажутся, не отступятся,
Не забудут про долг и честь,
Только первые, только лучшие!
Служба ПЕРВЫХ была и есть –

"Ноль один" – это служба риска,
Та, что будет всегда нужна...
... Нет конца у святого списка,
Где Чернобыльцев имена.

Где над каждым именем доблестным,
Остывающим от огня,
Светлый лик встает Богородицы,
До последней секунды храня...

Опаленные, легендарные,
Окрещенные тем огнем,
Героические пожарные
На посту и ночью, и днем.

И когда все горит и плавится,
Задыхаясь в дыму вражды.
Только ПЕРВЫЕ могут справиться,
Заслонить других от беды!

...Кто–то будет из камня высечен,
Кто–то будет забыт, как сон...
Гибнут ПЕРВЫЕ, сотни и тысячи,
Мир их праху и низкий поклон!

 Февраль 1999 г.

…Не все сгорает в пламени истории – что-то остается всегда, даже тогда, когда рассыплется в пепел и прах все горящее и подлежащее сгоранию. Первые – останутся первыми навсегда. Пламя истории оставляет их имена несгораемыми и нетленными в Книге духовной памяти человечества, ибо все лучшее должно остаться. Первые гибнут именно потому, что они – лучшие. Худшие к первенству не стремятся, то есть к первенству – голову сложить; худшие всегда бывают в хвосте и за углом, занимая объяснимую и удобную позицию покоя и выжидания, подальше от опасности. Всепоглощающее пламя истории не обходит стороной ни тех, ни других. Умирать все равно придется всем, только кому как суждено; от расплаты нельзя уклониться или спрятаться за поворотом, все равно заплатить придется – так или иначе. Пламя истории не знает компромиссов и отсрочек, ему известно, что спалить, а что оставить, и никакое знание, никакое могущество не спасает мнимых знатоков от всеочищающего пламени.

Глава V. "Третий Ангел вострубил…"

"Важно: борьба за каждую секунду при тушении пожаров".
                                           Из рабочих записей Владимира Максимчука, 1985г.

 Противопожарная служба – особая служба, очень важная для общества. Какому бы ведомству какой бы страны она ни подчинялась, цель ее одна: спасать все живое и неживое от огня. Мудрые говорят, что пожарная охрана – богоугодная служба, и этого, наверное, нельзя сказать ни о какой другой службе, стоящей на страже общественных интересов, общественного порядка. И когда человеческие ресурсы и технику пожарной охраны порой используют по другому назначению, к примеру, привлекая в "острых" ситуациях на помощь для выполнения задач, стоящих пред другими службами, тогда пожарные невольно могут попасть в положение, описанное Рэем Брэдбери в известном произведении. Идея служения профессии – предотвращать огонь физический и огонь духовный, а если он возгорится, гасить его своей силой и духом. Если же пожарные сами участвуют в разжигании (или поддержании) огня и брани, то… какие же они победители огня? Бывают в жизни ситуации, когда каждому человеку приходится выбирать, как поступить, неважно, какая у него профессия, но если плюс ко всему и профессия…

Пожарные – служащие самой гуманной профессии, которая обязывает быть мужественным и милосердным постоянно. Не каждый свяжет свою жизнь с такой профессией, в которой на первом месте стоит риск собственной жизнью, не всякий бросится в огонь, чтобы спасать товарища и брата – спасать не по должности, а по совести; и далеко не каждый последует приказу о выполнении задания, противоречащего неписанному кодексу чести истинных пожарных… Суметь в своих делах сохранить понятия нравственности удается далеко не всем смелым и профессионально обученным людям. Но многим из них это все же удается.

...Я уже не припомню точно (просто и десятой доли не знаю!) всех пожаров, на которых бывал Владимир Михайлович, всех городов страны и мира, которые он объездил. Это длинный список. Там, где появлялся, он был всегда нужен, всегда кстати, его везде запоминали по делам его. Его личные качества не раз спасали многих людей, а когда подходил момент – позволяли ему браться за новые, большие дела. Большие дела не заставляли себя долго ждать; со временем работа становилась все более сложной и напряженной, степень нагрузки увеличивалась, и Владимиру Михайловичу постоянно нужно было соотносить свои силы и возможности со всевозрастающей мерой сложности и ответственности. По сравнению с товарищами и коллегами он был, на мой взгляд, более других одержим духовными и профессиональными устремлениями, что не давало ему покоя в мыслях и успокоенности в целом. Это не было искусственно выращенным или надуманным, а сидело глубоко внутри, отсюда – те самые большие дела… В то же самое время никогда не отгораживался от «чужих» проблем стенами кабинета, чем и выделялся из тех руководителей, кто привык больше руками разводить и дожидаться в тепле очередного продвижения вверх (либо прятаться от подчиненных за закрытыми дверьми: лишь бы не трогали!). Много, много встретилось таких начальников, пытавшихся отдавать команды, но привыкших заниматься большой и малой политикой, идеологической работой или чисто "теорией и анализом", а брандспойта в руках не державших. Максимчуку некогда было писать кандидатские и докторские, предаваться досужим рассуждениям на некоторые, пусть даже и важные научные темы, если это не имело отдачи в службе. Его рвение только – на передовую линию огня, а не к накоплениям "на всякий случай", не к предусмотрительным запасам в тылу, чтобы было куда "ретироваться" на худой конец (или на хороший?).

О продвижениях по службе. Продвигая Владимира Михайловича, начальство могло быть уверено полностью, что хлопочет не зря: не на "теплое" место определяют его, а на ту самую передовую. Кто брал Владимира Михайловича в заместители, тот был уверен, что будет за ним как за каменной стеной, а Максимчук, по первому сигналу тревоги, уже там, в бою! Начальники потому и не хотели отпускать его от себя, чтобы самим не остаться без "бронежилета", каким он оказывался по жизни не раз: они могли спокойно заниматься своими делами, ехать в отпуск, писать научные труды, увлекаться политической и общественной деятельностью, зная, что Максимчук "потянет" основной груз. Сам же Владимир Михайлович рассматривал каждое вновь предлагаемое место, прежде всего, как предоставление новых, более широких, чем ранее, возможностей для совершенствования и развития службы. Все, за что брался, доводил до конца или "до ума" – доверять ему можно было абсолютно. Вот и доверяли. Был редкий случай совпадения личностных и человеческих качеств с неистово–мечтательным устремлением преобразить дело, за которое брался. Быть новатором и первопроходцем – нелегко, зато интересно! И если я не понимала чего-то другого, то уж высокий порыв был мне не чужд; с такой позиции и обсуждали мы дома каждый новый шаг его передвижения по службе.

В мире относительных понятий и временных ценностей абсолютные величины не могут остаться незамеченными – к счастью или… наоборот. Да-да, как часто – наоборот, когда именно лучшие качества души и характера сокращают или уносят жизнь порядочного человека! Конечно, трусы и подлецы никогда не бросятся спасать других, а сами спрячутся за их спины, поэтому… «Метеориту» никогда не падала на голову "манна небесная", как иным любимчикам и баловням судьбы, да и «звезды» падали разборчиво – если какая звезда и упала ему на погон раньше, чем кому-то другому, так только потому, что вперед других подставил свое плечо огню или опасности. Многие окружающие, не могу сказать, что большинство, но многие – понимали его взгляды и усердия правильно.

Но это – по большому счету, а  каждодневно…

Человек пребывал на работе с утра до ночи, ездил в командировки, уставал сильно, отдыхал редко. В гости нельзя было пойти с уверенностью, что его срочно не вызовут на работу – не оторвут прямо от накрытого стола. Праздники мы встречали с радостью, но подспудно тяготила мысль о том, что в трех шагах от нас, некоторые семьи, возможно, уже успели встретить какой-то свой праздник – несчастным случаем, обернувшимся трагическим пожаром… Даже бывали такие дни рождения, когда сам именинник – Владимир Михайлович – при полном доме гостей, так и не смог вовремя приехать, или приезжал, когда мы уже успели все "отметить" без него… Если отпустят в отпуск, то вряд ли дадут отгулять до конца. Но что было делать? Ведь где-то, что-то всегда происходило, горело – гибли люди – и те, кто виноваты в возникновении пожаров, и те, кто совершенно ни в чем не виноват, и те, кто тушил огонь. По всей стране что-то случалось каждые сутки, иногда – каждый час. Наверное, так и жили бы мы дальше, так и работал бы он, в тревогах и заботах, и не случись ничего чрезвычайного, вышел бы на пенсию и тогда уже…

«Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…»

Да, не случись ничего чрезвычайного …

Не случись Чернобыльской катастрофы – вот я и произнесла эту фразу, с которой начинается самая трудная часть моего повествовании. Теперь нужно ее продолжать, продолжать рассказывать о том, какие испытания предстояло перенести Владимиру Михайловичу, столкнувшемуся с этим чудовищем, этой жуткой радиационной катастрофой. Ему было послано такое тяжкое испытание, что, если бы речь шла не о родном человеке, а о ком-то постороннем, я без запинки сказала бы: «Судьба этого героя оказалась созвучной судьбам других первопроходцев и народных, чуть ли не былинных, героев. Случались (и всегда случаются!) в жизни нашей страны "подходящие" события, которые требуют от каких-то людей или какого-то конкретного человека чрезвычайных мер и поступков. Эти люди, безусловно, нашлись, и Владимир Максимчук стал одним и них».

Но разве мало было Володе и того, чем он занимался?

Куда деваться? Почему – именно он?! Для чего все это – ему?!

Пусть бы – не ему… Хорошо бы – не ему…

А кому-то другому – пусть бы? А кому бы – все это – хорошо?..

Быть именно там, в то самое время и попасть в ту ситуацию, в том месте, которое оказалось самым опасным и несущим угрозу неизвестной дотоле опасности всем, кто знал о ней все или не знал ничего – зачем ему это выпало?

…Так я подошла к тому периоду, когда нужно рассказать не только о Владимире Михайловиче, но больше: о пожарных Чернобыля. Пожарные Чернобыля – кто они? И среди самых настоящих пожарных, людей особо важной профессии, они – особые пожарные. Те, кто тушили пожар 26 апреля 1986 года, кто тушили пожар в ночь с 22 на 23 мая 1986 года, кто работали на Чернобыле потом – тушили пожары, ликвидировали загорания, разгребали радиационные завалы, обеспечивали проведение восстановительных работ, обрабатывали территории – что это за люди? Какие они? Как – не побоялись, не отказались, не отступились?

Что ими двигало?

Чего они могли не знать?

Что они должны были знать?

Что бы это изменило для них?

Да что вообще мы можем знать, и чего стоит наше знание?

Сад отцветший, сад засохший, сад умирающий…
Хмурая весна, сизая трава, жухлые цветы…
Гибнущие птицы, поломанные крылья, угасшие мелодии...
Плачущие дети, сморщенные лица, страдающие люди…
Пепельное небо, корявые деревья, горькие ручьи…
Сад отцветший, сад засохший, сад умирающий…

 *     *     *

Самое время задать несколько вопросов себе, нашей действительности, нашему не столь далекому прошлому. Найдутся ли ответы на них?

Что случайно? Сама Чернобыльская авария или те люди, которые имеют к ней прямое отношение?

Что закономерно? Сам Чернобыльский синдром – символ расплаты человеческого общества за нарушение этических норм и правил существования или тот факт, что именно в нашей стране, именно в наше время, этот синдром проявился с этакой силой?

Что неизбежно?  Сам Чернобыль – Чернобыль–боль, Чернобыль–вопль, Чернобыль–"SOS", мерило совести и чести, критерий профессионального мастерства спасателей  или Чернобыль–апокалипсис, Чернобыль–предупреждение, Чернобыль–чудовище, от которого уклонялись, убегали, прятались должностные лица, руководители ведомств, служб, комиссий и обществ? Разве можно фактически убежать от Чернобыльской катастрофы? Или проще – сделать вид, что ее для тебя лично – нет? Оправдаться, что вдалеке от нее, например, в Москве ты будешь полезнее? Срочно выписать бюллетень – на неопределенное время?

Или... что еще? А вот что: раз уж так случилось, то должны отыскаться люди, не побоявшиеся устремиться в ту ситуацию, в ту самую точку отсчета и, преодолевая случайное, закономерное, неизбежное – противостоять развивающемуся чернобыльскому синдрому: взять на себя принятие необходимых решений, связанных с огромным риском, и довести дело до конца. И еще: они должны уметь рисковать грамотно. В поисках следующих ответов, имеющих общий корень со словом "ответственность", обращаюсь как раз к готовности Владимира Максимчука – к готовности отвечать на те сложные вопросы, которые неоднократно ставила перед ним служба. Каков его ответ? Ответ прост: сигнал поступил, вызов принят, машина уже у крыльца, и самолет вот–вот подадут. К столкновению с неизвестным готов – там, где взывают: «Помогите!», могут быть уверены, что им помогут. За пять лет оперативно–выездной деятельности в Главном управлении пожарном охраны МВД СССР (учитывая десяток лет предыдущей работы), сложился большой опыт, сформировался специалист высокого класса, умеющий рисковать грамотно. Ему ничего не нужно объяснять, доказывать и поручать, не нужно убеждать и агитировать – сам все понимал и представлял отчетливо; от опасностей не отгораживался, нужными вопросами владел. Владимир Михайлович находил выход из таких рисковых ситуаций, которые казались безнадежными, при этом часто рисковал сам, потому что риск менее подготовленному специалисту обошелся бы гораздо дороже. Когда случилась Чернобыльская катастрофа, стало ясно, что его опыт пригодится – по большому счету.

О, лучше бы не пригодился!

«Лучше бы никогда ничего не случалось: ни Чернобыля, ни Ионавы, ни катастроф вообще, ни тех причин, которые приводят к ним! Лучше бы работал где-нибудь на менее опасном месте, ведь в штатном расписании пожарной охраны имеются десятки спокойных должностей!», – в тысячу первый раз думала тогда я… Вот перешел бы на другую должность, чаще бывал бы дома, каждый вечер проводил бы с нами возле семейного очага, возле самовара да пирогов; да вместе мы и преодолевали бы житейские трудности, радовались жизни, воспитывали дочь... Ведь мир так прекрасен, не должно в нем быть тех самых потрясений, которые уродуют его и нас! Разве не так? Да, все далеко не так. Живем на свете; каждый старается для своей пользы, печет свои пироги, ставит «свой самовар», копит свои ценности в некой копилке. Потом же выходит, что содержание "накоплений" разных людей и групп принципиально противоположны по значению, в сумме же… Собственники со «своими самоварами» оказываются на разных позициях в отношении друг к другу и окружающему миру, хотя почти все мы – родня и соседи. Не так копили? Не то накопили? И что же? А вот что: Чернобыль дождался своего часа и взорвал все наши незадачливые накопления.

Взрыв, огонь, пожар, радиация…

Копить мысли и знания, развивать науку и технику, претворять в жизнь творческие амбиции – желающих  хватало, а потушить чернобыльский пожар – много ли энтузиастов нашлось? Разработать конструкцию атомного реактора – было увлекательно и престижно, а отвечать за ошибки – достаточно ли ответчиков оказалось? Открыть атомное ядро – считалось сенсацией века, а «закрыть» это ядро – попробуй-ка; тут одноразовой сенсацией не обойдется! Радиационный пожар Чернобыля… Он был в готовности объять всю планету! Когда одни допускают «чернобыли», другие обязаны положить жизнь, и не только свою, на то, чтобы такие «чернобыли» ликвидировать. Кто бы и справился с Чернобылем, если не те пожарные, которые "целый век на войне" провели? Да и кого еще искать, хотя, казалось бы, имеются специальные на то службы…

Зачем далеко искать? Есть служба "01" – звоните, выручит.

А в службе "01" есть человек "01" – звоните, выручит, другому не научен.

Служба "01" может многое, но не все, только в рамках решаемых задач при наличии соответствующей техники и возможностей специалистов. Человек "01" может очень многое, почти все! – но выходя за установленные рамки, нарушая сознательно закон самосохранения, обходя утвержденные прежде, до обидного устаревшие инструкции.

"01" – синоним – профессия № 1.

Профессия № 1 – синоним готовности к жертве.

Нет ее опаснее!

   Глава IХ. Секундомер включен!

 "Говорят, что умирать хорошо, спасая жизнь другому".
                                                                         Джованни Боккаччо, пьесы

 "Знаю, что в жизни не так много справедливости и чистоты, мало искренности и благородства в отношениях друг к другу. Поэтому я безумно рад, что встретил тебя, ту, которая поняла меня почти без объяснений, которая живет тем же, что и я. Может, мы с тобой и в самом деле понимаем мир по-своему? Я не думаю, что это какой-то отдельный мир, просто в него приходят не все: легче приспособиться к примитивным началам".
                                           Из личных писем Владимира Максимчука, 19 июня 1970г.

 *       *       *

…Ну вот, и свершилось, и чаша сия не миновала, и предстоит испить ее до дна. Наступило такое время для пожарных, ликвидаторов Чернобыльской катастрофы, когда можно и нужно подумать о себе. Подумать о себе после того пожара было просто необходимо, и задуматься пришлось надолго, и некоторым – на всю оставшуюся жизнь. В очень короткие сроки станет ясно, что никто думать о них не собирался (не вообще обо всех, а конкретно о каждом); так почти для каждого из пожарных началось сражение за свое здоровье, за свою жизнь, за свое место под солнцем. Человеческий материал – кладезь бездонный, и спасение спасателей в основном черпалось из собственных резервов и весьма ограниченных возможностей медицины.

Владимиру Михайловичу подумать о себе было вполне уместно и ни в коем случае не поздно – жаль, не привык он думать о своем здоровье так, как следовало бы, да и не хотел дать укорениться мыслям о болезнях, об их возможной тяжести. Он ведь только что приехал из самого пекла, из жерла извержения катастрофы, «схватил» чернобыльские проблемы, нащупал самые слабые места, четко представлял создание защитного пояса вокруг эпицентра поражения – намеревался разрабатывать и осуществлять план работ по ликвидации оставшихся губительных последствий аварии. Не мог отдать себя в плен собственным тяготам и переживаниям, дать себе слабину, превратиться в хныкающего больного.

Спасать других – была идея его жизни,

Совершенствовать службу – была цель его жизни.

Созидание – была его жизнь!

После того потрясения в Чернобыле он укрепился в правильности своих взглядов во имя спасения людей, связывая эту идею с развитием пожарной службы, укреплением спасательского звена. Ни за что не собирался отступать – только вперед и вверх. Спираль восхождения разворачивала свой виток все круче и круче... Ох, сколько еще ему хлебнуть придется – мало никому не покажется, а уж самому-то! Но люди – прежде всего, но служба – главнее всего. Многие морально поддерживали, относились с сочувствием и пониманием.

Все оставшиеся после той майской ночи – ровно восемь лет жизни – по часам своей жизни – Владимир Михайлович прожил углубленно, сосредоточенно, лишь изредка позволял себе передохнуть, когда болезнь брала верх. В основном, оптимизма не терял, предполагал долго и полноценно трудиться. Ни разу не пожалел, что поступил в Чернобыле не ординарно! Старался – и успевал – реализовать свой опыт, тушить пожары, воспитывать молодую смену. Цель была все та же: как можно больше сделать для службы и для тех, кто служит. Каждый последующий год был значительно труднее предыдущего, времени оставалось все меньше и меньше. Бывали дни и месяцы, когда приходилось жить и работать через "не могу", даже тогда, когда не было еще сделано операций… Несколько раз при различных обстоятельствах судьба словно подталкивала оставить работу, уйти на пенсию по инвалидности, сохранить хотя бы остатки здоровья, но он не делал этого, работал вплоть до последнего дня – так боялся не успеть и не упускал ни один шанс, ни одну возможность продвинуть вперед дело всей жизни. Возможности стали появляться как раз после этой Чернобыльской командировки: вскоре присвоили звание полковника (что и соответствовало той должности, какую он занимал), затем предложили более высокий пост, а уж потом – еще раз повысили в звании, что в известной степени явилось признанием заслуги и – включительно – того подвига, о котором рассказывать не полагалось. Секрет оставался доминантой даже над таким высоким званием.

Тем не менее… Радость – была!

Максимчук Владимир Михайлович, генерал-майор внутренней службы, Первый заместитель начальника Главного управления пожарной охраны МВД СССР – вот как звучало это признание на официальном языке. Никогда, конечно, не думал о таком (таком!) повороте обыкновенный, скромный мальчик из Житомирской области: ни когда учился в училище во Львове, ни когда выбирал Москву в качестве места службы. Да, никто из родных и не догадался бы, что Владимиру Михайловичу когда-то выпадет такая судьба: так пострадать, не иметь возможности говорить об этом открыто, и в то же время – получить генеральское звание (за то же самое). Я бы тоже не догадалась, но… Словом, хоть что-то, да получилось!

Не думаю, что все получилось просто: это потом, при переформировании и переподчинении службы в 1991 году, многим потенциальным кандидатам легко «слетали звезды на погоны», как если бы учебные самолеты совершали посадку на заранее подготовленную полосу при легком тренировочном полете. А в те времена, осенью 1990 года, такие звания легко не давали. То есть не то, что давали изредка, а так, что из всех пожарных только Максимчука таким званием и отметили – надо отдать должное Министру МВД. Когда Владимиру Михайловичу все же присвоили это звание, я, с трудом поверив в случившееся, воскликнула: «"Метеорит" прорвался!» Куда? Да все туда же, где с силой нового энтузиазма предстояло тушить пожары и спасать людей.

А что же – еще?

Что – больше этого?

Что – выше этого??

Что – важнее этого???

Звание присвоили. Это точно? Точно! И тогда я, которая всю свою жизнь, изо всех моих сил сдерживала такой "метеорит" (а "метеорит" этот, конечно же, следовал начертанным курсом, и что ему инстинкты самосохранения!), – я призналась себе, что "метеорит" был прав. Нет, не потому что получил такое звания, а потому что… так стремился к правде и свету, что окружающие «планету пожарной охраны» важные «спутники» не могли не отметить этот смелый полет. «Спутники» посовещались, «светила» выразили благосклонность, и… факт зафиксирован: полет получил определенную поддержку, его траектория увеличилась, появилось дополнительное время сгорания, если так можно сказать. И то: человек по-другому не мог жить и работать, мог только сгорать самозабвенно, в итоге – сгореть. Действительно, так и сгорел, сгорел в неистовом служении. Иначе было нельзя. Если такая миссия дана от рождения (а она была дана!), человек не имеет права от нее отказаться, ведь от ее выполнения зависят жизни сотен и тысяч людей. А если отказаться? Например, следовать инструкциям, выполнять их, соблюдая по пунктам, как, возможно, и поступили бы в Америке или Европе, да, пожалуй, и не только там. Но, право, есть такие вещи, которые трудно просчитать наперед, а просто знаешь, что так надо, что по-другому – конец всему!

А спасать только себя или кого-то выборочно…

Но уж такое – не для "метеоритов"!

*        *        *

Никогда не думала, что будет так… Никому такого не желаю, но в Володиной жизни все это произошло, и – жизни его не стало. По восприятию происходящего – случилось и в моей, но я пока живу. Живу и плачу долг – за подвиг. За все хорошее, что делаешь, сам же и плати – таков закон больших "метеоритов", и отказываться от него не годится.

Все понимаю и могу объяснить другим.

Все помню. Никогда не забуду, платить буду всегда…

Память – мой враг, но и союзник одновременно.

Как часто я хочу все забыть!

Как часто я прошу помощи у своей памяти…

 *        *        *

…Возвращаюсь к описанию событий во вторую половину июня 1986 года. Прошел май, наступил июнь. Что я тогда знала? О чем догадывалась? Догадываться было не трудно, я еще с 26 апреля почувствовала, что летим в пропасть, что легким испугом для нашей семьи такое слово – Чернобыль – не пройдет, пустяком не окажется. Конечно, дурные мысли я старалась прогнать, но уже заранее ожидала чего-то страшного. С утра до вечера, с вечера до утра, где бы ни находилась, что бы ни делала, о чем бы ни думала – понимала, догадывалась о непоправимом, но пока еще неизвестном, видела сны... Ведь об авариях на атомных станциях раньше слухов не было (авария в 1957 год на челябинском «Маяке», первенце нашей атомной промышленности, скрывалась так тщательно, что о ней не знал почти никто – да там, к счастью, обошлось без такого пожара). А все предыдущие поездки Владимира Михайловича хотя и бывали долгими, но такими опасными и окутанными мраком «неизвестных планет» – никогда. Обычно он звонил мне из любого пункта своих командировок, будь то город или хуторок в степи, а то и голая степь, остров, горная вершина... Знал: меня нужно в первый же день информировать положительно о прибытии, успокоить, усыпить мою тревогу. Если не было времени – передавал через кого-то, если не было телефона под рукой – посылал телеграммы: такой телефонно–телеграфный, дежурно–командировочный семейный роман прослеживался годами...

Из Чернобыля не было ни звонков, ни телеграмм.

Не хотел? Не мог? Было нельзя?

Да ему, наверное, не до того было...

…Первое время мне еще звонили с работы, я старалась особенно не тревожиться. Не получалось у меня – не тревожиться. Потом звонить перестали; наступил информационный вакуум. Понятно: нечего сказать в утешение; возникали догадки, одна хуже другой, и волноваться стала не на шутку. Информация из газет и по телевидению меня не устраивала, реальности на фронте (а в Чернобыле была передовая линия фронта, я давно представила это!) не отражала. С первого дня аварии я зачем-то стала отдельно складывать все центральные газеты с заметками о Чернобыле; сначала это были статьи, потом репортажи, потом…– портреты погибших; с каждым днем портретов становилось все больше и больше. Понимала, что здесь и половины правды нет, но все же… По очереди умирали первые пожарные и сотрудники ЧАЭС в Шестой Всесоюзной больнице института биофизики, "Шестерке", как ее называли. Красивые молодые лица, которые никогда не… Что-то страшное готовилось и для нас! Когда Владимир Михайлович уже уехал, я с ужасом смотрела на стопку газет, добавляла к ним все новые и новые – в конце концов, перестала читать. Убрала подальше – с глаз долой. Все равно – портреты погибших пожарных стояли у меня в глазах, обрамленные радиационным пламенем. Вспоминала еще, что Василий Игнатенко проходил срочную службу в Московском гарнизоне в ВПЧ–81 – не так давно, милый, трогательный паренек. Потом уже попалась на глаза та самая статья "Второй эшелон" в газете "Советская Россия" от 27 мая 1986, "интервью" с Максимчуком из Чернобыля – вроде все в порядке, так, текущие события, бодрый тон. Статья не успокоила меня, а как раз встревожила, хотя явных причин для беспокойства у меня тогда еще не было. Потом выяснилось, что именно 27 мая Владимир Михайлович уже четвертый день лежал в киевском госпитале, и состояние его здоровья было тяжелым. Кощунство ужасающее… Я чувствовала все на расстоянии, так что "закрытых" причин для тревог – хоть отбавляй!

…Машенька к концу мая как раз заканчивала третий класс, начальное образование завершилось. Сдавала экзамены в музыкальной школе. Я работала, разбиралась с ребенком и ждала. Ждала долго, но дождалась... В начале июня позвонила из Киева Надя, Володина сестра, сказала, что он в киевском госпитале, в мягкой форме сообщила о состоянии здоровья. Первое движение было – срочно ехать, но уверенности в правильном решении не было, а ребенка было не с кем оставить. Приближался день рождения Володи – 8 июня 1986 года, ему исполнялось 39 лет. Надя говорила, что ко дню своего рождения Володя хотел бы вернуться. Не выходило. Все мои опасения подтверждались. Я позвонила в Новгород, поговорила с родителями. Мои родители уважали Володю; папа любил его трепетно, переживал очень... Папа приехал чуть ли на другой же день, забрал Машеньку – незамедлительно уехал с ней в Новгород. Освободил мне руки, как говорится.

Все, теперь могу ехать, жду подтверждения своему намерению.

Но прошли дни рождений, и Машин, 6 июня, и Володин 8 июня, а новостей нет. Жду с напряжением. Спать по ночам я уже не могла. Вдруг снова звонит Надя, говорит, что стало хуже. Я ответила, что приеду, записала адрес госпиталя. Тут же схватила паспорт, поехала за билетом на Киевский вокзал. Хорошо запомнился Киевский вокзал столицы. Залы. Кассы. Платформы и поезда. В этот раз я запомнила кассы, возле которых народу обычно толпилось много, а в тот день – никого почти не было: билет в Киев покупала только я одна. Паспорт у меня даже не спросили, хотя по другим направлениям билеты без предъявления паспорта не продавали. Но никакого значения этому я не придала. С билетом на вечерний поезд я приехала домой, стала собираться в дорогу, ревела уже в три ручья – ведь не видел никто. Стала срочно собираться. Вытащила какую-то сумку, стала бросать в нее вещи, как баскетбольные мячи в рваную корзину... Все, сейчас позвоню в Новгород, чтобы не искали зря в Москве...

Вдруг опять звонит телефон. Междугородний. Беру трубку. Почти не слышу ни звука. Чувствую – Володя! Жду слышимости. Тихий медленный голос – так не похожий ни на чьи другие голоса – попросил:

– Не приезжай, отсюда не уехать, скоро я приеду сам...

Звонил из-под капельницы, откуда-то ему принесли телефон. Умолял оставаться в Москве, спросил про дочь… Я положила трубку. Не позволяла себе никаких эмоций. Раздумывала: как быть? Телефон зазвонил опять. Это опять был Киев, Володя. Звонил, чтобы убедиться в точности, что остаюсь дома, умолял не делать глупостей. Повторил просьбу: не приезжать! Сказал, что через несколько дней сам будет в Москве. Я в десятый раз перечитывала записку с адресом госпиталя в Киеве. Не знала, что и делать. Советоваться было не с кем. Я кругом была одна – пред надвигающимся несчастьем… Все осознала. Решила, раз так – не поеду, чтобы не отягощать положения. Убрала подальше с глаз ту дорожную сумку, с которой собиралась ехать в Киев. Дальше… По инерции, чтоб хоть чем-то заняться, еду на вокзал с намерением сдать билет. Всю дорогу в голову лезли самые мрачные мысли. Приехала. Узнала, что возврат билетов – в другом зале, в других кассах. А там… Билеты сдавало множество людей, толкаясь и ругаясь друг с другом. Киев был мертвой зоной, кому только и пришло б в голову устремляться туда?! Народное радио работало четко. Кассирша попросила показать паспорт. На этот раз паспорт я забыла дома... Да мне было все равно.

Не вспомню, куда и делся тот билет!

…Домой с вокзала я добиралась целую вечность – дома меня ничего не ожидало, кроме тревожных встречных телефонных звонков из Киева и из Новгорода. Спешить было некуда и незачем… От нашего "Сходненского" метро шла пешком вдоль трамвайных путей на улицу Героев панфиловцев, и вечернее солнце бежало впереди меня по узким лезвиям рельсов. Трамваи гремели и звенели, проносились навстречу друг другу, пролетая мимо меня на опасно близком расстоянии. Но я их почти не замечала. Эхом, бегущим вдоль трамвайных путей, звенела и гремела фальшивая последняя тема – вроде бравурного марша, провожавшего в бой солдат Чернобыля…

Все, начиналась какая-то другая мелодическая тема.

Горькая ясность ошеломила меня: счастливое прошлое унеслось вместе с теми трамваями – трамваями памяти на Чистых прудах, проплыло стайкой игривых дельфинов вдоль Золотого пляжа в окрестностях Феодосии, где нам так нравилось отдыхать, пролетело вместе с санками, на которых я так любила кататься с гор в детстве… Да, прошлое в сравнении с предстоящим будущим мне казалось счастливым, и, наверное, так оно и было в самом деле!

Все. Бесповоротно. Навсегда… Обратного хода не будет.

 Не угнаться за теми трамваями.

Не нырнуть с теми же дельфинами.

Не прокатиться на тех же санках.

А дома уже опять звонил телефон, и лучше бы мне было – тогда, давным-давно – так и уехать на том трамвае, так и уплыть с теми дельфинами, так и лететь на тех же санках в пушистую метель сказочно-счастливого прошлого – без остановки!

…Вернуться домой все же пришлось.

Еще, наверное, целую неделю я жила словно во сне, и без сна, и все это время дрожала, как осиновый лист. С тех пор состояние озноба не покидало меня никогда, становилось обычным и спасительным. Когда дрожишь – хуже соображаешь, а именно этого мне и хотелось, оградить себя от страшных, убийственных мыслей и догадок, не прогнозировать неизбежное! Многое мне стало безразлично, но думы опережали события. Я уже заранее стала приспосабливаться к предполагаемому статусу (о, ужас!), принималась строить какие-то, теперь уже понятно, что мало серьезные планы – поисков профилактики и сама не знаю чего – бежать туда, не знаю куда, искать то, не знаю что. Ведь в Шестой больнице уже умерли все те ребятки, которые работали в смене 26 апреля... А врачи-то обещали! Катастрофа только началась… Но все равно, надеялась я на чудо. Кроме надежды мне не оставалось ничего!

...Последний траурный, нет, пока еще минорный аккорд на черных клавишах Чернобыля, адресованный именно мне: через неделю приезжает Володя. Последний аккорд – для моей семьи – из Чернобыля. Вся остальная музыка прозвучит в Москве. Под эту музыку я дрожала дальше. Вздрагиваю от нее и сейчас! Володя прилетел – или приехал? – уже не помню точно, когда, но примерно в конце июня, вечером. Я его никогда не встречала из командировок, так у нас было заведено, потому что он этого не хотел. То есть не приезжала на вокзалы к поезду или в аэропорты – «к трапу самолета». Вот и теперь ждала дома.

Звонок. Открываю дверь – чуть не упала.

Камера. Мотор. Дубль первый. Нет, не хочу!

Закрываю дверь… Открываю – мысленно – снова.

Камера. Мотор. Дубль второй…

Нет, все равно, ни за что – не хочу!

Ни за что…

Больше не открою, и замру слабой песчинкой на стекле трамвая прошедшего времени… Но нельзя. Дверь уже была открыта, и отворила эту дверь не я, а моя судьба – много лет назад. Володя никогда бы не смог стать другим человеком – увернувшимся, отвернувшимся и отказавшимся – от своего долга и друзей своих. Это был бы совершенно иной человек, чужой себе и… мне, был бы уже не он.

А он… Его дорога жизни прошла через эту дверь.

Дверь открыта. Проходи – здесь твой дом!

Все… Проглатываю дрожащий комок.

Держусь за косяк двери. И все равно – едва удержалась на ногах. Володя – тоже – от слабости... О период полураспада урана! Он весь был у него на лице. Я почти не узнала мужа – не хотела узнавать незнакомо–бледное лицо с молчаливыми глазами, светлый костюм – откуда такой? Рядом стоял бесцветный сопровождающий с огромным букетом белых пионов в руках. Я не6 узнала его. Кто это? Зачем он! А, это так задумано – по сценарию…

А цветы – зачем… разве теперь праздник?

...Гром и молния среди бела дня менее поразили бы меня, чем эта картина возвращения. Когда Володя вошел в дом и прикрыл за собою дверь, он прошептал, порывисто обхватив меня вместе с этими пионами, прошептал:

– О… Я тебя увидел, значит, я еще живу!

От него пахло какими-то незнакомыми, противными лекарствами, и душистый аромат пионов не перебивал этого запаха. Мы долго стояли на пороге, прислонившись к входной двери. Боже мой, неужели это правда, что Володя вернулся, что на своих ногах, что...?!

– Как ты себя чувствуешь?

– Прилично, да и поздно уже...

– Поздно что: звонить в поликлинику? Так вызвать врача на дом можно и ночью.

– Нет! Я еще и Машеньку не видел, да и тебя не разглядел. Не надо никакого врача. Я уже дома, хочу успокоиться и прийти в себя без посторонних.

Был поздний вечер. Маша спала. Мы наскоро поужинали...

...Пионы долго стояли, не теряя своего торжественного вида. Тогда ко мне и мысль не пришла, что они, возможно, из Киева, что они радиоактивны, и не только цветы, но и все остальное, побывавшее ТАМ. Впоследствии я, привыкшая все делать правильно и последовательно, старалась (да и теперь стараюсь тоже) не покупать продуктов с Украины и Белоруссии. Да разве признаются продавцы, откуда они привезли свой товар? Да и сами продавцы – они ведь, большей частью, ТАМ живут…

Бедные, бедные люди, то есть не кто-то за тридевять земель, а все мы!

 И как выживать всем нам?

И зачем все это – нам?

И что будет дальше?

 О период радиоактивного полураспада!

Ты ни в чем не виноват, но превратил мою жизнь, жизнь моей семьи в период выживания! Ты превратил нашу, более или менее сносную жизнь, в изнурительную борьбу за физическое выживание, в сражение за каждый следующий день, за призрак счастья, ассоциирующийся только со вчерашним днем, но с завтрашним – никак!

И кто только придумал такое для всех нас?!

  Глава Х. Тернистый путь

 "Величайшая победа – над самим собой".
                                          Кальдерон, "Драмы чести"

 "Драгоценные советы в драгоценном письме – мое спасение и поддержка в жизни. Что-то я приболел не ко времени, и никак не приду в себя окончательно. Принимаю какие-то лекарства… Жду тебя как главного специалиста по моему состоянию души и тела. За последнее время жизнь сумела поставить мне несколько подножек, может, поэтому никак не избавлюсь от недомоганий. Во многом виноват я сам, во многом мне "помогают" другие. Одна ты и только ты помогаешь мне так, как надо. Хочу всегда так же помогать тебе, ценить тебя, жалеть тебя, рассеивать все твои сомнения. Каждый раз с грустью провожаю тебя, хочу догнать поезд и выхватить тебя оттуда, чтобы никогда уже не отпускать. Ну и что? – Так и не догнал ни разу".
                      Из личных писем Владимира Максимчука, 19 декабря 1971г.

...Наконец, через какое-то время состоялась и командировка в Ташкент, командировка, на которую я так надеялась. Володя улетел с моими напутствиями и предположительным адресом врача в кармане. Дней десять спустя он вернулся в приподнятом настроении. В Узбекистане ему приходилось бывать и раньше, он очень любил эти теплые края, своеобразный народ, южный колорит, восточные базары. Часто привозил нам фрукты с тех базаров, свежие и вяленые, орешки, сладости... Восток! Люблю вспоминать эти Володины поездки, они скрашивали его существование. Про врача. Да, есть такой врач, живет за городом. Местные коллеги по предварительной договоренности отвезли к нему Владимира Михайловича, когда командировка подходила к концу. Пожилой узбек по имени Хайрулла принимал больных не так уж часто. Лечил он и в самом деле не всех, а как бы сказать, достойных… Владимира Михайловича обещал принять непременно.

А вот дальше перескажу подробно то, что услышала от Володи.

Когда он приехал к врачу, его уже ожидали. Да, дом – большой и добротный, семья, видно не маленькая. Один из близких родных Хайруллы вышел навстречу, пригласил в дом. Володя вошел. Хайрулла приветствовал его:

– Проходи, садись, будем пить чай.

В зале на большом ковре стоял низенький столик, вокруг сидели гости и домочадцы, их было немного. Стол был накрыт просто – фрукты, лепешки, сладости. Пили из пиал зеленый чай, разговаривали, в основном по-узбекски; чайный ритуал был долгим... В общей беседе Хайрулла советовал всем присутствующим чаще пить зеленый чай, употреблять в пищу свежие овощи и фрукты, зелень, орехи – дары природы: это – натуральные и полезные для организма продукты. А растительные белки усваиваются организмом лучше, их ценность – выше животных белков. Сам он питается именно так.

– Теперь побеседуем, –  Хайрулла поднялся и провел Володю в соседнюю комнату, где они остались вдвоем. Володя приготовился к рассказу о своем здоровье, заранее переживал и нервничал:

– Не знаю, с чего начать…

– Дорогой! – остановил его Хайрулла. – Ты мне можешь ничего не говорить и не объяснять подробно. Я про тебя все понял, хочу, чтобы и ты правильно понял меня. Я тебе обязан и должен помочь, и помогу. Как только ты вошел, я увидел тебя в особом свете. Свет исходил от левой ноги, снизу – лучи, как от солнца исходили; тебя этот свет озаряет, и куда ни пойдешь – озарять будет. Ты в этот мир пришел для великой миссии, ты много дел великих совершил. А совсем недавно ты сделал главное дело в твоей жизни. Дальше тебе следует быть аккуратным, внимательным к своему состоянию здоровья. И не нужно напрасно разбрасывать силы…Понимаешь?  – Хайрулла помолчал. – А теперь спрашивай.

Володя сразу не нашелся, что сказать. Вспомнил про Чернобыль, про пожар, про все остальное. Спросил:

– А мне можно помочь?

– Помочь можно, будем стараться вместе. Я уже стар, и старые секреты знаю. Мне приходилось многим помогать. Еще скажу… Разные люди приходили ко мне, а такие не приходили. Приходили ко мне многие, да многие и уходили с тем же. Темно у них в душе, и нет добра в их делах. Есть у них деньги, но нет от этого пользы миру. Мне нужны силы и умения, чтобы лечить людей, полезных миру. Таких немного. Таких, как ты, и вовсе единицы. Ты себя для людей не жалеешь, жизни своей не пожалел… И теперь – соберись с силами. Выслушай меня, пойми: я себя не пожалею, ты только меня слушайся, никаких решений не принимай без совета со мной. Все, что скажу, выполняй по расписанию.

…Хайрулла предложил Володе раздеться, внимательно осмотрел его: глазные яблоки, язык, ладони рук, больную ногу. Отметил для себя все наиболее важное, определил, как лечить. Лечил он особенными веществами растительного и животного происхождения, которые собирал и готовил сам, уезжая иногда на недели в какие-то далекие места, поднимался в горы, посещал заповедники. Многие компоненты находил в труднодоступных районах, некоторые – за границей: в Иране, Афганистане, Тибете. А то и обменивался какими-то травами с другими врачами. Лечил индивидуально каждого больного. Хайрулла попросил Володю задержаться ненадолго в Ташкенте с тем, чтобы успеть приготовить нужные лекарства.

Через пару дней лекарства были готовы.

Хайрулла приготовил особую мазь, чтобы смазывать ногу; обещал, что нога помалу будет восстанавливаться. Приготовил несколько баночек с сыпучими и вязкими снадобьями; запахи были приятными и острыми, терпкими. Из двух небольших банок нужно было принимать смеси по очереди, три раза в день. Из одной, самой тяжелой банки, полагалось принимать лекарство только раз в три дня, не пропуская и остальные лекарства. Записал в школьной тетрадке порядок и очередность приема лекарств: до еды, после еды, на ночь… Дал общие рекомендации по питанию: желательно употреблять только подогретую пищу, питаться часто и тщательно подбирать меню. Главное – нужно стараться выводить тяжелые металлы, очищать организм – для этого и подходит содержащиеся в баночках лекарства. А ногу надо пока щадить, не подвергать большим нагрузкам...

Все ли понятно? – Понятно было все.

Хайрулла произвел приятное впечатление на Володю. Такому врачу хотелось верить. Все свои способности, методы и приемы лечения Хайрулла получил в наследство от отца, а корни тех знаний уходят в глубины традиций и веков. Он старался жить в уединении и постигал совершенства. Передавал все по наследству своему сыну. Сам уже вступил в последний период жизни, болел, но поддерживал себя сам. Не принимал суеты и наград мира. Денег за лечение не брал. Был чист в намерениях и помыслах. Дурных мыслей не держал, дурных намерений не имел никогда.

Спасибо Хайрулле. Володя съездил к нему не зря!

 *      *     *

Что еще надо? А надо бы положиться на такого человека и следовать его советам – перестроить личное отношение к самому себе, приспособиться к новому статусу, научиться беречь силы, точно по расписанию употреблять лекарства, придерживаться диеты. Но сложность применения рекомендованных методов лечения "упиралась" в железобетонные рамки. Эти рамки – ритм работы пациента. Пациент привык тратить свои силы и внимание в основном на службу, а не на поддержку своего здоровья. Не получалось у него заботиться о себе… А уж его образ жизни никак не располагал – хотя бы – к периодическому отдыху, и тем более, к спокойному и размеренному приему порошков и снадобий. Питание, самый трудный момент, правильно организовать было почти невозможно. Что можно взять с собой на работу? Бутерброды, бульон, яблоки, печенье. Что можно скушать в столовой? Да, выбор невелик. Системы в организации распорядка и питания не было. А все это – было поражающим звеном для ослабленного, больного организма.

Сообщаю достаточно подробно потому, что оказывается, даже после того страшного удара, как удар от взрыва радиации, можно было поискать и найти средства и методы борьбы за жизнь. Да, нужно было бороться, бороться за каждый миллиметр жизненного пространства, не сдавая его никаким обстоятельствам. И бороться было совсем не поздно: нужно было организовать правильный образ жизни, взять его за основу. Нужно было лечиться серьезно. Но когда за основу бралось другое, то заботиться о себе – не получалось. То запаздывал с обедом, то в кабинете – люди (где уж возиться с порошками!), то куда-то вызывали, или совещание, или учение, или проверки, или еще что-нибудь... А то в командировку, бывало, улетал спешно – а там, на месте – оказывалось, что таблетки оставил в карманах другого кителя. Так вот и получилось в Нагорном Карабахе, например: хлопнул по карманам – пусто, нет таблеток; оказалось, забыл дома, – а позарез – нужны! Да некогда сожалеть, да и взять негде – беда…

При ухудшении самочувствия Хайрулла просил звонить – тоже не получалось, как-то не ко времени все случалось. Чуть что – положат в госпиталь – Центральный госпиталь МВД – это проще, это ближе, это – скорее выходило. Уколы, анализы, обследования. До поры как-то обходилось без крайних мер, но чем дальше в лес... Лес все разрастался, становился дремучим и непроходимым; и чем дальше заходишь в него, тем труднее отыскать тропинку, по которой можно вернуться обратно, выйти к свету, на теплую, знакомую полянку… Полянка полна цветением весенних цветов и щебетом веселых птиц. (…Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…) Но где она? Традиционной медицине (как ее теперь понимают!) нужны традиционные лесные дебри, в которых она царит безраздельно, а больной оказывается в ее полном подчинении. Никакие живительные источники и полянки света ей не нужны. Она вооружена профессиональными знаниями сегодняшнего дня и почти лишена… милосердия к больному. Да, традиционную медицину пестуют традиционные медики, а в нашем случае, тем более, медики ведомственных клиник. Они выполняют свою работу, делают, что положено по уставу, выполняют, что предписано, а, в общем, – совершенно не заинтересованы в человеке–пациенте. Да будь они и трижды заинтересованы, все равно, лечить болезни от лучевого поражения они просто не умеют. Не научились еще! В таком случае они принимают традиционные решения, в духе тех традиций, которые ничего не могут поставить в качестве преграды развитию заболевания: так, недолго сдержат и все. Когда деваться дальше некуда, та самая медицина заставляет тех самых медиков принимать следующее решение – хирургическое вмешательство, а после, за это решение, не отвечает.

После чего остается надеяться только на "авось".

Такие выводы я сделала уже после первой операции, рака щитовидной железы, которую Володе сделали в Центральном госпитале МВД в декабре 1989 года. Поездка в марте 1989 года в Ионаву и ликвидация пожара в этом «химическом Чернобыле» добавили большую дозу отравления организму. Об этом очень, очень сокрушался Хайрулла: не надо бы, ох, не надо бы всего этого! Он же просил… Операцию сделали, но болезнь не остановилась, а напротив – развитие заболевания ускорилось. Народные медики и целители считают – и видимо, не без оснований, – что если злокачественной опухоли коснулся нож, то она разрастается еще сильнее, образуются новые очаги, после чего лечить становится архисложно, практически невозможно. К 1990 году с Володей занимался уже не пожилой Хайрулла, а его сын и последователь; и звали его тоже – Хайрулла, принципы его работы были теми же, что и у отца. Володя изредка бывал в Ташкенте, встречался с обоими врачами, получал баночки с лекарствами и советы... Когда сделали операцию, Хайрулла за голову взялся: почему не посоветовались с ним, он ведь так просил! Диагноз он ставил другой, и была там якобы не опухоль, а уплотнение вокруг щитовидной железы, являющееся барьером для поражающего действия радиации в организме. Трогать ее было нельзя!!!

Действовать нужно было совершенно иначе!

Вообще, все те ликвидаторы, кто могли себе позволить (или имели и использовали счастливый шанс), в первые же недели после возвращения из Чернобыля обратились к заграничным врачам, и этим сумели – во многом – себя оздоровить. Кто-то в Израиле, кто-то в США, кто-то еще где – находили такие возможности. Эти люди живы и относительно здоровы по сей день. Какое это счастье – для них и их семей! У нас – другой случай, конечно же, очень далекий от детальных забот о собственном здоровье – по всем параметрам… Но говорить про все это поздно, дело сделано. В обратную сторону повернуть было невозможно. Да и много иных ошибок было допущено – уже не исправить, хотя и никому ничего не докажешь – как ни странно… У нас дома все больше распухала и разрасталась поначалу тоненькая папка с медицинскими справками, выписками, направлениями на обследования, заключениями, протоколами, клиническими диагнозами, рекомендациями и так далее. Больницы, медицинские центры, научные институты – чего тут только нет! Среди прочих бумаг сохранилась, как насмешка, карточка учета доз радиоактивного облучения, полученная в зоне Чернобыльской АЭС, так мало отражающая правду. Насмешка потому, что эти 44,76 рентген – раз в двадцать меньше реального! Как говорят оставшиеся в живых ликвидаторы, умножь свои показатели на десять (а точнее, на двадцать!), это и будет правдой.

600–700 рентген – это, вроде, тянуло бы на правду – в некоторой степени.

Только кому она была нужна? …В конце концов, есть и заключение Центрального межведомственного экспертного совета по установлению причинной связи заболеваний и инвалидности с работами по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и их профессионального характера... В апреле 1991 года установили и подтвердили печальную эту связь, сомневаться в которой и ранее не приходилось. Подразумевавшийся диагноз и сопутствующие заболевания (правда, про лучевую болезнь так и не написали, хотя про лучевой ожог голени написано!) исключали возможность полноценного функционирования организма: сиди спокойно дома, пей таблетки, лечись и оздоровляйся. Да, предлагали взять инвалидность.

Это – приговор. Какая уж тут работа?

Другой бы пациент тут же ухватился за такие "зацепки" и выбил бы для себя все – по максимуму. Да что говорить, другие так и делали, но – не он! Нет, для данного пациента такие рекомендации не подходили. Для Владимира Михайловича заключение экспертного совета осталось еще одним документом в домашней папочке – не более того. Ему не хотелось чистых льгот или благ, в инвалиды записываться не собирался. Нет, жить по "инвалидному" расписанию – это подходило для кого-то другого. Сила воли, твердость характера, высокая мораль вели к главной цели жизни, позволяя до поры игнорировать такой приговор. Он заставлял свой организм сражаться всеми клетками, больными и здоровыми. Преодолевал все мужественно, почти без жалоб. Собирался долго и полноценно работать.

Но все же... болезнь прогрессировала. И дальше...

Дальше пошло все плохо, состояние здоровья резко поехало вниз. Возрастала общая усталость, защитные силы организма перестали сопротивляться. Со времени проведения операции появились определенные трудности с принятием пищи... Коллеги привозили из Ташкента новые баночки от врача, добавлялась масса новых лекарств из аптек. Коллеги из Ленинграда передавали (ведрами!) стебли засоленного папоротника, которые я потом вымачивала, мелко рубила и тушила – получалось съедобно. Считается, что папоротник лечит болезни от радиоактивного поражения, выводит радиацию…

Да много кто чего привозил и рекомендовал! Толку было очень мало.

Теперь дипломат для командировок путешествовал то в командировки, то в госпиталь, и примерно – в равных отношениях. Все карманы в нем были укомплектованы, как в дорожной аптечке. Карманы кителя хозяина дипломата – также... Так шло год, полтора после первой операции. Постепенно становилось хуже и хуже. Иммунитет дошел почти до нуля. Болезнь захватила почти все жизненное пространство. Выход, к сожалению (мягко сказано!) намечался один... Снова тормошили, обследовали, а потом госпитализировали и тут же прооперировали – моментально, беспощадно, просто подумать не дали. Рак желудка, октябрь 1992 года. На этот раз меня поставили в известность, без церемоний – перед фактом. Так и сообщили, глядя в глаза – безапелляционно. Строго предупредили, чтобы я рассчитывала на худшее, но мужу ничего не говорила – гуманная такая вот медицина! Больному, оказывается, правду знать не надо – в пропасть падать лучше с повязкой на глазах, не так страшно...

– А мне это знать – надо? А мне – не страшно?

– Да – так надо, чтобы хоть кто-нибудь заботился о безнадежно больном, ведь он умрет не сразу. Не в один день!

…Я… Я всячески уговаривала Володю оттянуть операцию, подождать, посоветоваться. Он – ни в какую... С одной стороны, старался верить врачам, а с другой – поскорее избавиться от болезни (ему-то они это обещали!), как можно скорее встать в строй и продолжить свои дела. Болезнь ему мешала, становилась рабским ярмом, гнетущим обстоятельством. Ярмо тянуло в бездну, в смертельную пропасть. Он прекрасно понимал положение дел, просто не хотел верить в приближающийся конец. Надо отдать должное его характеру борца: сила духа у него была исключительная, она ему помогала всегда, даже и тогда, когда надеяться было не на что.

После операции выжил с трудом, еле пришел в себя – признался, сам не ожидал, что увидит еще раз белый свет… Когда я взглянула на него в палате на другой день после операции, я едва нашла слова – в поддержку, но пробовала даже шутить… Меня-то утешать – было некому… Оперировавший хирург ("светило" Центрального госпиталя МВД) сказал, что, возможно, все постепенно наладится, хотя далеко не сразу. Мне предстоит – очень постараться. Больному нужно такое-то питание, такой-то режим, такие-то лекарства. Ясно?

Мне ничего не было ясно…

Я приезжала к Володе каждый день, привозила бульоны, протертые овощи и мясо, позже – кисломолочные продукты и фрукты, что-то еще, что было разрешено… Процесс питания налаживался с трудом. Смотреть на больного становилось немного теплее. И все равно – страшно… У меня не было характера борца, и дома я ревела, не сдерживаясь. Маша даже боялась оставаться наедине со мной. А с кем же ей было оставаться? Утешала меня, как могла. Я молилась день и ночь, просила, пусть бы лучше было плохо что-нибудь другое, зачем же человека так мучают?! Работу я забросила почти совсем, брала какие-то документы и бумаги на дом, а чаще писала заявления "за свой счет"… И как меня терпели на работе – не представляю! К тому же сама уже постоянно болела, сил не было никаких.

Да кому об этом расскажешь?

О подробностях операции я также никому рассказать не могла – пользы было бы мало, а «доброжелатели» только того и ждали, чтобы... Просто совершенно не знала, что делать дальше, а помощи ждать неоткуда. Конечно, мои родители были в курсе происходящего, звонили нам из Новгорода часто. Но даже собственной маме я не могла всего рассказать, чтобы напрасно не расстраивать. Она, врач по образованию и по призванию, говорила не раз, что уж в Москве – полно всяких специалистов, они-то все должны знать и выдавать рекомендации – индивидуально, особенно в данном случае (это она имела в виду ту высокую мораль, которой должны следовать врачи – так ее учили в свое время в Первом московском медицинском институте в 1942–1947 годы). Володина же мама, Евгения Ивановна, не скоро еще узнает о теперешнем состоянии здоровья сына, по крайней мере – уж не от него или… от меня.

И что толку? Чем она-то могла помочь?

И что нам всем – предстояло?

В данном случае Володеньке предстояло… заново учиться жить…

В эти недели нам домой никто особенно не звонил, а я сама радовалась, что Володины родственники так мало знают. Друзья, знакомые и соседи, к счастью, особенно не донимали вопросами – ничего не хотелось сообщать им такого, что Володя не захотел бы рассказать о себе сам... Тем не менее, интерес со стороны к той операции был. Что за операция, что удалили, как удалили, насколько это серьезно – "распорядители" и "друзья-доброжелатели", интересующиеся служебными делами Владимира Михайловича, очень хотели знать, и некоторым удавалось удовлетворять свое любопытство через врачей или медсестер, нарушая все этические нормы с обеих сторон. Узнавали и прикидывал – сколько он жить-то будет – после такого-то операционного вмешательства… "Доброжелателей" становилось все больше и больше. Я знала об этом, но не хотелось, чтобы такие сведения доходили до Володи. Что можно – пресекала, на что хватало сил. И что было делать дальше? Если бы знать, что где-нибудь есть действенное средство или способ, то я бы на другой конец света полетела бы за ним! Нет, никто не знал такого снадобья, не было такого адреса на всей Земле... Далеко, очень далеко находился Хайрулла – об этой операции мы и сообщить ему не успели; Володя так неистово спешил, отметая в сторону все задержки, зацепки, подозрения в устрашающем диагнозе, что я ничего не смогла сделать. Хайрулла был принципиально против радикальных мер, так же, как и в предыдущий раз… Ну вот… Опять так получилось, что изменить уже ничего было нельзя и приходилось соглашаться с тем, что стало реальностью. Жизнь обрела иное качество.

Конечно, никогда нельзя прожить ничьей другой жизнью, а  – только своей, но моя жизнь тогда замерла, и оставшимися слабыми силами старалась помочь Володиной жизни. Машенька щадила меня, да и не очень вникала в трагедию происходящего – мала еще... Мы с ней ходили в храм, молились, писали записки, обращались к Высокому; просили, надеялись. Помню неотступную мысль того времени: только бы Володю выписали, только бы увидел снова свой дом, хоть немного отпустила бы болезнь! Тогда уж… Я снова собиралась каким-то образом "пойти туда, не зная куда, и найти то, неизвестно что".

Нет, ходить далеко не придется, а если же и придется – все походы и поиски бумерангом возвратятся обратно, к исходной точке.

 *     *     *

И вот, Володю, наконец-то выписали. Это был новый, другой, медлительный, изменивший свой вид человек. Дому был рад: как у нас уютно и хорошо, смотри-ка, и занавески новые на кухне появились! …Снова учился устойчиво стоять, ходить – вообще двигаться. В госпитале уже привык брать в руки обычные предметы, для начала – вилку и ложку. Бедный мой, бедный! Не могу себе простить всего, что я делала ему не так, как было нужно... Я никогда ни к чему не готова, оказывается. Хоть и знаю, что рассчитывать не на что, но надеюсь на чудо, что еще обойдется, утрясется... Не обошлось. Да, через месяц – после всего этого – Володя снова вышел на работу. Вышел, как одинокий, легко одетый человек, вышел на открытое, хорошо простреливаемое со всех сторон поле, к тому же и продуваемое свирепыми ветрами. Да, сумел выйти – и вышел… Взял свою старую повозку, которая там же и стояла, и потащил дальше, все увеличивая поклажу, преодолевая сопротивление. Я смотрела на него с замиранием сердца…

Боже мой, зачем все это!?

Опять просила бросить все дела, уйти с этой изнуряющей работы, сберечь жалкие крохи, что еще остались... Смотрели и другие наблюдатели и "доброжелатели". Мысли у всех были разные. Были и примерно такие: на что еще способен этот фанатик, и зачем ему все это нужно? Болел бы себе на здоровье, так нет, старается, из кожи лезет вон...

Кто-то говорил: зря, зря так убивается, ведь и одного Чернобыльского подвига хватило бы до самой пенсии – и пальцем шевелить более не надо, а только о себе и заботиться!

Кто-то гнусавил: "Чего это в Чернобыле полез впереди всех, мог бы и в сторонке задержаться, и руководил бы себе из укрытия?!

…Кто-то понимал: не мог Владимир Михайлович быть или стать другим, не сможет и не захочет им стать никогда.

Это был именно тот период жизни, когда еще и полгода не прошло с тех пор, как он с июня 1992 года принял под свое управление Московский гарнизон пожарной охраны. Тяжела и очень ответственна была поклажа, трудна и камениста дорога, далека была цель его пути... Знал. Понимал. Не отказался – и продолжил этот путь, не отошел, не унес с собой и в себе то, что могло принести пользу другим. Он обладал редкими достоинствами, недоступными большинству – мужеством мысли, силой духа и несгибаемой волей к победе. Эти высокие качества извлекали все оставшиеся силы из самых скрытых резервов организма и не покидали до последнего дыхания жизни, преодолевали все ветра и отражали все пули и стрелы – вплоть до самых последних! Если бы чуть-чуть побольше было отпущено времени… Мне было жутко каждый день видеть мужа, узнавать про его дела, замечать изменения его здоровья в худшую сторону.

Но что я могла?

...Я и раньше то ничего не могла, а уж теперь...

Глава ХI. Ионава, 20–22 марта 1989 года.
"Химический Чернобыль". Сражение

 "Брифинг пожарной безопасности. Каждый день – 1 млрд. руб. ущерба; 1 час – гибнет 1 человек. 5–6 млн. пожаров…"
                        Из рабочих записей Владимира Максимчука в ГУПО МВД СССР, 16 июня 1987г.

...Отдельной, не самой бледной строкой следует вписать в этот перечень подготовительные работы, предваряющие создание подразделений по проведению первоочередных спасательных работ, другой строкой (на ту же тему) – серию публикаций на страницах прессы, еще одной – поездки в зоны бедствий и катастроф, а также поездки "за опытом" в развитые страны. Особенно хотелось бы подчеркнуть: всегда, при каждом удобном случае старался поделиться личным опытом спасателя. Был профессиональным пожарным–спасателем и хотел научить этому других; недаром так часто его и называли его "Спасателем". Что касается поездок – жизнь на колесах была – и в прямом, и в переносном смысле – движением "метеорита" с большим ускорением, только вперед, несмотря ни на что... "Метеорит" скорости не снижал. Многое с тех времен мне запомнилось ярким всплеском, многое – горьким осадком, но еще происходила масса такого, чего я и знать не могла, чего Володя так-таки никогда не рассказывал до конца. Каждая поездка на ликвидацию последствий катастроф и бедствий человеческих усугубляла минорное звучание "черных клавиш" Чернобыля.

Незабываемая командировка в Армению в 1988 году, скупые, даже не рассказы, а короткие замечания Владимира Михайловича о трагедии людей, оставшихся в секунды без крова, на глазах потерявших своих родных и близких, воочию видевших их гибель – страшно… (Были у него и записи из Армении, да не сохранились, к сожалению; может, найдутся еще…)

Страшно… Армяне – небедный народ, только золото их поглощала земля, и никаким золотом нельзя было окупиться от этой бездны…

Страшно… Целые дома уходили под землю, как вода в песок… Целые кварталы городов, столетиями не менявшие свой облик, разрушались до неузнаваемости…

Страшно… Страшно – было не только видеть это, страшно осознавать, что помочь нельзя ничем…

Как многого не достает нашим спасателям! Это – инструменты, техника, организация и постановка дела, подготовка специалистов, многое другое… Первоочередные спасательные работы, без которых невозможно помочь людям преодолеть такие аварии, были организованы слабо. Отечественный опыт был плохо отработан… Чернобыль вскрыл проблемы, поставил ряд острых вопросов. Как их решать? Здесь – продолжение тех же проблем… Страшно… Но этот – человеческий страх – за пределами профессии. Профессия призывала тушить пожары, спасать людей, сохранять спасенное. Мелодия собственного минора не могла перекрыть громогласное звучание трагедий человеческих, но тенденцию перейти в драму уже имела, что и произошло окончательно после тушения пожара на химическом комбинате в Ионаве в марте 1989 года.

Этот пожар стал национальной трагедией Литвы…

Как отмечали отечественные средства массовой информации, а также компетентные специалисты, трудно было заранее предусмотреть подобную аварию или предположить ее последствия, но все-таки... И эта ситуация в Ионавском производственном объединении "Азотас", и многие другие, известные всей стране, а также оставшиеся за чертой "секретности", очень похожи друг на друга. Казалось бы, Чернобыльская катастрофа должна многому научить, или даже проучить (ведь так недавно она была – еще и трех лет не прошло), – но так скоро и так жестоко постигла нас новая кара! А думали, дальше некуда... Оказалось – есть куда. Уже в течение первых суток катастрофы скандинавская пресса возвестила о новой смертельной опасности, источник которой опять оказался СССР. Роза ветров тогда как раз была обращена на север, и ядовитое облако распространялось в направлении Швеции и Финляндии. "Химический Чернобыль" – такой термин придумали шведы...

*        *        *

 ...Заканчивая "Ионавскую страницу" биографии Максимчука, хочу подчеркнуть жирной строкой "Химический Чернобыль". Шведские специалисты (а среди них – пожарные и спасатели) тоже присутствовали при разворачивании аварии и ее ликвидации, воочию видели и, чем могли, помогали. А уж Чернобыль-то запомнили лучше некуда, так что определением своим "Химический Чернобыль" – в точку попали. Совместное мнение разноплановых специалистов: авария – крупномасштабная, аналогов ей в СССР дотоле не было, угрожала она разрушительными последствиями, почти не поддающимися описаниям, сродни Чернобыльским… В процессе ликвидации аварии и ее последствий были задействованы огромные потенциалы, использованы силы и средства как пожарной охраны, так и других сопряженных с ней служб и специализированных подразделений, в том числе и газоспасательной службы, скорой помощи, медицинских учреждений, войск гражданской обороны, воинских частей Прибалтийского военного округа. Много, очень много сил и средств, а еще больше человеческих ресурсов было привлечено, и многие люди пострадали, и многих жизнь потекла по-другому, а кого-то не стало…

Можно ли заранее было что-то подобное предположить?

"Ничего подобного до сих пор в стране не происходило. Все это требовало необходимого мужества и принятия нестандартных решений. Максимчук Владимир Михайлович по прибытии в тот же день (20 марта) на место пожара возглавил группу разведки и после уточнения обстановки организовал боевую работу подразделений пожарной охраны. В дальнейшем, по решению председателя созданной на месте Правительственной комиссии, возглавил общее руководство силами и средствами по ликвидации последствий аварии. Были приняты меры по привлечению сил и средств из соседних гарнизонов пожарной охраны. В условиях высокой концентрации ядовитых веществ и газов, плохой видимости обеспечил круглосуточную подачу воды для тушения пожара и наладил оперативную работу подчиненных. Принимались меры по эвакуации людей, поиску пострадавших. Создавались запасы индивидуальных средств защиты. С целью выбора оптимальных методов и средств прекращения термической реакции разложения нитрофоски проводились консультации с НИИ Минудобрений СССР и производственниками страны… В результате правильных и своевременно принятых мер, самоотверженной работе и проявленного при этом мужества авария была успешно ликвидирована 23 марта сего года".
             Из наградного листа – к ордену Красной Звезды – за отвагу и самоотверженные действия, проявленные при ликвидации последствий аварии на Ионавском производственном объединении "Азотас" в соответствии с Указом Президиума ВС СССР от 16 августа 1989г.

 …Соотнося Ионавский пожар с событиями в Армении, пострадавшей от сил стихии немного раньше, невольно приходишь к мысли, совсем не новой, но как бы игнорируемой ранее. Так ли редко возникают в нашей стране такие вот экстремальные ситуации? Во многих странах большого мира также много чего нежелательного происходит, но научились же они организованно реагировать на чрезвычайные происшествия любого рода! Получается, что нет худа без добра – уроки Ионавы и Чернобыля дали и положительный результат: лишний раз показали, что с огнем и стихией шутки плохи. После возвращения из Литвы Владимир Михайлович уже ясно представлял себе острую необходимость создания в стране специальной аварийно-спасательной службы экстренного реагирования на сверх-опасные ситуации. Он начинает инициативно работать в этом направлении, искать, находить и объединять сторонников – сам неоднократно испытывал экстремальные нагрузки и участвовал в тех ситуациях.

Так кто же, если не он?

...Генерал Максимчук научил старых мыслителей думать по-новому. Он интенсивно развивает тему экстренного реагирования на критические ситуации, подчеркивая, например, в августе 1990 года, что в Швеции – все подчинено пожарной охране, да и вообще за рубежом этим занимается именно пожарная охрана. Государственная противопожарная служба России являлась тогда самостоятельным звеном в составе МВД России, но в перспективе…  

 "Надо выработать систему взаимодействия, знать состав сил и средств – начиная с сигнала... Информация по чрезвычайным ситуациям – как она должна поступать? Какие встают вопросы? …Пожарная охрана подчиняется МВД и Комиссии. При Комиссии создан Комитет, где все разрабатывается. У нас тысячи работников пожарной охраны прошли через Чернобыль! Постановление является необходимым и актуальным. Правильно выработана база. За рубежом этим занимается именно пожарная охрана. Создание самостоятельной структуры – это не совсем реально. Все надо правильно распределить. Надо советоваться. Надо иметь техническое оснащение. Оснащение противогазами. Материальная основа. Юридическая основа. Подготовка кадров – надо иметь единую программу. Первоочередные задачи. Структура. Координация работ. Объединения функционально действующих сил быстрого реагирования. Надо подниматься выше интересов республиканских и территориальных ведомств. Влияние… на все аварийно-спасательные службы. Спасатели – принимать на конкурсной основе. Разграничение функций. Действия сил быстрого реагирования. Функциональные обязанности. Численность состава. 8,5 тыс. горноспасателей Объектовые части. Подразделения 1–го Управления. Коротко: а все нужно – в закон о спасателе! Кто будет финансировать аварийно-спасательную службу? А как быть с местным бюджетом? Региональные подразделения. Служба. Привлечение в любое время. Возрастная категория – надо оговаривать. Перечень работ, которые могут выполнять службы. Выделение специализации. Не должно быть "охов" и последствий – только первоочередные действия! Структура – 2 принципа: на уровне отрасли должен быть какой-то орган (территориальные подразделения службы); все территории должны иметь связь с аварийно-спасательной службой. Руководящие работники – только профессионалы. Функции – уточнить. Научно–методические разработки. Координация. Государственный комитет по делам гражданской обороны, чрезвычайных ситуаций и ликвидации последствий стихийных бедствий при Президенте РСФСР. Шойгу Сергей Кужугетович – председатель".
                       Из рабочих записей Владимира Максимчука, июнь–ноябрь 1991 года

 МАРШ  СПАСАТЕЛЕЙ

Музыка  Александра Ковалевского 

 

Когда человек попадает в беду,
Ему все равно, кто на помощь придет,
Кто руку протянет в кромешном аду,
От смерти избавит и к жизни вернет!

 

 Наш век катастрофами грозно объят,
И если трагедии не отвратить,
Спасатели в самое пекло спешат,
Их служба такая – себя не щадить.

 

 …Когда-нибудь люди друг друга поймут,
Научатся мир и планету беречь.
Не будет тогда черных дней и минут,
Но только сейчас – о спасателях речь!

 

P.S. Скорее в бой, спасателей дружины! –
Ревут сирен стальные голоса.
Летят вперед пожарные машины,
И вертолеты рвутся в небеса!

                                                  Октябрь 2001г.

Глава ХIV. Семейный круг. Архивы памяти

  "Так отрадно, когда тебя любят ради тебя самого".

                                                    Пьер Огюстен Бомарше, пьесы

 "…Когда я уезжаю… далеко и надолго, все наши размолвки и несовпадения мне кажутся незначительными, второстепенными. Моя долгосрочная память хранит многие моменты, …повторение таких моментов... На самом деле соскучился без вас, мои дорогие. В моих командировках я не всегда это осознаю из-за отсутствия свободного времени, дикого автоматизма моего внутреннего состояния. А сейчас мне так хорошо, так тепло на душе от одной только мысли, что вы у меня есть, что жить без вас не могу. Я радуюсь этому. Написал, и как будто прикоснулся к вам душой и телом. Будьте мне здоровы, не болейте. Я очень–очень люблю вас".
              Из личных писем Владимира Максимчука, 3 сентября 1985г.

Мало у нас в жизни было лирических отступлений от целевой Володиной программы. Он слишком мало отдыхал, очень мало времени проводил со мной и дочерью. Поэтому первое, что он любил, – так это просто радоваться тем выходным дням, которые мог провести дома; поучаствовать в обычных делах, поговорить с нами – обо всем. А еще… Еще любил делать нам подарки. Подарки были всякие – любые: серьезные, повседневные (были и такие!), смешные. Не все подарки были удачными и подходящими к случаю, но зато – от души и в соответствии с нашими увлечениями.

Были у него и собственные увлечения, которые помогали ему хоть иногда душевно раскрепоститься. Любил старые фильмы, классическую музыку, шахматы, футбол, хоккей, особенно международные матчи и состязания любимых команд, например, матчи с участием футбольной команды Киевского "Динамо". Любил выращивать что-нибудь на балконе или на даче – копаться в земле, именно возиться с землей, пересыпать ее руками, как в детстве... Если выпадало время, старался заняться по хозяйству основательно: что-то строгал, сверлил, прилаживал… и тому подобное. Иногда сам говорил, что любит убираться, просто мыть посуду, даже чистить кастрюли и сковородки – так мало и редко бывал дома, поэтому возился с домашней утварью – в удовольствие. Говорил, конечно, что помощник мне плохой, но делать нечего. Любил собирать грибы да ягоды, если случай выпадал, рыбу ловить... Любил периодически "колдовать" на кухне, а то и делать домашние заготовки, осваивать новые способы приготовления – со мной за компанию. Нравилось ему готовить что-нибудь вкусное даже и тогда, когда уже не мог почти ничего кушать из ранее любимых блюд. Любил угощать всех, кто приходил в наш дом, вообще соблюдать красивые законы – законы гостеприимства и добра.

После поездки в Чернобыль ему пришлось поневоле привыкать к определенной диете, о которой раньше не думалось… Приготовили как-то жареную курицу. Долго нюхал. Вздыхал. Смотрел, как Машенька с удовольствием уплетает. А у меня кусок в горло не лез. Досадно и горько все это было… И к маме-то на Украину большей частью потому и ездил редко и ненадолго, что не мог ей объяснить, что та молоденькая курочка, что недавно бегала по двору, а теперь варится в супчике, для него – теперь – нежелательная еда. Ну, съедал из вежливости кусочек, чтобы мама не обижалась, не хотел никого расстраивать и обременять... А как раньше-то он любил деревенскую курятину, сало, домашнюю украинскую колбаску с чесночком! Все прошло. Оставались одни воспоминания о невозвратном прошлом и маленькие радости жизни.

Большой радостью в жизни Володи, конечно же, всегда была Маша, как я называла, капитанская дочка. Когда она родилась, Володя был капитаном, начальником штаба Учебного полка. Он был рад, что родилась – девочка. Забрал нас из роддома, подержал ребенка на руках, и через день уехал за город, в летний лагерь "Космос", где Учебный полк располагался летом. Через некоторое время приехала моя мама и увезла нас в Новгород, так мы с Машенькой и провели три месяца у меня на родине. Володя без нас скучал, звонил, переживал, не мог дождаться, пока мы приедем. Мы приехали осенью. Ребенок подрос. К этому времени Володя уже работал в городе; каждый вечер он летел домой, как на крыльях. К его возвращению с работы Машенька, как правило, уже спала, а утром у всех начинались ранние дела…

Когда она подросла, Володе стало интересно дружить с ней, а она в нем души не чаяла. Увидев папу, Машенька сразу протягивала к нему ручки и говорила: "На меня!" Это и были по существу ее первые слова. Она прыгала к Володе на шею, как обезьянка, и никакие силы, казалось, не смогут их разъединить! Время шло. Стали вместе гулять, читать книжки, увлекательно беседовать, сочинять смешные истории. Придумывали свои собственные игры, тайны, секреты, разыгрывали меня. Я говорила Володе, что он напрасно балует ребенка, что нет у него строгости, что так воспитывать нельзя. Володя отвечал, что он так редко видит дочь, что не может быть с ней суровым и серьезным, а строгости хватает и у меня – на троих! Вот и весь сказ. Но у меня хватало не только строгости, но, как оказалось, и терпения, чтобы подмечать и записывать в особый альбомчик некоторые наши родительские беседы с дочерью, и отдельные Машины выражения и фразы, примерно с двух до десяти лет – самый интересный возраст в жизни ребенка – я старалась ничего не пропустить. Володе идея понравилась, он потом с удовольствием перечитывал эти заметки, а некоторые истории уже записывал сам...

...Иногда сам брал в руки гармошку, вспоминал популярные мелодии народных песен и напевов, запомнившихся с детства; пробовал играть на пианино и гитаре. Самая первая крупная покупка в нашей совместной жизни – было пианино. У нас еще и прописки-то постоянной в Москве, можно сказать, не было, да и собственная комната была под вопросом (дадут или не дадут?), а инструмент уже был на примете. Мое музыкальное образование и Володина любовь к музыке и искусству повлияли на выбор покупки – на первый взгляд – не самой необходимой. Появилась наконец-то и комната, расставили по местам какую-то мебель, но много чего еще нужно было бы приобрести. Да вот пианино нам просто не хватало – для души. Купили пианино – замечательный инструмент попался. И потом мы никогда об этом не жалели. Правда, я иногда что-то играла, но мало и плоховато...

...Любил Володя хорошую эстраду, многих исполнителей эстрадной музыки, советских и зарубежных певцов, ходили мы и на концерты. Был у нас тогда невообразимо громоздкий магнитофон "Комета", а к нему – десятки кассет, которые он сам иногда записывал. Часто слушал, особенно песни и романсы, которые нравились с юных лет. Любили в нашей семье и хорошие книги, классическую живопись. Книги тогда было очень трудно достать, поэтому каждую новую книгу, появившуюся у нас, Володя, если не успевал прочитывать, то всегда просматривал, некоторые – подробно. Потом мы обменивались мнениями: наши впечатления не всегда совпадали… Любил он ходить и на выставки, вернисажи, да времени на это не хватало. Особенно нравились пейзажи и натюрморты: любил картины итальянских мастеров, полотна русских классиков: Айвазовского, Поленова, Левитана. Из поездок своих привозил интересные художественные альбомы – выбирал их тщательно...

...Никаких, как говорится, дурных привычек у Володи никогда не было. Он не курил, не пил, избегал дурное общество (например, терпеть не мог, когда женщины курят или ведут себя вульгарно). Находил отдушину в том, к чему лежала душа. Отдушина, как я уже упоминала, была и просто в – домашнем уюте, мелочах домашнего обихода, к которым привык. Вкус его был взыскателен и прост одновременно. Болезненно любил свои старые вещи: сорочки, костюмы, ботинки. Я говорила, что они уже вышли из моды, все уже носят другое. Он отвечал, что ему все равно, все это ему подходит, годится к употреблению – и хорошо, что ничего нового не нужно. Однажды я хотела то ли отдать кому-то, то ли выбросить его туфли, он давно уже их не обувал.

– Как ты можешь! – обиделся он. – Ты что, не помнишь? Это же мои свадебные туфли! Я бы их всю жизнь хранил, а потом отдал бы в музей!..

...Насчет музея он почти не промахнулся, только сейчас там находятся совсем другие его вещи.

И еще одно… Стародавние мудрецы говорили, что каждый порядочный человек достоин врагов; достоин иметь их, но должен и уметь отражать их – достойно. Владимир Михайлович уотносился к врагам с пониманием, умел отражать нападения и нападки достойно, да и враги, реальные и потенциальные, знали, с кем имеют дело: никому не трудно догадаться, что следует ждать от порядочного человека, то есть от такого, у которого первым и абсолютным качеством является понятие порядочности, все остальное – потом, все остальное вытекало из первого.

Если бы меня кто-нибудь спросил: "Что главным образом побуждало Владимира Михайловича поступать так-то и так-то?" – я бы ответила: "Порядочность".

Если бы меня кто-нибудь спросил: "Что главным образом мешало Владимиру Михайловичу поступать так-то и так-то?" – я бы ответила то же самое: "Порядочность".

*      *      *

В семейной нашей жизни, как и в жизни любой другой семьи, случалось также немало такого, что не для чужих ушей, и чаще всего – оно не было значительным и принципиальным. Сейчас я конкретно и вспомнить-то почти ничего не могу – из тех разногласий. Да и трения-то наши (не считая домашних и хозяйственных вопросов) были по большей части не из-за тех причин, что обычно их вызывают… Но в то самое время... Мне бывало часто обидно, что приходилось что-то выяснять, перетрясать, а Володе тем более не до того было. Он, конечно, очень старался быть сдержанным; при всей своей занятости и переживаниях не допускал выплесков отрицательных эмоций на меня – таким образом, оберегал меня от лишних неприятностей. Если я начинала некстати допытываться, расспрашивать, то он отнекивался и говорил:

– Зачем тебе чужое горе? Тебе своего мало, что ли?

– Как это – чужое? Оно – твое или еще какое-то, но тебе покоя не дает. Расскажи – легче будет.

– Нет, не будет. Да зачем тебе все знать, хватит и того, что я по ночам не сплю. Меньше знаешь – лучше спишь!

...Может, знала я не так много, зато чувствовала почти безошибочно. При полном доверии друг другу мы часто обходились без особенных объяснений, а, имея опыт длительных отъездов и резких перемен в жизни, он придумал для меня фразу на все случаи жизни:

– Знай: что бы ни случилось, – моя душа всегда открыта для тебя!

С такой установкой ему легче было найти примирение со мной в любой ситуации, а мне ничего не оставалось, как соглашаться с ним. В каком-то смысле мне с ним было легко соглашаться, легко доверять во всем: он ни разу в жизни меня не подвел – ни в большом, ни в малом. Все, что обещал, делал всегда. Если брал на себя какие-то обязательства, выполнял непременно. Если что-то не успевал, предупреждал заранее, звонил, извинялся – так было с первых дней знакомства с ним, тем самым он меня и заинтересовал с первой встречи.

– Вот про таких юношей потом романы пишут, думала я тогда, – например, "Два капитана", Саша Григорьев, или...

Да какие там "или"? Весь роман был у меня перед глазами, и сочинять из головы ничего не надо, все было в натуре. Вот если б только еще и не со мной... И не с ним? А с кем же? С любым и каждым такого происходить не могло, хоть жизнь любого человека – книга. Кто-то мне сказал, что это про меня нужно написать роман, или про меня и про Володю – вместе. Не знаю… Я бы не возражала, если б некто сумел осилить такое. Да где же его взять? Часто и сейчас, спустя столько лет после Володиной смерти, ловлю себя на мысли, что наш роман еще не кончился. Да, героя нет дома, улетел в очередную командировку, или временно в госпитале, скоро приедет. А я за всю жизнь привыкла его ждать и быть одна. Научилась колотить гвозди, таскать тяжести, копать какие-то грядки на том садовом участке, до которого у него руки не доходили, да и все прочее… Не то слово! Я бы нисколько не удивилась, если бы зазвонил телефон или раздался бы характерный звонок в дверь – на пороге стоял бы он! Ни на какую работу я бы уже больше его не пустила, и роман у нас продолжался бы по законам собственного жанра, никаким телесериалам не чета!

Фантазии занимать ни у кого мне бы не пришлось...

Глава ХV. Терпение и награды. Новые рубежи

  "Лишь великие события создают великих людей. Терпение горько, но плод его сладок".

                                                                                                                   Жан Жак Руссо, из трактатов

 "Служба забирает у меня все... Выхода не вижу..."
                        Из личных писем Владимира Максимчука, 20 октября 1970г.

...За эти последние годы нашей жизни был и небольшой период относительного благополучия. Самым приятным и запомнившимся событием того времени стало присвоение генеральского звания. Еще бы! Это произошло в октябре 1990 года. Мы с Володей как раз отдыхали в Кисловодске, в санатории МВД "Эльбрус". Собирались отдыхать – с самого лета. Володя очень неважно себя чувствовал весь этот год, особенно после операции. Отдыхать один он не любил никогда и ни за что, больше недели не выдерживал – рвался домой. Вдвоем, и даже втроем, нам удавалось отдыхать редко… На этот раз ему усиленно рекомендовали Кисловодск, и в Медуправлении МВД даже выдали путевку с указанием конкретного номера (как мне помнится, № 6А) для размещения в ведомственном санатории "Эльбрус", потому что устроиться кое-как – на этот раз – было нельзя. Да, не худо было поддержать человека, столько сделавшего для людей и потерявшего на этом свое здоровье – хоть на время поместить его в хорошую, комфортную среду, в условия, подходящие для полноценного отдыха и укрепления измученного организма.

До Минеральных Вод долетели самолетом – хорошо. В аэропорту нас встречал Валерий Владимирович Кристаллинский, начальник Управления пожарной охраны Ставропольского края. В машине, по дороге в Кисловодск, обменялись новостями. Владимир Михайлович, недавно вернувшийся из Германии, рассказывал о тамошнем устройстве пожарных частей, о специфике работы немецких пожарных, об уважении к профессии пожарных со стороны муниципальных структур. Валерий Владимирович помечтал немного вслух о такой вот жизни, да только как к тому приблизиться? Сказал, что здешние края богатые и красивые, что люди живут неплохо, что и пожарным, наверное, в чем-то легче, чем в Москве. То есть имеются определенные плюсы. Есть, конечно, и проблемы, но многие из них руководство старается решить своими, местными силами. Это в столице – долгие пути для решения вопросов, а в провинции – короче. Конечно, на что та Москва, когда тут – приволье: природа, изобилие овощей и фруктов, кругом – родные и друзья, всегда помогут, друг до друга легче достучаться. Чего там столицы – один шум и гам, одна трескотня… Да кто бы искал те столицы? Еще сказал, шутя, что лучше быть полковником в Ставрополе, нежели генералом в Москве. Шутили по этому поводу, вспоминали шустрых провинциальных полковников и нерасторопных московских генералов. Так, шутя, и доехали до санатория. Стали ждать в холле, когда проведут на местно, но в администрации сказали, что наш номер занят, и временно придется разместиться в другом – обычном, одноместном. И это – не шутки.

– Как?

– А так: указанный в вашей путевке номер занял очень важный человек – временно…

Пришлось согласиться – ведь не ехать же обратно! Хотя… Оказалось, мало того, что выделенный нам номер был одноместным, так на следующее же утро мы проснулись от сверлящего шума в ушах и голове – наше окно упиралось в отвесную гору, которую как раз с сентября по рабочим дням укрепляли строители, чтобы она "не сползала". Пошли к врачам, как полагалось. Они назначили процедуры, но где отдохнуть после них? В столовой поставили на питание, но выделить постоянное место за столиком нам тоже пока не могли – временно. Ждите. Ждали до обеда… В обед ничего не изменилось. Нет, так просто невозможно… Что же делать? Приехал Валерий Кристаллинский, снова обращались к дирекции – бесполезно. Нужно повременить. Володя сник – он такого не ожидал. Это если за кого другого нужно было бы хлопотать, он бы уже всех на ноги поднял, а за себя… Я и сама разговаривала с директором санатория, тот сказал, что такие ситуации случаются здесь не в первый раз:

– Понимаете, все чего-то хотят, просят и требуют, а санаторий не резиновый. И мало чего и кому там понапишут – в Москве, а тут – со всей страны приехали большие начальники, да все с запросами. Понимаете?

– А кто же тот важный начальник, которого вы не вправе выселить – по справедливости, освободить предназначенный нам номер?

– О, это высокий военный чиновник из внутренних войск, полковник из Московской области, его трогать нельзя, просто – не допустимо. № 6А – только для таких.

Понятно. А мы, значит, не такие, хотя именно этот номер забронирован для нас заранее!!! Это мне про хорошее понять бывает трудно, а про плохое – запросто. Делать было нечего – жизнь такая. Терпение – прежде всего… Прошел еще один день. Наступил другой. Гору сверлили и буравили с утра до вечера так, что стены дрожали. Оставаться надолго в номере было невозможно. В столовой – все по-старому, своего столика у нас не было все так же. Так и сидели на чемоданах – почти как на вокзале: выдергивали из сумки то одно, то другое. Я не раз беседовала по этому поводу с главным врачом, и снова ходила к директору – толку никакого.

Прошел и другой день…

Эх, знали бы они про тот Чернобыль, про те операции и болезни! Да нет, чужим о чужих – все равно… Настроения не было, но гулять мы ходили. Была прекрасная пора на Кавказе. Чудесная погода. Кругом – живописные парки, внизу, в получасе ходьбы – источники нарзановых вод, повыше, через небольшой перевал – Долина роз. Далеко и долго мы не удалялись, Володе долго ходить было тяжеловато. Но и так – неплохо… В тот день мы даже специально задержались на прогулке, чтобы вернуться в номер тогда, когда строители закончат смену – хотелось тишины и покоя. Когда вернулись вечером – видим, наш номер пуст. Не успели удивиться, как увидели в коридоре Валерия Кристаллинского и Владимира Сотникова, начальника пожарной охраны Кисловодска. Они без объяснений провели нас на второй этаж и открыли ключом дверь номера, который... Там уже стояли наши сумки–чемоданы – они сами их сюда и перетащили.

– А где же тот начальник? Тот полковник?

– Выселили своими методами и средствами – знай пожарную охрану!

– А директор?

…Но, впрочем, это уже было совершенно все равно! Ну, наконец-то… Мне сразу стало понятно, почему с таким номером не хотелось расставаться прежнему постояльцу. Это оказался замечательный, просторный номер с телевизором и телефоном, и только мы переступили порог – телефон тут же зазвонил, точно так же, как дома в Москве. Уже три дня искали Владимира Михайловича и удивлялись, что им отвечал совершено не тот человек… Здесь было здорово и солнечно, и вид с балкона был отличный! А главное – не слышно никакого "сверления" горы, да и гора-то оказалась с другой стороны. И еще здесь был буфет с красивой посудой – значит, можно принимать гостей! А самое главное – самое главное! – рядом были замечательные люди, выручили Володю, они и оказались нашими первыми гостями. А с собой они привезли целый ящик минеральной воды в бутылках, понимая, что ему трудно будет часто спускаться к источникам.

Ну, теперь можно отдыхать беззаботно!

Мы много гуляли – насколько позволяло состояние его здоровья, – пили воду, и в номере, и на источниках; отдыхали, вспоминали о хорошем. Ходили (или ездили) на рынок, покупали фрукты, которых было изобилие. Встречались с приехавшими в санаторий пожарными со всех регионов страны, обсуждали проблемы, делились личными планами, впечатлениями, тревогами. Они приходили к нам в гости по вечерам, ведь у нас было очень удобно отдыхать и разговаривать. У других – таких условий отдыха не было, а жаль… Еще и как – жаль! Пожарные работают в таких жестких, экстремальных условиях, так пусть бы давали возможность отдохнуть как надо! Нет – у всех получалось по-разному. Но и это – тоже издержки того времени. Все понимали это или делали вид, что понимали… Многие приехали их дальних и холодных мест, некоторые – с Крайнего севера; приехали сюда, где тихо и тепло. Наверное, были и такие, которые лучшего не видели, не то, что мы. Но, по крайней мере, старались отдыхать полноценно, не портили друг другу настроение. Люди всегда "делают" погоду – друг для друга, даже если в природе случаются резкие перепады…

А уж в Кисловодске – круглый год ясные дни.

Хотелось расслабиться, успокоиться, набраться сил… Мы подолгу любовались окрестностями, ездили на экскурсии по Лермонтовским местам, в Теберду, Домбай. Красота кругом необыкновенная. Впечатлений – масса. Кавказ великолепен! С тех пор нам ни разу не удавалось побывать в этих уголках... Володя немного подлечился, привык подолгу отдыхать, часто сидел на балконе, дремал, читал газеты и журналы. Иногда мы что-то обсуждали, мечтали, загадывали наперед… Время пролетело быстро, и мы уже стали собираться домой, как в самом конце нашего пребывания в санатории, в десятых числах ноября, – вдруг телефонный звонок. Звонили из Москвы, к вечеру. Вообще, с работы звонили не часто, раз в три–четыре дня, а тут – сообщили последнюю новость. Что за новость такая? Я уже по интонации разговора поняла, что звонили из высших кругов, сообщали нечто... Догадалась, что произошло из ряда вон выходящее. Когда Володя мне все потом пересказал, я ушам своим не поверила, я такого не ожидала: присвоили звание генерал-майора. Он, конечно, ожидал: такие новости готовятся далеко заранее. Удивлению моему не было границ:

– Чего же ты молчал? Да разве ты этого не знал?

– Что представили – знал, а что получится – уверенности не было.

– Ну и что! Мог бы хоть намек какой-то высказать.

– И зачем? Вот получилось – ты и узнала, а не вышло бы… И зачем обнадеживать напрасно?

Понятно. В отношении ко мне его тактика была – сглаживать все мелочи, а стратегия – ничего лишнего и тревожного не сообщать, вот он и не хотел раньше мне говорить (ведь вполне могло и не получиться), даже не проговорился ни разу… Да и то, что получилось – подарок судьбы, а был на то – один шанс из тысячи. Легко представить, что неожиданной моей радости не было предела: ура, наконец-то – хоть что-нибудь стоящее и – при жизни, а не потом, как бывает обычно, да и то редко! Здорово, что Володя может порадоваться сам. Нет, неужели и вправду это произошло?! Я долго не могла привыкнуть к новости, потому, что сам генеральский чин у меня ассоциировался с плеядой блестящих генералов России прошлых веков, принесших державе честь и славу своих побед. Не так уж много было у меня знакомых генералов, но… Если же судить по строгим классическим меркам, то теперешнее событие – присвоение такого высокого звания Владимиру Михайловичу – дополнило ряд портретов лучших сынов Отечества, живших горячей мечтой о величии Родины, о пользе своего дела и жизней своих для этого не пощадивших. Так ли это? Да, именно так, как в героической хрестоматии и написано, ибо привели Владимира Михайловича к этому званию не погоня за наградами и благами, не личный расчет, но, прежде всего, бескорыстное выполнение своего долга. Мне было радостно, что он успел до этого дожить, может многое сделать, ибо достаточно еще молод, хотя и не так уж здоров. А главная отдача – впереди: генерал Максимчук до последнего дня, до последней минуты своей жизни будет верой и правдой, знаниями и опытом, силами и мыслями продолжать служить своему народу!

На другой день множество людей – из отдыхающих – приходили, звонили, поздравляли, радовались вместе с нами. Позвонили из Москвы и мои родители, которые приехали к нам – посидеть с Машенькой на время нашего отпуска. Им тоже позвонили, сообщили новость; папа был ошеломлен и растроган – радовался, как за родного сына. Я постаралась поскорее привыкнуть к тому, что случилось – в пользу справедливости… Утром  к нам приехали и наши "опекуны", Кристаллинский и Сотников, поздравляли от души! Я шутливо заметила, что все равно – у полковника в Ставрополе или майора в Кисловодске гораздо больше стабильности и простых человеческих радостей, чем у генерала в Москве, на что они раскатисто смеялись, но… Но, собравшись – все вместе – большой компанией пожарных их Кисловодска, Железноводска, Ставрополя, отметили важное событие в жизни Владимира Михайловича. Вспомнили весь его путь, его дела, поступки, поздравляли, выражали надежды на поправку здоровья, желали удачи в дальнейшем. 

Да, пожарное братство – настоящая семья.

Пожарные страны связаны больше, чем одной профессией. Они едины одним духом. Мне они были дороги все – и присутствующие здесь, и находящиеся за сотни и тысячи километров, и знакомые, и те, кого видела впервые. Я была счастлива за Володю – как никогда! Да, приходил поздравить и тот самый полковник из Московской области, прежний жилец нашего номера; приходил и директор санатория – заикался от волнения, поздравлял и извинялся. Прямо по ироническому сценарию: совсем как в веселой оперетте. Промелькнула мысль: как в дешевом водевиле… И тут же шевельнулось: ведь завистников прибавится...

Да, тут моя Кассандра оказалась опять права!

...Когда я мысленно оглядываюсь назад и акцентирую память на значительных событиях и поворотах судьбы, вижу несколько вершин в нашей жизни. Отчетливо запомнились именно 1989–1992 годы – переломные для страны и нашей семьи, они были наполнены тревожными и светлыми событиями. Приходилось участвовать в тех событиях, переносить боль, преодолевать трудности, а иногда – испытывать радость. И хотелось, и моглось, и необходимо было тогда – быть выше собственных несчастий, неудач и досадных промахов. Часто – получалось!

Вижу в ярком фокусе памяти Государственный концертный зал "Россия", куда мы с Владимиром Михайловичем были приглашены тотчас же после возвращения из Кисловодска на праздничный концерт по случаю Дня милиции 11 ноября 1990 года. Генеральские мундиры еще не были готовы, и герою событий пришлось быть в скромном гражданском костюме среди больших погон и звезд. В перерыве между отделениями концерта, когда мы направлялись к выходу из зала в фойе, к нам подошел Министр внутренних дел СССР Вадим Викторович Бакатин. Он сердечно поздоровался, горячо поздравил Владимира Михайловича с заслуженным присвоением высокого звания. Представил нам сопровождающих его военных, партийных и государственных деятелей. Представил затем Владимира Михайловича (да они его уже знали), представил и меня. Сказал, обращаясь ко мне, что я могу гордиться своим супругом, что он – неподдельный герой, человек редких качеств и достоинств, беззаветно жертвовавший собой на благо Родины. Сказал, обращаясь к окружающим, что фамилию Максимчука запомнил с первого раза, что все «горячие точки» страны отмечены его активным участием в ликвидации "очагов загорания", что всегда видел его рядом с собой, его лицо и погоны, а не затылок, спины и гражданские костюмы – как у некоторых других! Сказал еще: из всех руководителей пожарной охраны, с которыми ему приходилось тогда работать, Владимир Михайлович разительно отличался тем, что всегда подавал собою живой пример, как надо действовать самому, а уж потом давал указания подчиненным.

Нам с Володей было несколько неловко; проходящие мимо задерживались и не отходили, прислушивались к громкой беседе; мы загородили проход, образовался широкий и плотный круг, всем было интересно. А мне было немного не уютно, но и радостно: пусть, пусть знают, что Владимир Михайлович заслужил официальное признание, что его дела замечены! Пусть видят и запоминают человека, который не на политической шальной волне поднялся вверх случайно, не благодаря закулисной возне "погоны отхватил", а «заслуживает пожизненного уважения и почитания своих подвигов – во спасение людей», как выразился кто-то тогда же. И потом, через много лет, уже после смерти Владимира Михайловича, другие люди говорили примерно то же самое о Владимире Михайловиче, и Вадим Викторович подтвердил свое мнение о нем.

 *        *        *

…В те дни меня неотступно преследовала мысль о Чернобыле: ох, не скоро признают те дела и подвиги, и понятно, почему. В памятные девяностые годы, отмеченные серией катастроф и катаклизмов (начиная – условно – отсчет даже не от Чернобыльской катастрофы 1986 года, а от событий предыдущих лет), не было принято кого-то особенно отмечать и награждать. Кому и зачем это надо? Акцентировать внимание народа на тех ужасающих и некрасивых вещах не хотели.

События прошли – и как бы – их и не было…

Нет событий – нет героев – нет наград!

Ладно, пусть, пусть так или не так... Когда-нибудь Владимир Михайлович – вполне вероятно – будет удостоен высокого звания Народного Героя. И даже – несомненно. Герой России – это про него сказано. Но когда же сказанное станет былью? Доживем ли??? В своей физической жизни Владимир Михайлович этого дождаться не успеет, а в духовной – вполне… Так пусть же теперь будет – генерал Максимчук!

Все честные и порядочные люди давали себе отчет в том, что генеральское звание Максимчука дорогого стоило. Никто из них не удивлялся, каждый понимал – за что. Владимира Михайловича так своевременно и не наградили за Чернобыль: как я уже отмечала не раз, звание полковника было присвоено вскоре, но его тогдашняя должность начальника отдела главка этому и без того соответствовала. Нагрудный знак "Заслуженный работник МВД" стал поощрением в феврале 1987 года – но какой ветеран МВД такого знака не имеет? Были и другие достойные награды, конечно, но другие – за другое. Потом я не раз останавливалась на мысли, что никто из знакомых мне людей, не стал бы меняться – не глядя – своей судьбою с судьбой Владимира Михайловича. Ни за что – не стал бы! Да и правильно бы сделал…

А что же было делать ему? Продолжать!

Да. Нужно было радоваться и продолжать, запасаться терпением и преодолевать, ведь многое еще впереди!

Глава ХVI. Поездки. Пожарно-прикладной спорт. Победы

 "Я не терплю стен и загородок. Небо, охватывающее взором всю землю, ветер, не встречающий преград, океан, омывающий все берега, – вот идеал".
                                 Мохандас Карамчанд Ганди, "Сатьяграхи"

"В пожарной охране должен быть особый порядок, а если это не так…"

                        Из рабочих записей Владимира Максимчука в ноябре 1985г.

Открытие мира для себя. Открытие себя миру. Открытие мира для других…

За десять с лишним лет работы в центральном аппарате Владимир Михайлович исколесил почти все республики Советского Союза: оперативное тушение масштабных пожаров; ликвидация последствий катастрофических ситуаций (техногенных аварий, природных бедствий); проверка подразделений; совещания на разных уровнях; решение вопросов производства, поставки пожарной техники и внедрения новой техники; соревнования по пожарно-прикладному спорту и многое другое. Поездки бывали частыми, дальними и ближними; иногда – интересными, часто – опасными, очень опасными – о них я знаю мало, потому что рассказывать об этом не хотел. Всего несколько слов обронил, например, о чудовищной аварии на газопроводе в Западной Сибири в 1988 году, но мое впечатление от нее осталось как от описания пожара в Ионаве. Неужели людям нужны такие способы передачи топлива? Или как тушили пожары в Сибирской тайге, в лесах, на речных островах, где испокон веков люди жили одинаково, так же, как в первобытной давности, горели часто, тушили "по-старинке" – иного не могло быть там, куда цивилизация не дошла…  Неужели можно вообще так жить в наше-то время? Или – ужасающий пожар в общежитии в Норильске, который долго не удавалось потушить, и люди прыгали из окон с высоких этажей (причем в пятидесятиградусный мороз!) И слов нет…

Или – еще десятки подобных примеров, с которыми сталкивался регулярно…

Серьезными были командировки, важные решались дела. Когда возвращался после тушения тяжелых пожаров, был подавленным и удрученным от тяжелых последствий, гибели людей. Гибель людей переносил тяжело, глубоко переживая драматические события… Бывало, рассказывал кое-что, и то, спустя какое-то время… Иногда возвращался удовлетворенным тем, что узнал и увидел в гарнизонах. Не скрывал своей радости по поводу того, что удавалось добиться решения важных вопросов на местах – и с пожарными руководителями, и с местной администрацией. А ведь такие «киты» попадались! Искренне радовался успехам коллег, особенно в тех случаях, когда шла речь о провинции или о "глубинке". В ходе проверок в отдаленных регионах старался повернуть все к лучшему, что мог – в тех местах.

Особой деликатности требовала работа по разбору жалоб и писем. Когда Владимир Михайлович куда-то приезжал в первый раз, многие его знали только понаслышке. В следующий раз народ тянулся к нему, не то, что к иным проверяющим. Знали, что лично для себя ему ни от кого ничего не нужно (подношений не любит, взяток не берет, от сомнительных предложений отказывается, недобросовестности и расхлябанности не прощает). Даже письма ему писали – потом – с очередными просьбами или с выражением благодарности. Помню, как один ветеран из Таджикистана (не вспомню фамилию) примерно писал: «Я прослужил в пожарной охране всю жизнь, работал честно, мой сын пошел по моим стопам. Помогите разобраться с вопросами отстранения от службы моего сына, который прослужил в пожарной охране десять лет, а теперь (то-то и то-то)... Если лично Вы не разберетесь, то помочь моему сыну и восстановить мое доброе имя – некому. У нас вся власть и правда находится в руках сильных и в кошельках богатых, а им – никто не указ…»

Разобрался, конечно… Много было подобных обращений и слез человеческих. Помню, не однажды говорили так: «Судьбу благодарю, что такой человек встретился на пути и помог во всем!» А вообще Максимчука по всем округам, во всех уголках страны, где он успел побывать, давно уже называли «лучом света в темном царстве», а поскольку тьмы – всегда предостаточно, то тьма активно сопротивлялась лучу-метеориту, искажая истину, очерняла за глаза поступки, мешала пробиваться вперед. Да что говорить! Так было и будет на свете, и это изменить очень трудно…

Тем не  менее, Владимиру Михайловичу отступать было некуда. Он научился быть готовым почти ко всему, а в плане инспекторских проверок не обходил вниманием ни одну частную (или личную проблему), хотя ему это обходилось дорого – в плане собственного здоровья. Старался восстанавливать справедливость и вселять веру в справедливость там, где люди перестали на это даже надеяться. Еще чаще встречались факты грубых нарушений и безответственности местного начальства. В таких случаях становился непримиримым и виновных не оправдывал, хотя вседозволенность их поступков была неспроста и объяснялась просто: связи в Москве! Угрожали ему не однажды, обещали «из-под земли достать и рассчитаться» или просто – испортить карьеру…

 Рассказывая обо всем коротко, давал пищу для размышлений и мне. Когда я удивлялась или возмущалась, он говорил: «Видишь, как ты мало знаешь жизнь…» Разве?

Зато после каждого удачного возвращения, зная, как я интересуюсь новостями, любил рассказывать подробно о приятном и красивом: о людях, их обычаях и традициях, национальных особенностях. Привозил также обзорные альбомы о странах, городах и музеях мира, национальных парках, культурной жизни народов, профессиональную литературу, фотографии, открытки и сувениры, пожарные каски, сувенирные пожарные машины. Альбомы листали вместе, удивляясь и восхищаясь неповторимой древней архитектурой Армении, колоритом красок Грузии, стройностью мечетей знойной Азии, широтой и размахом Сибири, снежными заносами Севера, стройными соснами Карелии, озерами и замками Прибалтики, живописными просторами родной Украины... Мне приходило в голову: как оно может гореть? Может – сгореть? Все это, созданное природой и облагороженное руками человеческими, вдруг, будет взрываться, разрушаться и уничтожаться – зачем?

Неужели нельзя жить – без всего этого?

...Резко контрастными по сравнению с жизнью нашей страны становились зарубежные командировки. Польша, Венгрия, Чехословакия, Германия (сначала Восточная, а потом и Западная), Куба, США, Дания, Австрия, Финляндия, Швеция – уже последняя, печальная поездка... То же – книги, сувениры, рассказы, все прочее… Достаточно плодотворными и результативными – для общего поворота к "большому миру" – были командировки первой половины 1991 года на Кубу и в США, как раз до августовских событий. И кто знает, как бы все развернулось дальше, если бы не август 1991 года – перспективы долговременного программного сотрудничества только разворачивались.

Ведь так хотелось жить по-другому!

*      *      *

...Умеют ведь и наши кое-что, чего не могут другие. Проявить волю и характер, особенно когда очень нужно, умеют наши воины-спортсмены, участники соревнований по пожарно-прикладному спорту. Именно пожарно-прикладной спорт в полной мере раскрывает лучшие качества борца-пожарного, укрепляет его тело и дух. Тут уж российские огнеборцы сказали свое веское слово. Трудно превзойти наших спортсменов–профессионалов! Весь мир убедился в этом. Владимир Михайлович в течение всего срока службы занимался вопросами пожарно-прикладного спорта, старался, чтобы этот спорт стал гордостью службы, прославлял доблестную профессию пожарного в нашем народе, приносил славу стране на мировой арене.

...О спорте, о спортсменах, обо всех этих делах у нас дома всегда было столько разговоров, обсуждений! Владимир Михайлович здорово переживал, если речь заходила о спортсменах, о спорте, не скрывал своих эмоций. Огорчений было немало, но больше запомнились радостные всплески – в его переживаниях и рассказах чувствовался определенный подъем, энтузиазм, оптимизм даже тогда, когда что-то другое сильно огорчало. Владимир Михайлович не представлял работу профессионала-пожарного без пожарно-строевой подготовки, не представлял побед в спорте без изучения опыта ведущих спортсменов. Профессиональная подготовка, техническое оснащение, физическое совершенство – именно то, без чего не может состояться профессиональный пожарный, три слагаемых успеха в бою. Процесс непосредственного обучения, постижения основ, приобретение профессиональных знаний и мастерства – это его "конек" еще со времен работы в Учебном полку. Мастера–профессионалы призваны не просто побеждать на спортивных дорожках, но подавать пример, как на практике – одолевать грозные пожары, для этого и шли в профессию – молодцы ребята!

История пожарно-прикладного спорта страны – это история жизни и деятельности личностей, каждая из которых внесла конкретный и весомый вклад в дело большого спорта. Спортсмены и тренеры, судьи и организаторы, команды и чемпионы – это золотой фонд пожарной охраны, который не "дешевеет" со временем, несмотря ни на какие трудности и преобразования в структуре пожарной службы…

ЛЮБИМЫЙ СПОРТ

 

Музыка  Александра Ковалевского

 

В 1985–м году незадолго до роковой своей поездки в Чернобыль Владимир Михайлович возглавил Федерацию пожарно-прикладного спорта России, и результаты этого последовали быстро. Мне запомнился этот год чемпионатом в Австрии, в Веклабруке, где была одержана блестящая победа нашей сборной; да и сам Владимир Михайлович часто вспоминал об этом. Но говорил также, что победы – это одна сторона медали… Самым важным правилом его жизни было – постоянное движение вперед, не успокаиваться на достигнутом. Он никогда не считал зазорным учиться самому всегда и везде, где представлялись возможности – брал за образец лучшее, учился сам и учил других.  С его приходом в Федерацию значительно расширилась материально–техническая база для занятий пожарно-прикладным спортом, начался общий подъем. Ежегодно стали проводиться смотры–конкурсы на лучшую базу по республикам, что способствовало началу построения специализированных комплексов для занятий пожарно-прикладным спортом. За короткое время их численность достигла сотни по стране, а было всего восемнадцать. В этих конкурсах были задействованы все пожарные подразделения, каждая пожарная часть принимала участие в конкурсе на создание лучшей базы. Диапазон деятельности был: от рекордов и высших достижений в стране до сдачи контрольных нормативов каждым бойцом! Как всегда, новый бросок давался с трудом. Нужно было, прежде всего, заинтересовать руководителей на местах. Начальники УПО поддержали, правильно поняли, подхватили, предлагали свои идеи, понимая, что пожарно-прикладной спорт и пожарно-строевая подготовка являются одним из главных показателей развития и совершенствования профессиональной деятельности. Владимир Михайлович лично сам готовил и проводил основные соревнования, возглавлял судейство на российских и всесоюзных стартах. "Ревниво" любил спорт и спортсменов – как родных детей! Любил и подрастающих, будущих спортсменов – взял под крыло Федерацию развития юношеского спорта. Как есть – ковал кадры, прокладывал дорогу в будущее.

С того памятного 1985–го года и вплоть до недавнего – то ли нового, то ли новейшего времени – сборная команда, сначала СССР, а потом России, не выпускала пальму первенства на международных соревнованиях, проходивших под эгидой КТИФ (Международного комитета по предупреждению и тушению пожаров).  На эти состязания Владимир Михайлович ездил в качестве руководителя делегации нашей страны. Тщательно готовился к поездкам, переживал за каждого спортсмена, подбадривал, вселял оптимизм, радовался удачам спортсменов не меньше, чем радовался бы своим собственным. От начала и до конца каждого из видов соревнований (и внутренних, и международных), как правило, не отходил от команды. Ни на секунду старался не отвлечься, что ни одного вопроса не оставить без ответа, ни одного движения не пропустить, чтоб любую (но важную!) мелочь заметить. Все держал в связке. Цели были высокими, планка поднята круто – взялся за гуж… Команда не подводила, с каждого турнира привозила всевозможные призы и награды – целый ряд высших достижений и рекордов вошел в историю мирового и отечественного спорта. Подборка красивых и динамичных фотографий осталась с той поры: первые старты молодых спортсменов, выступления опытных мастеров, работа судейских коллегий, десятки моментов соревнований, вручение призов и наград, солнечные стадионы – красота! Вот они, победители, наши ребятам, продолжатели лучших традиций, вдохновленные зажигательным азартом борьбы! Долгое время еще в состав сборной России входили классные бойцы, сильнейшие прикладники, которые тогда начинали свой марафон. Фамилии многих из них врезались в мою память много лет назад, запомнились их лица, их манера – побеждать. Теперь они уж сами тренируют молодых, учат своих воспитанников искусству – побеждать. Максимчук настраивал на победу и учил – побеждать!

...Миссия руководителя была не труднее миссии Человека...

Да, победы были важны, даже не номинальной победы, а победа силы и здоровья человека над стихией. Эта победа доставалась непросто, стоила больших усилий, и соревнования – критерий этой победы.  Кроме выступлений на полях сражений, не менее важными были встречи за кадром – со спортсменами других команд, с организаторами, с коллегами из разных стран. Появлялась нелишняя возможность для обсуждения своих проблем, для налаживания дружеских отношений. К Владимиру Михайловичу подходили свои и "чужие" спортсмены, коллеги, руководители команд, приветствовали, поздравляли: а кто-то шел с сомнениями, просьбами о помощи. Он никогда никому не отказывал. До сих пор многие вспоминают о том содействии, которое им оказал Владимир Михайлович по разным вопросам, в том числе, по сугубо личным. Доброжелательное свое отношение к людям он всегда выносил за стены кабинета, за пределы беговых дорожек, что, конечно же, способствовало созданию атмосферы взаимопонимания. Делегация из России располагала к себе и гостей, и организаторов состязаний. Россия покоряла мир не только выигранными – мирными – сражениями, но и обаянием, улыбками, скромностью ее посланцев, дарила миру цветы добра и надежды, заслужив в свою честь салюты победы!

Глава ХVII. Долгое ожидание

"…Растет количество пожаров, а количество принимаемых мер уменьшается. В руководстве УПО есть успокоенность... Нет системы работы. Не выезжаем на крупные пожары. Надо иметь критерий. Мы должны тушить пожары! Пропаганда???"
                    Из рабочих записей Владимира Максимчука, 28 апреля 1990г.

 "Катастрофическое положение сложилось из-за полной деформации органов управления. Нарушения приводят к общественному взрыву. Как жить? – Народный суд обязательно будет. Постановление № 893. Ускоренная модернизация. Современные установки управления – на старом оборудовании".
              Из рабочих записей Владимира Максимчука 24 декабря 1990г.

 «Нет социального заказа… Нет концепции пожарной безопасности… Пожарная охрана – становится наименее оснащенной среди других служб в главке. Структура. МВД – замкнутая система. Пожарная охрана – пасынок в службе МВД».
              Из рабочих записей Владимира Максимчука 18 июля 1991г.

Многое хотелось и, видимо, можно было продвинуть в масштабах – тогда еще – огромной страны, но приближались августовские события 1991 года. Неудачное состояние политической обстановки на местах, да и в столице – уж не такая редкость для того времени. Многочисленные межнациональные противоречия и столкновения в некоторых районах СССР становились более частыми, пожары, связанные с этими противоречиями, – обширными. Критическая ситуация в Баку, сложившаяся в январе 1990 года, давала пищу для размышлений и подтверждала мысль: пожарные должны быть вне политики, у них другое предназначение. Но какое предназначение уготовано пожарным в ближайшем будущем? Ошеломительные события, переворачивающие в корне десятилетние устои общества, несли принципиальные изменения жизни людей. При этом бессистемно разрушалось старое, привычное и "неделимое", что сопровождалось неудачным вычитанием из этого целого и "неделимого" монолитных его частей – вырывалось кусками, бесцеремонно и грубо (а страны Европы в то же время стремились к созданию единого союза!)… А нельзя ли было притормозить, задуматься и… оставить неприкосновенно те несомненные достижения и достоинства, которые относились к социальным и техническим завоеваниям с тем, чтобы изменить исключительно то, что мешало развитию и прогрессу?

Но где там… Но где там! Россия (или СССР?) – особенная страна, и перемены политического устройства обещали происходить здесь по особым правилам. По каким?

 *     *     *

Из рабочих записей Владимира Михайловича, 1991 год.

 27 февраля 1991 года. "Тяжело решаются вопросы с переходом заводов на новые условия труда. Не работаем над совершенствованием этого вопроса. Только – слова??? НИЦ – не работает. Как используются мощности ГУВД? Как НПО скоординировано с ГУИД? 1 млн. 140 тысяч – наименований… в ГУИД. 1 тысяча заводов – в ГУИД. Программа по ГИУД??? ОКБ – не ошибка ли? – Кузнецов считает – нет.. ВНИИПО. Юрченко Д. И. О взаимодействии, о вкладе в НПО. – Проблем нет! Заказчику – сделано все, отклонения от плана нет. По взаимодействию – вопросов нет. 1991 год: деньги получили, и на этом – все хорошо. А что есть? Эффективность работы ВНИИПО и НИЦ – очень низкая. Надо отдельно рассматривать этот вопрос на Коллегии. НИЦ – так работать нельзя".

 18 марта 1991 года. "Вопросы общего порядка. Съезд народных депутатов России... Есть предпосылки к тому, что русские будут вытеснены из республик… Взять на контроль все, что связано с референдумом. Сессия ВС СССР. Съезд народных депутатов РСФСР. Меры по пресечению уличной преступности... План работы – выполнение планов работ".

 26 марта 1991 года. "Совещание. Обстановка за неделю. Открытие экспозиции. Коллегия Минлеспрома. Задачи на неделю… Начало работы Съезда народных депутатов РСФСР. Может быть все. Подготовка... Что делается? …Южная Осетия. НКЛО. Надо действовать решительно… Организовать усиленное дежурство руководящего состава. Иметь оперативные группы в местах. Оперативный резерв. Готовность всех сил и средств…"

 3 апреля 1991 года. "Максимальная защита интересов личного состава Литвы, Латвии, Эстонии. До конца недели внести предложения. Бронирование жилья. Компенсация (если выделено). Как быть с 1–ым Управлением? Пенсия. Стаж в департаменте – засчитывается. А если год–два нет? Рабочий день?"

 25 апреля 1991 год. "На совещании рабочей группы, связанном с ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС. Заседание рабочей группы связано с ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС. БССР. Создать опорные пункты по охране... 1990 год – 200 домов, 1991 год – 37 домов. Требуется 900 человек для работы в пожарной охране. Витебск, Гродно, Брест – разрешить командировки сроком до одного года… Свыше 2–х тысяч – более 5–и кюри, свыше 7–и тысяч – более 1–го кюри. УССР.13 областей – радиоактивное заражение. 2712 кв. км – зона. 33 тысячи человек; 61 – умерло, 70 – ОЛБ. Народичи, Полесье – вахта. Житомирская область – 200 человек, 60 ед. 100 квартир. Пересмотреть транспорт. А как быть с пож. автопроб.? Дополнительная численность. Научное обоснование всего того, что связано с зоной. Всем службам иметь свой план работы. Когда и какая техника поступит? Социальная защищенность? Как решаются вопросы на местах? Ужесточение функций в отношении атомных станций, объектов обороны. Медицинское управление – типовая структура медицинских учреждений".

 29 апреля 1991 года. "Закона о пожарной безопасности в СССР – нет. Положение о добровольной пожарной охране. Ужесточение функций ГПН. Единый закон о надзорных органах. Совершенствование нормативов. Противопожарные – рассмотрены. Инструкция по учету ущерба от пожаров… Помощь в ликвидации землетрясения. Надо провести серию мероприятий по Северному Кавказу. Переговоры. Чем помочь? Армения и Азербайджан. Повышение бдительности. Охрана зданий? Соглашения между республиками… Оснащение противогазами. Подготовка кадров – надо иметь единую программу. Первоочередные задачи. Структура. Разграничение функций. Объединения функционально действующих сил быстрого реагирования".

 18 июня 1991 года. "Совещание. Мы ничего не сделали. Нет социального заказа. Нет концепции пожарной безопасности. Постановление не проработано. Должно быть… Структура. Общесоюзный комитет. Главный координатор. Пожарная охрана – становится наименее оснащенной среди других служб в главке... Структура. МВД – замкнутая система. Пожарная охрана – пасынок в службе МВД…. В "Положении" все надо правильно распределить. Отраслевая служба – 1,5 тыс. человек. Сколько стоит пожарная охрана? Надо подходить к единству пожарной охраны".

 2 сентября 1991 года. "Надо работать в комиссиях по заключению соглашений с республиками. Наши представители должны знать, что делать. Состояние выполнения собственных планов и планов МВД СССР. В следующую неделю – доложить по этому вопросу. Снять те вопросы, которые по уважительной причине не могут быть выполненными. Общая структура. 124 – если будет... Наука – что-то на бюджете, а что-то на хозрасчете".

*     *     *

…Заканчивался календарный 1991 год, и наступал неумолимый 1992 год. Государства СССР уже не существует на карте мира. «Содружество независимых государств» – новенькое словосочетание, что оно обещает? Министерство внутренних дел Российской Федерации по логике вещей стало преемником Министерства внутренних дел СССР. Аналогично – с главком пожарной охраны и аварийно-спасательных работ (так он стал теперь называться). Пожары полыхали, здания и сооружения горели, люди гибли, многое переворачивалось с ног на голову – независимо (или зависимо?) от перестановок в кабинетах власти.

Метроном работал не переставая…

Для Владимира Михайловича ситуация повернулась, и далеко не в сторону улучшения. "Главный распорядитель канцелярии перемещений", копирующий взгляды и принципы действия верховных управителей страны, вдохновился перспективой, которую он обнаружил для себя, а спустя часы и секунды, наконец-то, занял распорядительное место официально, чего и следовало ожидать. Утвердив штаты, принялся расчищать поле действий; всех пенсионеров по возрасту отправили на пенсию, как и собрались, от неугодных избавлялись различными способами и средствами. Должность Первого заместителя номинально оставалась за Владимиром Михайловичем, и разобраться с ним запросто было нельзя, хотя…

...Ожидание затянулось, но ведь должно же оно когда-то закончиться! Представляю, сколько невысказанных дум передумал тогда Володя, сколько своих незатягивающихся ран мыслями задел! Понимал, что нет повода для того, чтобы его отстранили окончательно, нет причин, нет у него таких проступков и личных промахов! С этим – его настоящим и прошлым – приходилось считаться и расчетливой канцелярии распорядителей, передвигавшей замысловатые фигуры на шахматной доске. "Метеорит", конечно, представлял большую конкуренцию и реальную опасность разоблачения для фигур с более легким удельным весом, и распорядители оной канцелярии старались всячески поуменьшить его силу, размагнитить его притяжение, приземлить в "заштатное" место – подальше от кривых зеркал. А кривые зеркала все более теряли тенденцию к распрямлению своей поверхности.

...Но в самом деле, не считаться с объективными заслугами Владимира Михайловича было нельзя, да и Чернобыль не отнимешь, не перечеркнешь – он оставался главной весомой составляющей на главной чаше весов фортуны. Место Первого заместителя при "Главном распорядителе канцелярии перемещений" так и оставалось под вопросом, и хотя против Владимира Михайловича выдвигались новые и новые категорические возражения и провоцировалась нездоровая обстановка, тем не менее, всякий раз оказывалось, что сам Максимчук и его багаж были нужны – чтобы "не все сгорело…" – в прямом смысле. Да и то… Фигура Максимчука была легендарная, одиозная, так просто с шахматной доски не скинешь. Мы ждали дальше…

...Наконец, что-то изменялось в расстановке фигур, почувствовались, что вот-вот наступят перемены.

Нет, это невозможно, когда дни так тянутся, когда все сроки разбухли до крайности! Каким же будет следующее распоряжение «от канцелярий»?  Хотелось думать о благоприятном исходе, но думалось плохо. И вдруг через некоторое время, снова что-то зашевелились, передвинулось на шахматной доске, покачнулись весы фортуны... Неужели?

Неужели научились играть в шахматы? И не путать при этом фигуры?

...В конце мая позвонили и предложили возглавить... Управление пожарной охраны Москвы. Вот тебе и на! Мне все стало понятным из разговора по телефону; помню некоторые детали. Володю спрашивали, а он отвечал, что никогда не забывал Московский гарнизон, всегда любил его, и до сих пор ему приятны запахи казарм и солдатских портянок!

– Как? В самом деле? – опешила я. – Предлагают работать в Москве?

– Начальником пожарной охраны, да ты догадалась.

– И эта должность – вакантна?

– Нет, но возможны перестановки…

…Возможны… Пусть бы так, но ведь это – новые проблемы! Я себе сразу же представила полную двадцатичетырехчасовую загрузку, многомиллионный неспокойный город, обязательные вызовы по ночам... И опять – пожары, пожары, пожары!

Поняла, что, скорее всего, не откажется. Спросила осторожно:

– Может, не надо?

– А что надо? – отозвался он после долгого молчания. – Москва – это для меня почетно. Москва – это как раз то, что я, наверное, еще смогу поднять... По крайней мере, постараюсь!

– Боже мой, – воскликнула я. – На что рассчитываешь? Ведь тебя там не было десять с лишним лет, столько всего изменилось! Да ты еще не знаешь, какие ждут тебя сюрпризы. А новое время, новые люди… С кем же ты работать собираешься? Ведь я помню всех, и не изменились же они за эти годы! Тебе будет очень тяжело, мне кажется, тебе нужно что-нибудь полегче...

Да кто же даст – полегче?!

…Лучше бы я этого не говорила! Все равно от меня ничего не зависело. И от него, пожалуй, тоже – осталось только дать согласие. По тому, как он воодушевился и «загорелся», я поняла: согласится. Да, согласился! То есть Владимир Михайлович оказался морально готов к такому повороту судьбы, подсказывающей, что не будет других вариантов… Эх, не дали ему заниматься чисто учебным процессом, который как раз подходил бы ему по духу и по состоянию здоровья! По крайней мере, можно было бы спокойно спать по ночам, да не нужно было бы снова ворочать махины дел, связанных, с устройством дел в огромном гарнизоне, с практическим тушением пожаров.

Разве он их мало потушил? А тут – опять…

Я и ранее, и потом, так и не встречала ни одного из руководителей пожарной охраны, кто, имея такой перечень потушенных пожаров за плечами и получив генеральские погоны, не искал бы покоя и стабильности на следующем посту. Не удивительно, когда военный человек, полковник, например, ищет такую должность, где можно было бы получить следующее – генеральское звание – вот  и старается «заработать очки», показать себя, чтобы заметили и продвинули, и это нормально. «Как хорошо быть генералом!» – поется в песне; это смотря каким генералом… А у генерал-майора Максимчука – все было – сполна, никакие звания ему не нужны, так зачем же и куда продвигаться? Это вопрос – по логике вещей, но не по логике "метеорита": ясно, что кроме забот и хлопот на новом месте ждать нечего. Так выпадало Максимчуку – и не в первый раз. А другим – другое… Кроме того, приходится промолчать о том, что таких ран у них не было – ни у одного из них. Что же, занесем это обстоятельство в Книгу рекордов Гиннеса, которой такие рекорды и не снились! А у Володи многие рекорды были еще впереди, лишь бы снова не вышло какой каверзы, лишь бы снова не сорвалось, как уже дважды – раньше... Но все равно – дали работать!

Это было самым главным тогда.

Владимир Михайлович собрался и поехал на Пречистенку, 22, где уже более ста пятидесяти лет располагалось Управление пожарной охраны города Москвы – знакомиться с местом и сотрудниками. Поехал в гражданском костюме, к которому успел привыкнуть за последние полгода. Когда вернулся, я осторожно осведомилась:

– Ну, как?

Володя смеется: все нормально. Приехал, уже ждали, все высыпали во двор. Давно не виделись. Прибыли представители из главка, частей Московского гарнизона, ветераны. Никого не нужно было представлять – все узнавали друг друга; правда, многие не знали, как себя вести в такой ситуации. Разговоров – на три часа…

– Господин генерал, как же это Вы без машины?

– А никак. Я уже полгода, как привык ездить на метро!

…Было и смешно, и не очень. Лучше бы было просто – смешно!

Конечно, мы уже ко многому успели привыкнуть, но ко многому Владимиру Михайловичу еще придется привыкать, например, к новому месту работы, хотя, по правде, совершенно новым оно не было. Ну что ж, из Москвы выходил Максимчук в мир, с миром в Москву же и вернулся, значит так надо. Мой дорогой "метеорит" готовился к последнему своему витку! Погладили брюки с лампасами, встряхнули мундир, примерили. Да, похудел, конечно, похудел  – давно не надевал… Ничего даром не прошло. Но надеяться хочется. Положили новые таблетки в рабочий дипломат, размером чуть поменьше того, что ездил в командировки по стране. Отыскали заброшенный термос для бульонов... Да, пусть все будет так, как надо! Восьмого июня 1992 года, день рождения, сорок пять лет. Прекрасный возраст. Именно этот день получился, если не первым, так вторым рабочим днем на новом месте. Не забыли коллеги, не забыли! Володя приехал вечером с работы воодушевленный и в приподнятом настроении, с цветами, весь в цветочных ароматах – и огромные букеты цветов тут же заняли в доме все вазы и ведра! Звонили из разных городов и сторон света; поздравляли с новой должностью, с юбилеем, желали здоровья и удачи в ратном труде.

Глава ХVIII. Москва. День грядущий

"Никогда не бывает больших дел без больших трудностей".
                                                    Вольтер, "Философский словарь"

 "Выполнение задач по тушению пожаров – все делается. Недостатки: не доходит до солдата!"
                        Из рабочих записей Владимира Максимчука, 13 июля 1991г.

 "Надо все сделать для объединения всех направлений деятельности в виду понятия "Пожарная охрана". Борьба с пожарами – это не только дело ОГПН, как и вопросы тыла – не только вопросы тыла. Все!!! Запущенность тыла".
                             Из рабочих записей Владимира Максимчука, 20 июля 1992г.

...Москва есть Москва, великий град, великой державы столица, и пожары в ней бывали великие, говорят, настолько великие и губительные, что ни в одной из столиц мира таких не было. Горела Москва деревянная, горела белокаменная, горит и железобетонная. Пожарное дело во всем мире, а также и в России (включительно в Москве) исторически развивается чрезвычайно медленно. История зарождения и развития пожарного дела неотъемлема от хозяйственной деятельности человека, от постижения человечеством законов природы и общественного развития. Достижения в науке и технике, в повышении жизненного уровня населения, в совершенствовании мировоззрения мало меняли у человека подходы к предупреждению и ликвидации пожаров. Сила стихии велика. Огонь – это не всегда пожар, но пожар – это не только огонь, это всем бедам беда.

*      *      *

Грядущий день столицы предвещал перемены в пожарной охране, а генералу Максимчуку он готовил новые испытания. Генерал Максимчук Москву любил… Если можно было бы взять и приказать, чтобы не было пожаров, то он – приказал бы, чтобы их не было – для начала – в Москве, а уж далее – везде! Приказать он, конечно же, не мог, а вот поспособствовать хотел, мог и был обязан, ибо призван именно к этому. С 1968 до 1981 года – лучшие годы своей жизни – Владимир Михайлович служил в московском гарнизоне, знал Москву подробно, почти наизусть, особенно старую Москву. Не проехал мимо ни одного пожара в Москве – ни тогда, ни в последующие годы службы в центральном аппарате. Когда в июне 1992 года возглавил пожарную охрану столицы, ему сразу стало ясно, да было видно и заранее: гарнизон достался ему в плачевном состоянии, дел предстоит много.

Ворочать придется горы…

...А было лето 1992 года, как оказалось, – лето совпадений, и совпадений интересных. Так уж совпало, что в начале 1992 года мэром столицы был избран Лужков Юрий Михайлович, человек инженерного мышления и прогрессивных взглядов, против прежних руководителей – бесспорная удача для москвичей, для всех городских служб. Началась реорганизация работы городского хозяйства и реконструкция столицы, а пожарная охрана, как важное звено обеспечения безопасности мирной жизни горожан, также подлежала реорганизации. Казалось бы – так просто. Только как доложить мэру свои соображения? Примет ли он их? Поймет ли? Значит снова – риск, и не будет ли все это – очередным сражением против кривых зеркал?

Безусловно, обращаясь к мэру, Владимир Михайлович, рисковал – рисковал быть непонятым, ибо опять оказывался первопроходцем – на этом пути, на последнем витке траектории своего "метеорита". Виток назывался: "Настоящее время". Забегая вперед, скажу о главном, без чего не мог обойтись "метеорит": о прорыве к высокому руководству столицы. Не очень-то он рассказывая дома о своих далеко идущих планах, связанных с докладом о состоянии дел Лужкову, но как-то высказал мне свои надежды и опасения. Мне снова стало не по себе:

– Нет, что же выходит?! Опять тебе нужно больше всех, как будто до тебя никого не было на этом месте! А ты… в очередной раз голову подставляешь, зачем тебе все это? Разве у тебя мало неприятностей – и было, и есть? Прошу тебя, будь осторожнее. Побереги себя, одумайся. Да кто тебе поможет, если ошибешься?!

– Если ошибусь – не поможет никто. Ошибаться не имею права, времени очень мало. То, что я могу и умею, должен делать я сам. Есть сторонники, есть и противники. Надеюсь, что ты будешь и в этом деле моим другом и сторонником. Прошу, потерпи. Если все получится...

– А если не получится? Или тебе нечего терять?

– Терять мне нечего. Почти нечего... Зато дело сделаю!

– Да разве мало дел ты переделал? Помнишь, кто-то писал в анонимном письме, что после Чернобыля ты мог бы спокойно досидеться до пенсии и пальцем не шевельнуть, что хватит ТОГО ДЕЛА – ОДНОГО ТОЛЬКО ТОГО ДЕЛА – не считая десятков других?! Может, правда, хватит уже? Если тебе не жалко себя, пожалел бы… хоть меня, например.

– Понимаю тебя. Не хотел бы я быть тобой.

– А собой?

– Да! Собой, только собой… Другим не буду никогда – и ты это знаешь!

...О! Я-то это знала, знали и многие другие. Но, слава Богу, риск был оправдан. Все получилось – на редкость – как было задумано, и дело того стоило. Конечно же, кто бы раньше осмелился докладывать руководству столицы о тех пожароопасных "нарывах", что покрывали пятнами территорию Москвы? Когда Владимир Михайлович довел до сведения мэра, какой некомплект техники имеется на сегодняшний день, и показал, сколько "белых пятен" (вне зоны досягаемости пожарных подразделений), существует на карте столицы, Юрий Михайлович тут же убедился воочию, что гореть столица может хорошо, да еще и как. Нужно срочно принимать меры! Мэр принял все доводы и объяснения, одобрил планы, обещал помогать. Выходит, москвичам просто повезло в том, что Лужков одобрил и поддержал новаторские идеи Максимчука. Да, столица должна быть надежно защищена от пожаров и бедствий, тем более, что стали бурно строить новые дома и сооружения, облагораживать дороги и делать новые развязки, реставрировать старинные дворцы и особняки. Тут только глаз да глаз! Работа пошла. Теперь Владимир Михайлович будет трудиться по строгому, напряженному графику, компенсировать «полугодичный застой» – вкладывать себя полностью в город, который так любил.

*      *      *

Сбережение и созидание – основа благосостояния Москвы и москвичей. Генерал Максимчук повидал немало столиц мира, и часто повторял, что Москва не должна быть хуже, что для этого ей не хватает некоторых решительных шагов – сам и сделал такой шаг. Был проведен тщательный анализ положения пожарной безопасности города и намечен план действий. Приведение пожарной охраны столицы в соответствие с мировым уровнем требовало и времени, и средств. Постепенно включился и заработал механизм взаимодействия всех звеньев и структур общества. С трудом преодолевались ведомственные барьеры, ставили свои подписи важные лица, выделялись нужные средства. Градоначальники постепенно проникались пониманием проблем пожарной безопасности, поворачивались лицом к противопожарной службе.

Нелегкие, конечно, были времена, когда старое бессистемно разрушено, а новое еще не устоялось, когда в погоне за сиюминутной выгодой набирало силу пренебрежение общечеловеческими нормами, когда права сильного и богатого все меньше предполагали наличие обязанностей у силы и богатства! А когда бывали легкие времена? И бывают ли они вообще когда-нибудь? Наверное, не бывает ни легких времен, ни легких путей; все стоящее делается с трудом. Около года потребовалось Владимиру Михайловичу, чтобы получить ощутимый эффект от задуманных и проводимых им мероприятий. Около года еще останется на то, чтобы качественные изменения в службе закрепились и стали необратимыми.

Душа человека заключена в его делах и намерениях.

Дела и намерения Владимира Михайловича были обращены к Москве – последнему оплоту его свершений.

Москва стоила того…

...Умел он, конечно, делать все вовремя и правильно, склоняя на свою сторону активное большинство, преломляя ситуацию волей и характером. Воля, коммуникабельность, профессионализм – вот главные козыри в постановке и решении вопросов службы. Умел также разговаривать с чиновниками любого ранга, вызвать у них интерес к своему кровному делу так, что интерес этот становился отчасти их собственным. А что? Когда у тебя в доме пожар, каждому понятно, что надо делать в первую очередь, а все остальное – потом!

Изредка мне приходилось присутствовать на некоторых встречах с важными и влиятельными людьми, и я, давно представлявшая круг и уровень общения мужа, всякий раз отдавала ему должное. Высокая культура, эрудиция, легкий юмор, тактичность, обаятельность делали Владимира Михайловича душой любого общества. Не то, чтобы все ему в рот смотрели, но когда он начинал говорить – остальные умолкали. А у меня в голове было другое: такие все милые, хорошие, воспитанные, значительные господа, чем-то распоряжаются, что-то от них зависит… Но обнаружат ли они у себя столько энергии и желания, чтобы стоически добиваться внимания и интереса к своей службе или к своему делу? Сидят, прогуливаются, курят, беседуют, кивают друг другу. Могут с удовольствием выпить, закусить, сделать комплименты дамам... Глядя на некоторых, точно понимаешь: деньги решают все, не просто деньги, а большие деньги! Владимир Михайлович, наверное, тоже понимал это. Он свободно затрагивал интересующие его темы, в том числе, и «тему денег», соперничающую с «темой долга», попутно и комплименты дамам делал изысканно, – вообще умел поддержать любую беседу. Только никогда не пил, не курил, что в известном смысле мешало ему в компаниях. А теперь вот почти ничего не ел, так, символически, делал вид. Тем не менее… Как всегда, при удобных и неудобных    обстоятельствах, не упуская случая, делал свое дело.

Вот и теперь, как и в прошлый раз, снова поворачивает тему беседы к проблемам и нуждам пожарной охраны, к «болевым точкам» службы. Мне же, глядя на происходящее вокруг, хотелось вскочить на стул или на что-то повыше, и громко крикнуть:

– Господа! Ну, помогите же человеку, он не для себя старается, все силы отдает. Видите? А вы ведь можете помочь; поспособствуйте, подпишите нужные бумаги, позвоните, куда следует: что вам стоит?!

…Ничего, конечно же, я не крикнула и не кричала, но, посмотрев на каждого и заглянув ему в глаза, точно понимала, что и от кого можно ожидать. Была признательна тем, кто помогал мужу. Помогали, конечно, многие, кто по долгу, кто по должности, а кто – по совести.

Не так-то просто бывает принять правильное решение, а потом следовать ему.

Не так-то просто быть при власти и пользоваться ей во благо общества.

Бремя власти – бремя ответственности, бремя больших забот; не можешь его нести, так и не берись. И кто бы – в самом деле – не брался!? Тяжело, бесспорно…

 *     *     *

Из рабочих записей Владимира Михайловича, 1992 год.

 27 июля 1992 года. "Грабежи. Разбой. Угон автомобилей. Первое полугодие. Задержания – более 45 тысяч (против 25 тысяч). Преступность удвоилась. 299 человек – совершили преступления, 219 – осуждены. 5–6% – строительные части, более 2–х тысяч человек – задержано за оставление части. Незнание обстановки. Неуставные отношения. Слабая воспитательная работа. Факты пьянства. Внешний вид военных городков и территорий – убогость! Солдаты убегают. Угон автотранспорта – 23 случая. 14 – офицеры и прапорщики. Хранение и сбыт наркотиков. Военная прокуратура: 500–100 дел на одного человека. Увеличение этих цифр. Групповые отлучки. Резко снизился и "падает" внешний вид. 600–700 человек задержали в субботу и воскресенье. ДТП. Ежедневное движение – 10 тысяч единиц транспорта. Кто занимается автотранспортом? 28 водителей задержано в нетрезвом состоянии. Военная прокуратура. Дознание не проводится, материалы в прокуратуру не передаются. Скрытие фактов от прокуратуры. Тяжкие преступления! Гибель и травматизм личного состава. 16 человек погибло! Ждем, чтобы матери солдат легли на рельсы железных дорог?! Равнодушие к людям. Преступления перестали считать, да и никого не спрашивают за них. За гибель солдата надо отвечать!!! Сколько солдат находится в бегах? Неуставные отношения. Уклонение от службы. Бегут российские солдаты – что мы будем объяснять народу?! Массовые посягательства на собственность. Ворюги?! Коммерческая деятельность. Незаконные огрехи командования. Здоровый отдых личного состава. Подготовка специалистов. Организация службы. Опохабили службу! О неуставных отношениях мы должны знать! Кто отменил устав?! Получили в подчинение людей, а кто будет заботиться? Действуют разные группировки по обработке личного состава. 79–80% времени – уделять дисциплине, а сейчас прямо стесняются этим заниматься. Роль и место командира??? Надо разобраться с офицерским составом!"

Июль–декабрь 1992 года. "АЦ – без ПО. ПО до н. в. нет. ГДЗС 16 роты – с марта не в б/р. Состояние техники: 64 машины – не в б/р. Состояние дисциплины. Совещание в ГУВД. Гибель людей. Дознание по пожарам. Техническое оснащение. Работа в частях. Работа на объектах. Здания с массовым пребыванием людей. Личная инициатива. Звания – офицерскому составу. Забота о личном составе. Питание. Одежда. Разводы. Оркестр. Ветераны. Медицина. Прапорщики. История. Трудности. Сотрудников волнует беспредел. Закон о пожарной охране??? Люди уходят, так как нет уверенности… Все нормативные документы устарели. О структуре!? Административная практика. Нормативно–техническая работа. Работа в жилом секторе. Отрыв ГПН от оперативных подразделений. Работаем по-старинке. Что у ГАИ? Что у СЭС? Более 80% пожаров – в жилом секторе. Чердаки и подвалы – 90% пожаров. 26 % – в квартирах! А остальные? Безнаказанность. Расследование пожаров. Воинское воспитание молодых солдат. Роль и место командира. Комнаты воинского воспитания. Уход за могилами и памятниками. Служба. Правопорядок. Дисциплина. Неуставные взаимоотношения. Прокуратура. Трибунал. В/ч 5102 – 118 автомобилей неход. ежедн. в б/расчете. 28 единиц импортной техники – 11 неисправных. 18 ед. – некомплект, 63 ед. – подлежит списанию. Задачи: … У нас нет важных и неважных служб! Ремонт техники. Некомплект – 42 офицера, 97 прапорщиков. Совещание с командирами частей. Кадровый вопрос. Кабинеты передового опыта. Техника безопасности. Сокращение некомплекта. По округам – 17 муниципальных округов. Совещание у Лужкова Ю.М. Оперативное реагирование на изменение обстановки".

Глава ХIХ. Россия. Москва. Чернобыль

 "Такова уж неодолимая природа правды, что она просит и желает только одного – свободного права появиться на свет. Солнце не нуждается в пояснительной надписи – его и так отличают от тьмы".
                                                                                 Томас Пейн, "Век разума"

 "Заявление. Вчера побывали на Митинском кладбище – возмущены, в каком состоянии находятся могилы! Надо пересмотреть наше отношение к этому. Ведь каждый готов что-то сделать. Мы – требуем!!! Мы можем создать фонд!!!"
                                      Из рабочих записей Владимира Максимчука, 9 апреля 1990г.

  Однако бремя Чернобыля растет и растет. А уже пошел седьмой год отсчета после Чернобыльской трагедии… В стране, бывшей ранее Союзом многих республик, спустя пять лет после Чернобыльской катастрофы 1986 года произошли принципиальные изменения, затронувшие жизни и судьбы каждого человека. Страна распалась, и население пострадавших территорий Украины, Белоруссии и России оказалось предоставлено само себе: вялая малорезультативная помощь властей меркла перед фактами выбросов и проявлений Чернобыльского синдрома; многие жители страдали невыносимо и лучшего не ждали. А где и как живут люди, которые ту трагедию локализовали и – по возможности – смягчили и ликвидировали? Чернобыльские герои–ликвидаторы оказались также гражданами разных государств, их насчитывалось не десятки, а сотни тысяч. Они более остро, чем другие категории населения, ощущали на себе эти перемены. Чем они должны были расплатиться за свой человеческий и профессиональный подвиг, положенный во имя…? Болезнями, унижениями, прозрачно прикрытой нищетой существования, социальной и правовой незащищенностью. Большинству из них пришлось расстаться с любимой работой, распрощаться с мечтой о карьерном продвижении, с надеждами на счастливое будущее. Как оставшиеся в строю, так и "списанные" по разным причинам, чернобыльцы были вынуждены сражаться за свои жизни и здоровье с превосходящим силами противником: с законами, постановлениями и чиновниками, приставленными к этим документам.

Сражение оказалось тяжелее, чем на чернобыльском фронте.

Вспоминаю те первые недели и месяцы после катастрофы, когда Владимир Михайлович, по возвращении из Чернобыля, боролся не только со своими болезнями, решал не только организационно–технические проблемы, связанные с Чернобылем, но приложил максимум усилий для увековечения памяти первых героических пожарных Чернобыля. Он, едва придя в себя, принялся теребить руководство, чтобы отважным пожарным, работавшим на пожаре 26 апреля 1986 года на ЧАЭС, в короткие сроки присвоили звание Героев Советского Союза (те самые звания, которые не удалось «пробить» тотчас же после событии 26 апреля 1986 года). Убеждал и доказывал, что это крайне необходимо для укрепления нравственности в нашем обществе, для поднятия величия подвига пожарных, для усиления акцента памяти в нашем народе о трагедии, разыгравшейся в Чернобыле, чтобы сделанное там – прахом не прошло. Присвоение званий – чрезвычайно сложный вопрос, но его решили достаточно скоро. Правда, звание Героев Советского Союза присвоили не всем из них, а только офицерам: Леониду Телятникову, Владимиру Правику и Виктору Кибенку, сержантам и рядовым – другие ордена и медали, но и то – победа… (Теперешняя Украина может гордиться, что воспитала когда-то таких Героев-пожарных!)

Конечно, были у Владимира Михайловича намерения и планы выкарабкаться самому, развернуть широкую реабилитацию чернобыльцев-пожарных, отдавать дань памяти и чести уходящим, в том числе – регулярно проводить в Москве Международные соревнования памяти пожарных Чернобыля. Далеко не все из окружающих догадывались, что перенес и несет в себе этот целеустремленный, не дающий покоя ни себе, ни другим, человек с большими погонами и большой должностью и с еще большей миссией. Он не просто воздух речами сотрясал, не занимался стяжанием не причитающихся (или причитающихся) ему благ, не делал себе рекламных акций, он этим жил и будет делать это до последней секунды, отпущенной ему судьбой...

Человек приходит в мир – проходит свой путь – и покидает этот мир.

Все так просто – надо спешить делать добро, созидать, отдавать больше, чем берешь, помогать слабым, которых большинство.

Чернобыль проверяет человека, подвергает испытаниям, укорачивает его путь или дает ему шанс...

 Уже шел седьмой год отсчета чернобыльского метронома:
                                 первый год – за два, второй – за двадцать два,
                                                                                              а седьмой – за...

 Что же в мировом сообществе менялось в осознании происшедшего в Чернобыле, в нашем Отечестве за тот период времени? Мало, очень мало… Европейские страны не спешили помогать пострадавшим – так, совершали время от времени показательные акции, не желая признавать всю грандиозность катастрофы на ЧАЭС. А помогать-то нужно было во многих направлениях!!! Атомные станции стояли там же, где и раньше; работали с тем же самым риском. Ядерная энергетика оставалась источником ядерной опасности. Экология у нас, как и ранее, пребывала в зачаточном состоянии, ни на что не претендуя, кроме поверхностного взгляда на обстановку вокруг да около… Природа окрест эпицентра катастрофы была глубоко больна, хотя героически сопротивлялась, пыталась возродиться по законам Создателя, однако воспроизводилась и множилась по законам Чернобыля, ранее ей неведомым. Чернобыль–монстр, Чернобыль–дракон, Чернобыль–смерч! Чернобыль живуч – он умеет и может воспроизводить сам себя, тиражировать исключительно себя, утверждать только себя – так, что иные живущее ныне поищут смерти во спасение, во избавление от жестоких мук, да не найдут ее…

Надо спешить. Спешить нужно было и Владимиру Михайловичу, поторапливаться, чтобы не останавливаться в пути надолго. Никто не знает длины и конца своего пути. Человек строит планы, пытается их реализовать, потому что хочет увидеть результаты. Случается, что ошибается. В одном случае пытается тут же исправить ошибки, в другом – надеется исправить после. Когда не видно конца, думаешь, что идти еще долго, времени хватит на все. Но когда чувствуешь, что конец уже скоро, спешишь, прибавляя шаг, ошибаешься чаще, исправлять уже не успеваешь...

 *      *     *

…Именно спешкой и ускорением шага я объясняю некоторые ошибки Владимира Михайловича, допущенные им в последние годы – эти ошибки признавал и сам он. Если бы стоял на месте или шел неторопливо, ошибался бы гораздо реже. Принимая какое-то важное решение, долго все обдумывал, взвешивал, советовался с коллегами, с другими специалистами. Спрашивал иногда мое мнение: стоит или не стоит делать то-то и то-то… Иногда ошибался – так или иначе, и ошибки закрадывались не в расчетах дел и планов, а – в людях. Люди… Ближайшие помощники, которые и прежде «ставили палки в колеса», теперь активизировались, писали какие-то кляузы, обивали высокие пороги – с целью как можно скорее «сбить с орбиты» смертельно раненый «метеорит»… Естественный ход событий им казался медленным, хотели ускорить  процесс.

Это было неминуемо, потому что, думать так, как он, переживать за дело так, как он, могли редкие единицы. Остальные же… Мало на кого можно было рассчитывать так же, как на самого себя. А где других взять людей? Вот о чем я переживала, о чем предупреждала. Но что было толку?! Когда Володя ложился в госпиталь, у него появлялось время на абстрактные  и глубокие размышления, иногда делился со мной своими мыслями. Говорил мне, что я была в чем-то права, что скоро выйдет и все исправит.

Если бы так скоро можно было выйти и никогда не возвращаться обратно!

Если бы так легко можно было все исправить!

Но "если бы" не происходило...

Процессы были необратимы. После операции на желудке в октябре 1992 года Володе оставалось жить полтора года. Точно этого я, конечно, не знала, но чего уж было не знать... Такое близкое и страшное будущее было неотвратимо. Мой дорогой "метеорит", который всегда был прав и чист в своих высоких устремлениях, разбил еще не все кривые зеркала, и пока этого не сделал, не мог умереть. Собственный организм отказывался ему служить. Но были духовные и душевные силы, была цель в жизни.

Это спасало!

 *        *      *

...Много энергии и фантазии вложил Владимир Михайловича в преобразование и самого понятия "пожарная охрана Москвы", и комплекса здании и территорий Управления на Пречистенке 22, которые это понятие символизирует. Был произведен серьезный ремонт этих зданий – со вкусом – с использованием хороших материалов, пород деревьев и ракушечника. Облагорожены территории, расчищены и благоустроены дворы. А ведь долгое время об этом только мечтали – чуть не десяток лет – до того! В главном корпусе открылся зал передового опыта, что было существенно. Также привилась "мода" в оформлении стендов для разного рода служб. Появились красиво оформленные интерьеры, обновились кабинеты и коридоры, похорошел актовый зал, полностью изменила свой облик столовая. В первую же очередь отремонтировали те «места и закутки», куда прежде руки не доходили. Владимир Михайлович также мечтал ввести в действие на территории Управления оздоровительный комплекс для личного состава дежурных служб. Была построена современная сауна и спортзал, оборудованный новейшими тренажерами – чтобы было, где "снять" стрессовые нагрузки после тяжелой смены. Правда, впоследствии все это наполовину "прикрылось", наполовину перешло в использование по другому назначению.

...Очень важно и то, что в середине 1993 года на первом этаже правого корпуса (а на втором этаже располагался кабинет начальника УПО) был открыт музей Управления пожарной охраны, где выставлялись образцы пожарной техники, новинки, собиралась другая информация для гостей УПО и городских руководителей, часто наведывавшихся сюда. А раньше приходилось выгружать все на улице – громоздко и неудобно… Что касается дворов… Теперь, как только заходишь с Пречистенки во двор Управления, глазам предстает мозаичное панно высотой во весь рост фасада здания. Оно выполнено из ценных пород камней и изображает два символичных пожара Москвы, тех самых, что были «пожарами века»: один – XIX–го века (пожар в Большом Театре в 1853 году), а другой – XX–го (пожар в гостинице Россия в 1977 году). Разговоров перед созданием этого полотна было много. Подготовка велась основательная. Владимир Михайлович давно мечтал о создании такого панно, и мечтал сокровенно, как в таких случаях говорят: спал и видел. Если бы умел, так сам бы его и изготовил! И если художников–мозаичников он заменить не мог, то всему, чему мог, способствовал с радостью. Участвовал в согласовании проекта, в составлении композиции, в подборе материала. Все, все рассматривал с многих сторон… Это же делается – надолго! Должно быть красиво и прочно. Уточнял цвета камней, что-то просил заменить или улучшить. Когда уже начали выкладывать – часами не отходил от мастеров. Множество раз спускался вниз, из кабинета, смотрел, как продвигается работа. А какие-то камушки выкладывал сам; наверное, это – исторические камни. Когда работы закончились, Владимир Михайлович порадовался тому, что получилось. И дело – не только в самом этом панно, как в том, чтобы оно гармонично дополняло весь ансамбль сооружений управления, как его представлял Владимир Михайлович. Панно стало символичным. И рядом с панно уже не смотрятся заскорузлые двери гаражей, неухоженные газоны, неприбранный двор. После завершения ремонта внешний вид зданий, расположенных по периметру наружного двора, стал опрятным и достойным, а на газонах высадили великолепные сорта роз и стали поддерживать их в жизнестойком состоянии, что оказалось непросто. Зато стало очень красиво. Владимир Михайлович любил все красивое и хотел, чтобы любовь к прекрасному воспитывала людей.

*      *      *

В свое время подполковник Игорь Анатольевич Степанов, заместитель начальника отдела агитации и пропаганды и связей с общественностью в 1992–1994 годы, передал нам с Машенькой видеокассету, где записаны ключевые события и встречи, проведенные по инициативе Владимира Михайловича. Дорогие это кадры – исторические, да и сам Игорь Анатольевич – редкий, исключительный человек, столько раз приходилось мне убеждаться в этом! Все, что мог, сохранил. Он был и есть друг нашей семьи, друг и соратник Владимира Михайловича, один из немногих, о которых я могу сказать то же самое… Отдаю должное ему, буквально по пятам следовавшему за Владимиром Михайловичем с кинокамерой, исключительно понимая, какую миссию выполняет тот: и в дождь, и в жару, и на пожары, и на деловые встречи, и днем, и вечером, и за полночь. Понимал, что генерал не считается с личным временем, со здоровьем, с другими обстоятельствами – а, отрываясь от своего, личного, спешит довести задуманное дело до конца. Игорь Анатольевич вспоминает, как часто, возвращались домой после очередного пожара или какого-то мероприятия, Владимир Михайлович, по дороге к себе, в Лефортово, сначала подвозил домой Игоря Анатольевича (в район, не доезжая до "Электрозаводской"), а далее – следовал сам, на Солдатскую. И много подобных мелочей подметил чуткий Игорь Анатольевич, говорил, что эти маленькие трогательные детали очень характеризуют человека, даже в них сказывалось, как Владимир Михайлович внимателен к сотрудникам, как заботился о подчиненном ему человеке, как уважал его труд, как ценил человеческие отношения…

Запись очень важна. Она содержит историю становления противопожарной службы столицы; на видеокассете запечатлен период с августа 1992 года до апреля 1993 года – юбилея пожарной охраны.

Один отрывок из этой записи:

Апрель 1993 года. Продолжением стал рабочий визит мэра и представителей Правительства столицы на строящийся объект на юге Москвы – Учебный центр подготовки и переподготовки специалистов пожарной охраны, а впоследствии и специалистов всех отраслей народного хозяйства. Построение и введение в строй Учебного центра – Владимир Михайлович ставил «во главу угла». Не получилось у него руководить обучением слушателей в Высшей школе, но ничего: стоит поработать – и тут будут обучаться кадры для пожарной охраны Москвы, продолжатели и хранители лучших традиций. Мечта! Всякая мечта делается своими руками, нереальных чудес не бывает. Когда мечта сбывается, к ней быстро привыкают, сначала другие, а потом и ты сам. Учебный центр, новый, современный, оснащенный всем необходимым на современном уровне, корабль с алыми парусами мечты – вот он, почти в готовом виде!

Говорит генерал Максимчук:

– «Здесь будут четыре казармы, сейчас покажем их. По опыту, это 400–450 человек, постоянный состав. Повышением квалификации и переподготовкой будут заниматься еще человек 250. Люди будут приезжать и уезжать, в том числе (а надо сказать, это – моя заветная мечта!), и специалисты из народного хозяйства. Например, в какое-то время – специалисты из Министерства народного образования, через месяц – из Министерства культуры и так далее. Это нужно для того, чтобы все вопросы, связанные с противопожарной защитой отрасли или какого-то направления, находили решение на должном уровне. То есть, проще: здесь будет городской центр обучения. Давайте посмотрим, что получается по строительству».

 ...Владимир Михайлович проводит гостей по территории, по корпусам, помещениям, классам. Юрий Михайлович внимателен и строг. Генерал отмечает неудачность проекта…

 Говорит генерал Максимчук:

– «Нет ни одного помещения, ни одного учебного класса, где бы ни проходили канализационные трубы. Вся канализация прошла через помещения! Да, да, Владимир Сергеевич, Вы мне не говорите, что это – колонны. Это – маскировка укрытий труб канализации! И много других недочетов – в коридорах, залах, классах… Здесь, Юрий Михайлович, каждый день работают 100–150 человек. Мы уже сюда перевели, практически, полк. База приличная… Посмотрите, что планируется по благоустройству. Вот КПП, и мы здесь используем все, что предлагает современный дизайн. Все это делает оформительский комбинат. Хотим облагородить транспортные гаражи, используя символику пожарных. Что касается фасада здания, то это также продумано. Столовая, актовый зал, холлы – украшены с использованием мозаики и т. д. Чем хорош проект, так это тем, что внизу имеется стометровая тренировочная полоса для подготовки пожарных, то есть учебная база. Работа – круглогодичная и круглосуточная. Длина манежа – 110 метров, на две дорожки. На этой полосе есть учебная башня. Уже приступаем к благоустройству территории, думаю, что успеем завершить все оформительские работы к 1 октября. Такую задачу мы ставили перед собой, надеюсь, что решим в срок».

 Объясняет и уточняет каждую деталь на чертежах строящегося объекта, четко представляет, что и где должно располагаться, как будет задействовано. Знакомит – на материале макетов – с будущим процессом обучения.

 Говорит генерал Максимчук:

– «Например, как нужно действовать в данных условиях. Ставится задача: здесь – речка, здесь – здание, здесь – водопровод. Есть машина, есть рукава, есть стволы. Вот тебе задача, вот тебе "рыба", решай ее и получай оценку. Так идет тренировка руководителей тушения пожара. А это – промышленная зона. Здесь показаны различные приемы и способы спасания людей, какие только существуют. Автомобильная лестница, трехколенная выдвижная лестница; подача стволов, спасание, эвакуация людей по лестничным пролетам и с помощью лестниц, вплоть до использования вертолетов, которые пока не применяются, но надеюсь, что в ближайшем будущем мы их будем применять».

 Юрий Михайлович всем живо интересуется, внимательно слушает, анализирует, разделяет беспокойства оппонента. Многому удивляется… В общем – одобряет, но остается неудовлетворенным проектом казарм, где потолки оказались ниже на полметра. Говорит, что бывал в казармах: заходишь в казарму – а там дышать нечем. Так получается и тут: деньги сэкономили, ну, процента на три, а люди потом будут сто лет мучиться. Проекты строительства должны быть удобными, в первую очередь, для тех, кто будет ими пользоваться, а не для строителей и финансистов! Новые проекты для пожарной охраны будем рассматривать именно с таких позиций. Пусть, если у нас нет денег, сделаем не 34 проекта, а на один меньше, зато эти 33 проекта будут удобными для людей! По ряду вопросов обращает внимание на то, что другому глазу неприметно.

Обсуждение – долгое, детальное.

В рабочем порядке решаются нелегкие вопросы – по доведению строительства "до ума", по устранению принципиальных недостатков: от подвалов до крыши. Специалисты–строители заверяют, что все свои вопросы они решат в срок в рабочем порядке. Также обсуждаются вопросы строительства жилья для сотрудников. Продолжается тема по строительству пожарных депо в новых районах – ликвидация "белых пятен" на оперативной карте столицы. Еще раз уточняется количество депо, которые необходимы городу: 47 депо. По согласованию с пожарной охраной осваивается 35 участков строительства. Тридцать пять! Нужен типовой проект; имеется несколько вариантов, хорошо зарекомендовавших себя в России, но окончательного варианта пока нет.

Тут Юрий Михайлович также высказывает свои пожелания и одобрения…

 Говорит генерал Максимчук:

– «Депо, жилье для людей – это хорошо. Хочу снова вернуться к тому, что не менее меня волнует. Это – проблемы Госпожнадзора. В настоящее время 32 отделов Государственного пожарного надзора города 27 – располагаются в подъездах жилых домов. Какие же это государственные учреждения? – Ни один отдел Госпожнадзора не располагается в пожарной части. Я считаю, что пожарная часть должна объединять профилактику и тушение пожаров. Поэтому… Полностью согласен с тем, как решаются вопросы строительства новых 47 пожарных депо. Но! Пусть 80% из них будут типовыми, а 20% – это те депо, в которых будут располагаться и органы Госпожнадзора. И пусть люди знают, куда обращаться при необходимости! Это же стыд и позор, когда важнейшая государственная служба нашла пристанище в 4–х – 5–и комнатах на первом этаже в подъезде жилого здания! Так что, Владимир Сергеевич, тут нужно смотреть…

Также и вопросы общежитий. Как бы мы ни хотели уклониться от этого вопроса, – уклониться невозможно. И практика, устоявшаяся во времена Советского Союза, и сегодняшняя практика России показывает, что общежитие или близлежащие возле пожарной части дома – это общая привязка к месту службы. Ведь судьба пожарного всегда связана с пожаром, и в любой момент его могут вызвать для подкрепления сил, действующих на пожаре, скажем, когда пожару присваивается высокий ранг. Если, например. 5–й ранг пожара, то это значит – сбор всего офицерского состава, и где бы офицер ни находился, он обязан прибыть в свою часть, взять свой КИП и на такси ли, другим каким-то образом, но как можно быстрее должен прибыть на пожар. Поэтому, безусловно, пожарных нужно приближать к месту нахождения пожарной части.  Что касается открытия Учебного центра, то еще раз уточняю дату открытия – 1 октября 1993 года».

Глава ХХII. Горячая Москва

"Мало кому удавалось совершить великое деяние по чужой подсказке".
                                      Люк де Клапье де Вовенарг, "Размышления и максимы"

 "По очень крупным пожарам – очень плохо! Мы горим больше, чем другие… Почему мы так горим? Как поднять уровень ответственности руководителя?"
                              Из рабочих записей Владимира Максимчука, 28 апреля 1990г.

 Как воздать должное воинам-пожарным? Как в глаза им смотреть и «не замечать» их подвига? Как же быть вообще, если человеческое общество привыкло почитать героев войн и сражений, воинов, уничтожающих человеческие жизни, а тех, кто спасает людей из огненной беды, сохраняет их жизни в мирное время, привычно не замечает? И с другой стороны: как быть, если у службы спасения возникают ситуации, когда специальная техника и профессиональные пожарные  призываются для выполнения не свойственных им функций? И еще одно. Никто не гарантирует, что военное оружие, изобретенное умельцами для защиты родного отечества, не угодит с тем же успехом в руки противника и не будет моментально обращено против самих же изобретателей, того народа, интересы которого это оружие призвано было защищать изначально. Казалось бы, сказать то же самое о специальной технике, имеющейся на вооружении у пожарных, нельзя потому, что служба защиты от огненных бедствий интернациональна и не имеет принципиальных противников за рубежами отечества.

Казалось бы… А ведь не однажды и не раз… Почему и зачем???

Общество скопило огромный «блок» вопросов, и ответы на них мы едва ли получим вскоре – в настоящее время имеется масса хронических причин скрывать важные обстоятельства применения всех видов оборонительного, наступательного и, как ни странно, совершенно не предназначенного для того оружия, примером чему стали осенние события 1993 года в Москве.

*       *      *

Не знаю, во что вообще все это могло бы вылиться, до какой степени распространиться и усугубиться... Но все как-то обошлось. Тогда обошлось! Слава Богу – могло и не обойтись... Служба проявила себя достойно. По официальным признаниям, пожарная охрана столицы оказалась единственной службой столицы, которая встретила случившееся во всеоружии. В сложнейшей ситуации пожарные Москвы проявили себя с самой лучшей стороны, сработали четко, не допустив катастрофического развития событий. Вывод из этого следовал такой: Владимир Михайлович сумел проявить многогранные способности руководителя, знания крупного специалиста и осуществил целую программу предупредительных и оперативных действий, достойных признанного полководца. Да, действия Максимчука заслужили самых высоких оценок. Кто-то даже сказал, что сражение 1993 года – было главным из выигранных сражений в его жизни, триумф его карьеры, последнее выигранное им сражение таких масштабов. Может, эта победа и заслуживает высочайших оценок только по тому показателю, что один разгоревшийся в полную силу пожар, случись он в те дни в Москве, наверняка, стоил бы того Чернобыльского пожара!

Сражение за мир и покой в столице Максимчуком было выиграно.

Большая удача была вообще в том, что ему это удалось победить разгул страстей и стихии!      

...События начала октября 1993 года наложили траурную печать на документы и переломы судеб человеческих, не избежавших тех потрясений. Наверное, все происходившее тогда можно было спрогнозировать заранее. Отчасти так и было. Народные волнения всегда сродни большому пожару с неизгладимыми последствиями. Допускать этого было нельзя, а оставаться в стороне от человеческого горя – немилосердно, особенно если горю можно помочь… Владимир Михайлович, уже имевший за плечами тяжкий опыт Нагорного Карабаха, Баку, Сумгаита, Ферганы, Намангана, как нельзя более, кстати, использовал его в непростой обстановке, сложившейся тогда в столице. Знающий, чем оборачиваются для пожарных массовые беспорядки, он заранее принял ряд мер, направленных на повышение бдительности и боеготовности, тем самым, исключив худшее, что вообще могло случиться. Из всего того, чем занимался до сих пор, опыт работы в "обостренных" ситуациях ему пригодился более всего остального: предотвращение событий – вот что нужно теперь.

Столичная пожарная охрана стала готовиться к вероятным событиям с 21–го сентября. Весь личный состав гарнизона был переведен на казарменное положение. Вся имеющаяся в наличии техника, в том числе и резервная, была полностью введена в боевой расчет и сконцентрирована на опорных пунктах. В период с 3–го до 5–го октября в городе развернулось семь таких пунктов. Таким образом, бойцы пожарной охраны были готовы ко всему, в том числе и к возможным нападениям на объекты, пожары на которых могли бы свести на нет все усилия на основных точках приложения сил. Слава Богу, что не случилось в эти дни возгорания ни в Капотне на нефтеперерабатывающем заводе, ни в ГУМе, ни в Большом Театре, ни в крупных гостиницах. В противном случае ручаться ни за что было бы нельзя.

Белый дом, здание мэрии,
Останкино – три основные факела,подожженные
почти одновременно с разницей в несколько часов.

      В ночь с 3–го на 4–е октября загорелся цокольный этаж здания в Останкинском телецентре – первый сигнал беды. Подходы к зданию были тщательно забаррикадированы боевиками. Сквозь пули и препятствия пожарные прорывались к цели. Боевики угрозами и действиями мешали продвижению пожарной техники, и опоздай пожарные хотя бы на полчаса – пламя бы ушло до третьего этажа, а там – фальшполы, тысячи проводов и тяга – как в хорошем камине.

Владимир Михайлович держал ситуацию под неусыпным контролем, просчитывал ситуацию наперед. Один из высоких руководителей МВД того периода рассказывал (спустя десяток лет), что уже собрался выехать в Останкино, но вперед связался с Максимчуком, узнать, как дела. Владимир Михайлович отвечал, что ехать сюда не стоит, чтобы не подвергаться напрасному риску, что справится сам – работать под выстрелами ему было не впервой. И пожарные справились. Огонь успел дойти, к счастью, лишь до первого этажа, когда пробившиеся на шести пожарных машинах бойцы приступили к действию. Затем – к пылающему комплексу АСК–3 под прикрытием двух БТРов прорвалось еще пять пожарных машин. Приступили к тушению лафетными стволами. Одна группа пожарных сумела пробиться в здание корпуса по подземному кабельному коллектору и подала три ствола от внутреннего пожарного крана навстречу распространению огня. Это спасло положение. Не потуши пожарные тот пожар вовремя, сидела б вся страна без центрального телевидения – не мною подмечено!

Тем более – на следующие утро вспыхнули пожары в мэрии и Белом доме ("Белом крематории"), продолжавшиеся в течение дня и сопровождавшиеся двумя серьезными пожарами в близлежащих жилых домах. Так что Максимчуку пришлось переместить центр своего внимания в самое сердце столицы, где и были использованы все подготовленные им до начала главных пожаров резервы. Вот что значит – все правильно сделать заранее! Пожарный катер был передислоцирован к месту за несколько дней до горячих событий. В нужный час он подошел к Краснопресненской набережной и принял участие в боевой работе – то самое, которое ничем нельзя было б заменить: качал воду из реки. Отличная организация действия пожарных и в мирные-то дни оценивается как боевая, а тут – пришлось работать под пулями…

Конечно, по твердому убеждению Владимира Михайловича, пожарные должны всегда быть вне политики. Стихия не имеет согласий или разногласий с теми, кому она приносит страдания; а пожарная цистерна совсем не похожа на бронетранспортер, и пожарный ствол так же не напоминает ствол гаубицы. Огнестрельное оружие также не входит в перечень штатного спецоборудования.

Пожарная служба – служба спасения.
Она не нападает, но отражает удары стихии и разгулявшихся страстей,
принимая основной удар на себя, отводя угрозу от других.

Пожарные обязаны быть всегда профессионально готовы к встрече с огнем…

Да они и были готовы, более того – бойцы УПО шли под пули безоружными. При этом за три дня той войны в Москве не погиб ни один пожарный – это, пожалуй, главный показатель профессионализма и высокой ответственности Владимира Михайловича. Все, что он делал тогда, чем тревожился и жил, мне было очень понятно… Еще задолго до означенных событий, но сразу же после Бакинских, в мае 1990 года я написала стихотворение "Все в крови". Всю жизнь я прожила с человеком, который никогда не отказывался ни от содеянного, ни от ответственности за содеянное. Уже будучи уже большим руководителем, Владимир Михайлович все так же тяжело переносил известия о гибели людей, близко к сердцу принимал их ожоги и травмы, горе близких и родных. Поэтому, когда заранее можно было предположить баталии, он старался рассчитать наперед и малые потери.

Себя вот только никогда не жалел...

      *        *        *
Теперь, с расстояния в несколько лет и зим от той осени, все чаще думаю, что многое хотел и мог бы еще сделать Владимир Михайлович, не меньше – рассказать о себе и о других, да возможности не предоставлялось, не только в данном случае, а и во множестве аналогичных (в сохранившихся рабочих записях многого нет, к сожалению)… Знаю, что о ситуации октября 1993 года в Москве десятки знаменитых очевидцев и участников подробно поведали миру – и сразу же, и несколько лет спустя. Немало тенденциозных свидетелей и виновников тех событий перо обломало об мемуары, некоторые – в свое же оправдание, некоторые – распространяя явную ложь. Выдержав короткую или длительную паузу, переждав все громы и молнии, они сумели "всплыть" то тут, то там, заручились сторонниками, заняли подходящие должности, добились «уважения в обществе».

...Зато "метеорит" побед не считал и курса не менял. Да и победы его были победами из другого списка. Владимир Михайлович старался спасать человеческие жизни, сохранять пожарных, беречь проходящие по тому курсу все белые дома, как белые дома сторонников, так и белые дома противников – заботился о людях, считал это самым важным в любой ситуации. Сбережение – это и есть его победа. А в октябре 1993 года это проявилось особенно ярко.
Сражение за Москву было выиграно.

ГИМН ПОЖАРНО-СПАСАТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЫ МОСКВЫ

 

Музыка  Александра Ковалевского

 

Из всех про­фес­сий, нуж­ных и гу­ман­ных,
Я вы­брал эту – нет ее важ­ней:
Че­рез свои сра­же­ния и ра­ны
Я ощу­щаю боль чу­жих лю­дей.

Моя Мос­ква, лю­би­мая сто­ли­ца,
Могла бы жить без ка­та­строф и бед.
Но вновь – го­рит, взры­ва­ет­ся, искрит­ся,
И я – в «вер­туш­ке», и воз­вра­та – нет.

 

 Я – мир­ный воин, но в ме­ня стре­ля­ют,
Пре­о­до­лею все вра­гам наз­ло.
Ме­ня вез­де опас­ность по­джи­да­ет –
Спо­кой­ной жиз­ни вре­мя не приш­ло.
Не по рас­че­ту, не по раз­на­ряд­ке,
По со­ве­сти, по дол­гу сво­е­му –
Се­бя не по­ща­жу в смер­тель­ной схват­ке –
И вы­жи­ву – в огне, в во­де, в ды­му.

 

 Я так при­вык – и я не от­сту­паю,
Не по­ко­рюсь сти­хии ни­ког­да.
Я долг свой еже­ча­сно ис­пол­няю,
Ког­да при­дет­ся – жизнь свою от­дам.
…Я вспо­ми­наю всех дру­зей по­гиб­ших,
От смер­ти спа­сших ты­ся­чи дру­гих,
Друзья ушли, но ста­ли еще бли­же…
Их по­двиг ве­чен в па­мя­ти жи­вых!

 

***
Я – в по­жар­но-спа­са­тель­ной служ­бе
Днем и ночью на стра­же стою.
Я – на­деж­ный за­щит­ник сто­ли­цы,
Вер­ный друг – мне под­держ­ка в бою!

 

                                              17 де­ка­бря 2003г.

Глава ХХIII. Усилия и надежды

  "Храбрость сердца доказывается в час сражения, а неустрашимость души – во всех испытаниях, во всех положениях жизни".

                                                    Денис Фонвизин, "Несколько вопросов"

 "Я уже привык говорить тебе лишь часть того, что знаю и переживаю, чтобы не тревожить понапрасну. Есть такие дела и переживания, с которыми я должен справляться сам. Может быть, когда-то ты узнаешь о них".
                                 Из личных писем Владимира Максимчука, 26 января 1972г.

Лечили Володю традиционные и нетрадиционные медики, гомеопаты, иглотерапевты, не забывал и Хайрулла... Всякий раз, когда болезнь обострялась с новой силой, я вновь пыталась выяснить, какой там пишут диагноз и соответствует ли он истине, и что можно предпринять. Но только ничего не выяснялось, кроме того, что было известно и раньше. Минорная мелодия Чернобыля давно уже набирала силу, переходила в траурную. Я закрывала уши ладонями крепко–крепко: не хочу ничего слушать. Я зажмуривала глаза: не хочу ничего видеть. А главное, чего я не могла, – остановить и перекроить собственные мысли: не хочу ничему верить! Ничему – как бы – не верил и сам Володя, а я всеми своими слабыми силами поддерживала иллюзию неверия. Но мозги мои работали как старый мотор с перебоями на коротких оборотах безостановочного вопроса: что же делать? Когда ходил сдавать анализы в очередной раз, потом говорил мне, как правило, что они "уже лучше", а я и не переспрашивала. Ездил и на различные процедуры, на прием к тем или другим врачам – старался успеть в промежутках между делами и пожарами. Да что процедуры… В подмосковном пансионате "Березовая роща", где мы с Володей провели его последний отпуск в июле 1993 года, врачи сочувственно относились к нему, а мне откровенно сказали, что все слишком запущено.

Что поздно лечить – говорили все.

Что и как нужно делать – не сказал никто…

В Австрии, куда ездил в командировку осенью 1993 года, прошел чрезвычайно тяжелое комплексное обследование в дорогой клинике, затем провели полную компьютерную диагностику в специальной камере (видимо, томографию). В Москве ему такого не делали – говорили, что нет этого в Москве. Спасибо фирмачам, руководители фирмы "Розенбауэр" изыскали такую возможность – помочь Владимиру Михайловичу лично. Очень дорого стоило такое «удовольствие» (безумно дорого!), а вот оплатили.   Приехал домой с заключенными контрактами, был доволен итогами сотрудничества. На мой вопрос о результатах обследования сказал, что ничего плохого не нашли. Но им-то, заграничным, зачем кривить душой? И что там написали врачи, что сказали? В коротком заключении, написанном по-немецки, разобраться было невозможно. Никаких других медицинских документов Володя мне не показал; может быть, передал лечащим врачам? Скорее всего, но точно я так и не узнала… Меня немного успокоило его устное объяснение. Только я все равно не могла понять, что происходит объективно. И что думает о состоянии своего здоровья он сам?

Хотя теперь все чаще думаю, что подсознательно уже тогда…

Приближался 1994 год. При всем притом, что болезнь властно перекрывала все жизненные каналы, кипучую свою деятельность Владимир Михайлович не оставлял. Даже находясь на летнем отдыхе в "Березовой роще", он ни дня не пропускал – звонил на работу, а то и ездил сам. Еще чаще приезжали к нему сотрудники и коллеги, привозили бумаги и документы, обсуждали проблемы. Старался все успеть, поблажки себе не давал. Уже к середине 1993 года вступила в силу цепная реакция его деятельности, которая начиналась ровно год назад; появлялись первые итоги, результаты, успехи – как тут забросить начатое на период отпуска? А сколько еще предстоит – со временем все больше и больше переживал о том, что не успевает укладываться в стремительно сокращающиеся сроки!

ГЕНЕРАЛ, ПОДУМАЙ О СЕБЕ…

«Депо. Солнцево. Генплан – получен. Ордер – сегодня. Сдача – июль».
Из рабочих записей Владимира Максимчука
                                  в УПО Москвы 28 января 1994 г.,  последние  заметки… 

До июля ты не доживешь –
Генерал, подумай о себе:
Для чего ты силы отдаешь
Тяжкой, изнурительной борьбе?

 

Для чего депо тебе нужны?
И зачем тебе – тот вертолет? –
Ты решил: так надо для страны,
Для людей, а личное – не в счет!

 

Ты, который вдоль и поперек
Перерезан скальпелем огня,
Так  решил:  пусть будет твой урок
Всем пожарным – крепость и броня!

 

Разве ты не все уже сказал
В том лихом Чернобыльском бою? –
Все, что можно, ты уже отдал,
Пережив трагедию свою.

 

Нет, не все – остались дух и плоть,
И прорыв – к высоким этажам:
Посылает ангелов Господь
К огненным, опасным рубежам!

 

Высоко поднимется заря,
Но не гаснет яркая звезда...
Генерал, ты делал все не  зря,
И тебя запомнят навсегда.

 

Скоро жизнь закончится твоя,
А другие – остаются жить,
И они, здоровье не щадя,
Будут дальше родине служить!

 

…Если до июля  доживем,
Мы не бросим дело, генерал:
Мы готовы продолжать подъем,
Исполнять, что ты нам завещал!

 

                                                Апрель 2003 г.

...В середине февраля 1994 года (после того пожара на Ленинском проспекте) стало совсем плохо. Пришлось срочно вызывать врача, срочно ложиться все туда же – в Центральный госпиталь МВД. В госпиталь лег. Но уже было все равно, где лежать. Никто и не обнадеживал. На этот раз не оперировали – оперировать было нечего. Продержали месяц. Протянули время. Им-то – что? Пусть себе… Сколько я ни приходила тогда к Володе, столько раз – ничего, кроме тоски в его глазах не замечала… С врачами почти не говорила – их равнодушие убивало в упор. Да они сделали, наверное, все, что могли. А что могли? В конце концов, надо ставить точку. Вызвали меня и прямым текстом сказали, что я могу забирать Владимира Михайловича домой. Он уже пролежал вполне достаточно, а надеяться не на что. То есть – ни на что надеяться не следует, все уже ясно. И в любом смысле – рассчитывать ни на что не стоит.

– Как – вообще ни на что?

– Да! Только на обезболивающие уколы дома.

– И нет никаких шансов? И не может быть облегчения?

 – Шансов нет. Облегчения быть не может.

 – А что же ему... Что ему говорить?

 – А ничего. Не говорите ему ничего. Главное, чтобы пациент ничего не знал!

...Чтобы ничего не знал. Даже и теперь... Раньше – о пожаре, о подвиге, о жертве – ему вслух произносить было нельзя; теперь – чтобы сам не узнал о том, что его ждет, чтобы другие ненароком – не проболтались ему об этом…

Сначала – чтоб другие не узнали, теперь – чтобы не узнал сам.

Чтобы не знал! Вроде как бы – пациент искусственно "ничего не знает". Может, ничего и нет? Человек умирает от "ничего"… Хорошо бы ему стать – одномоментно – глупым и безразличным, да не получается! Нет, душа моя протестовала против такого общего согласия с обреченностью. А ведь две с половиной тысячи лет назад великий древнегреческий врач Гиппократ, овладевший многими секретами медицины, догадался, что врач должен быть также и философом, ибо "нет большой разницы между мудростью и медициной". Разве? Может, это где-то в другом мире? Ни профессиональной, ни человеческой мудрости обнаружить в действиях тех врачей из оного ведомства мне так и не удалось… Ничего у них не было, кроме заботы о видимой белизне своего медицинского – или военно-медицинского – мундира. А разве не они же лечили его с первого дня болезни, оперировали, резали, зашивали, считали себя безупречными профессионалами, «светилами»? И в чем их профессионализм заключается – в данном случае?

Я попросила на руки выписку из истории болезни с заключительным диагнозом. Для чего, я еще не знала, но решила куда-нибудь обращаться, а вдруг! Нет. Мне сказали: «Нет!» Все «реверансы» – не имеет смысла, неужели не ясно? Консультироваться – незачем. Но, позвольте, ведь это – мое право… Право ваше, а выписка – наша. И выдать ее не можем… Нельзя! Нельзя частным лицам выдавать на руки такие бумаги. Да и зачем? Все бесполезно. А врачам такие бумаги можно выдавать? Ну, разве что врачам... Я стала искать врача, нашла – пусть не самого подходящего, но… не отказавшего в просьбе. Знала я его не так давно и не так хорошо, как хотелось бы для такого случая, но выбирать не приходилось. Где другого взять? Володя успел помочь ему во многих вопросах, так что я надеялась… Уговорила, объяснила – вроде, понял. Приехали вместе с ним в госпиталь, добились той самой выписки. Выписку выдали, расписавшись в своем бессилии. Мы с этим частным врачом, пока еще Володя оставался в госпитале, пытались сделать что-то и с выпиской, и без нее, наводили справки, консультировались с другими врачами и специалистами. Толку не было. А Володя в это время так и томился в своей палате в госпитале, ждал дальнейшей участи…

Делать было нечего: пришлось забрать его домой, чтобы уже дома решать, как поступать дальше.

...Шел март месяц 1994 года. Володя был дома. День тянулся за днем… Изредка приезжали из поликлиники и делали уколы. А дальше? Что предпринимать, ведь ему очень плохо! Состояние его становилось неестественным, непонятным ему самому. Он надеялся на изменения в лучшую сторону, а их не было, и быть не могло. А ведь врачи ему плохого не говорили! В основном, лежал, не поднимаясь, кушал мало, лекарств принимал много… Был в постоянной напряженной готовности, что нужно будет лечь в какую-то другую клинику. Что же нам делать? Я звонила по всем номерам телефонов, какие мне казались подходящими, для поиска ответа на вопрос: где взять врачей или в какую больницу обратиться, чтобы… Чтобы – что? Последняя наша попытка была – обратиться с той самой выпиской в онкологический центр на Каширку. Ездили и туда. Володю проконсультировали, и мы сначала понадеялись… Все оказалось зря. И тут, при подробном рассмотрении дела, никто ничего не обещал, как раз – наоборот. Вяло предложили попробовать химиотерапию, но не очень настаивали. Нет, мы не согласились, чтобы облучали напрасно. Снова – дома… Володя привыкал к положению лежачего больного, прямо "срастался" с мыслью о диване. Я старалась по собственному разумению и слабым своим силам облегчить участь пациента: подтащила все необходимое поближе к этому дивану, на котором он лежал. Телефон я поставила на пластиковую подставку на колесиках, дистанционный пульт управления от нового телевизора всегда был под руками. Старалась приготовить те продукты, которые были бы полезны, которые вызывали бы хоть какой-то аппетит. Что еще? Периодически приезжали из поликлиники врачи и сестры: лекарства, незначительные процедуры, уколы...

Володя слабел, но не очень на это жаловался, терпел. Ждал. Все-таки – ждал… Звонил и на работу; с работы, в свою очередь, приезжали домой. Да, рабочие дела тонизировали. Как раз готовились к показательным испытаниям первого в Москве пожарного вертолета. Как долго он этого ждал – и при чем тут болезни?! Подумать только – завтра будут приемосдаточные испытания в новом московском микрорайоне Жулебино! Такое событие он пропустить не мог, никакая болезнь не могла удержать его дома; мысль о диване – на такой случай – была побеждена мыслью о вертолете!

Неужели такое возможно, и не в сказке, а наяву?

Для кого-то – едва ли, а для Максимчука – оказалось, да!

На следующее утро, 12 марта 1994 года, "метеорит" собрался – если не лететь, так хотя бы – ехать в это самое Жулебино. Но как – подняться на ноги? Ну, как, как вообще можно передвигаться в таком вот состоянии, когда ни ноги, ни руки тебя не слушаются? Нельзя же ехать, не отрываясь от дивана (вспомнила неуместно, как Емеля ехал куда-то на печи, к щуке ехал…) Я опять просила опомниться, одуматься, сжалиться над самим собой! Как ни умоляла, чуть ни рыдала – не послушал, поехал. Дала ему с собой термос, кое-что перекусить на скорую руку. Полноценно питаться он уже давно не мог. Пища давалась с трудом...

Когда за ним захлопнулась дверь, я даже не представляла, что с такой слабостью можно не то, что руководить испытаниями, а просто – сесть в машину и суметь из нее выйти без посторонней помощи! Конечно, все понятно: новый вертолет – это сбывшаяся мечта. При других, смягченных обстоятельствах, сам факт осуществления такой мечты смог бы стать лечебной терапией и без всяких лекарств вылечить любую болезнь. Но сейчас – не тот случай. Сейчас – как бы хуже не стало от каждого неловкого движения, а не то, что от такой серьезной нагрузки, которую предстояло перенести, просто от мелкой тряски в машине. А ведь надо – руководить ответственным мероприятием…

И еще я думаю, что немногие гости и участники этого великого события догадывались о том, ЧЕГО все ЭТО стоило главному инициатору и руководителю испытаний. И уж никто из них и представить бы себе не смог подполковника Максимчука, оставшегося ночью 23 мая 1986 года наедине со своей судьбой в темных туннелях четвертого блока Чернобыльской АЭС и мучительно принимающего то единственно верное, щадящее решение! О, люди, люди… Все, что делают люди для других людей, они делают сами для себя. Делать другому так, как стал бы делать себе лично – это мерило нравственности, даже если сам погибаешь – и наверняка.

Даже если погибаешь – пусть не погибнут другие.

Вот для этого Москве нужен был спасательный – спасительный! – вертолет.

Эта мысль – была для Владимира Михайловича главной движущей силой, оторвавшей его от того дивана…

*      *      *

На демонстрацию испытаний в Жулебино приехали важные гости из Правительства Москвы во главе с мэром Юрием Лужковым, представители Камовского ОКБ (создателя вертолета), Министерства обороны России. Командиры пожарной охраны были хозяевами, а зрителей – не сосчитать. И вот – началось… Не видел еще такого народ! Красно–белый вертолет КА–32А1 с цифрами "01" на борту продемонстрировал свои возможности на глазах у подготовленных гостей и неподготовленной, изумленной публики. Вертолетчики ловко высадили пожарных на крышу "горящего" высотного здания, эвакуировали оттуда людей в специальных транспортных кабинах (ТСК) на 2 и 20 человек. После того, как "погорельцы" были опущены с небес на землю, вертолет на лебедке поднял вверх пожарный рукав (а можно забросить и вместительную емкость с водой, и особые "гранаты" для объемного тушения). К тому же, демонстраторы спускались вниз с вертолета то в кабине, то на тросе... Интересно!

Все прошло хорошо, и вертолет приняли. Мэр Лужков тут же подписал соответствующий документ – и красавец–вертолет был передан в собственность Москвы. Тут же вечером все показали по телевидению, а всю последующую неделю радио, телевидение, печать, опережая друг друга, комментировали факт: впервые – в небе над Москвой, впервые – в России – пожарный вертолет!

…Домой Володя вернулся настолько измученным, что даже радость свою выразить у него не было сил – свалился, едва порог переступив.

Срочно – на диван, срочно – врача, срочно – уколы!

Фотография вертолета с автографом Сергея Михеева, генерального конструктора ОКБ имени Камова, висит у нас дома, с тех самых пор и висит. Подарок – автора вертолета, в тот день и подарил. Мы сразу так и повесили фотографию, чтобы Володе было на нее удобно смотреть – напротив дивана.

Ну, что же… Еще одно важное дело прошло свой первый этап. Теперь пожарная охрана Москвы могла жить относительно спокойно – у нее был свой вертолет! Правда, пока один. Но скоро появится и второй, станет полегче спасателям.

...Володе легче уже не станет, только временами, да и то, скорее, морально.

Я каждое утро привыкла просыпаться и дрожать от мысли: что делать? Володя ждал от меня каких-то решений. Да что я могла – решать? Если врачи ничего не решали, тогда… С кем – из влиятельных людей – можно было посоветоваться? Не формально, а чтобы польза была? Советовалась. Там советовалась, тут просила... Некоторые обещали помочь. Нет, я просила – не просто – вообще – помочь, а срочно помочь. Безотлагательно! То есть так, как стали бы искать глоток кислорода для себя лично – в безвоздушном пространстве! Опять – нет. Я слишком много захотела – для Володи… Никто ничего не мог. Конечно, когда я умоляла его беречь себя – вообще в жизни, – я тогда не могла до такой степени предположить то, во что выльется его постоянная готовность жертвовать для других. Он кругом был нужен – как щит и забрало, как заслон, как таран. Нужен – и не отказывался. А ему… А для него… Никто и ничем жертвовать для него – не собирался. Это – закон человеческой жизни, и изменить его невозможно.

А что еще – все-таки – возможно?

Наверное, только то, что сможет придумать он сам – своим светлым умом и с моей помощью. И я почти – решилась... Я собралась все ему рассказать так, как знала сама из всех источников информации о его состоянии: от врачей, из медицинских выписок, из всего остального. Собралась с духом... Нет, не могу высказать ему рубленными канцелярскими словами, что все считают его безнадежно больным – и что это – окончательно! Что не будут ничего делать, не будут даже объяснять ему этого, а будут только ждать, когда он… умрет.

*        *      *

На себя в зеркало Володя старался не смотреть. Изменился до неузнаваемости, похудел страшно, одни глаза и остались… Нет! Это немилосердно...

Вдруг – междугородний звонок. Володя взял трубку. Звонил из Крыма коллега, Альберт Афанасьевич Черненко, тот самый, который приезжал к нам в Бекетово в 1991 году, тот самый, который вел свой "Чернобыльский дневник", тот самый, который передал Максимчуку смену в Чернобыле в середине мая 1986 года. Альберт Афанасьевич предлагал помощь – у него связи с Красным Крестом Швеции. Шведы периодически берут на лечение наших чернобыльских ликвидаторов. Прекрасная клиника в Стокгольме. Последние методы лечения. Многим уже помогли. Помогли и самому Альберту Афанасьевичу. Главное – нет ли онкологии?

Весь разговор я слышала, конечно, но прямо замерла, кода прочувствовала этот вопрос об онкологии – на самом конце провода. Ну, что же, что же Володя ответит!? Он несколько задержался с ответом, но сказал: нет...

Договорились с Альбертом, что вскоре созвонятся.

...Альберт Афанасьевич пзвонил неделю спутя:

– Есть предварительная договоренность с больницей Красного Креста в Стокгольме. Ну, как, согласны?

– Согласны, но есть проблемы.

– Все проблемы – потом. А сейчас будем спешить, потому что нужно оформлять проездные документы. Ладно?

…Конечно, как тут было не соглашаться? Все остальное – потом!

Все решилось в течение недели. 28 марта 1994 года Мария Легат, региональный куратор Красного Креста Швеции, прислала приглашение в посольство Швеции в Москве. В факсе, копию которого я храню, тоже звучит слово "умоляю"! Дословно: "Умоляю срочно рассмотреть вопрос для господина Максимчука, учитывая состояние его здоровья. Жизнь этого героя, его героическая работа и потеря здоровья, как следствие этой работы, касается нас всех".

Слава Богу, есть на свете люди, которых глубоко затронуло наше горе!

У меня появилась слабенькая надежда…

Нужно было как можно скорее собрать документы, связаться с врачами в поликлинике и госпитале, получить выписку из истории болезни – как же с пустыми руками? Опять выписку! И что? Какую-то выписку дали, однако, далеко неполную, как я поняла – на руки медикам из медицинского отдела Управления пожарной охраны Москвы. Это хорошо. Но вставал вопрос: нужны большие деньги на проезд и лечение. Мария Легат что-то пыталась предпринять у себя дома, используя традиционные у них возможности, но найти там свободные средства было нелегко. Значит, нужно было искать у себя.

Где и как достать такие деньги – для меня было немыслимо.

Я лихорадочно думала, какие имеются возможности: Чернобыльские организации и союзы, каких в Москве развелось уже немало, объединения, учреждения здравоохранения, Фонд милосердия и здоровья... Всюду звонила, объясняла, упрашивала, кому-то – рассказывала о Чернобыльском пожаре, о подвиге, о страданиях – тому, кто хотел и мог слушать. А ведь раньше мы с Володей никогда ничего такого у них не просили! Теперь – особый раз, единственный случай, который больше не повторится – второй раз ведь уже не попросим. Так как?

…Кто-то слушал, кто-то не слышал, кто-то сразу трубку бросал.

А в общем… По человеческим меркам всех можно понять, а каждому из них проще всего понять только себя. Меня все это почти не удивило. Удивило бы – обратное. Нет у них денег, не предусмотрен такой частный случай в общей практике официального милосердия. Нигде не предусмотрена статья помощи человеку, спасшему жизнью своей тысячи других жизней, уже не говоря о прочих ценностях.

НИКТО никому ни за что не должен…

НИКТО не выплатит долг, которого за собой не держит и за долг не считает.

НИКТО не старается запоминать свои долги.

Наверное, именно ТАК должен ответить Человек за содеянное: за добро, которое сделал для других, отрывая от себя, за намерения бескорыстные, которые еще не успел осуществить! ТАК полагается, ТАК и написано – тысячелетия назад.

…В Москву приехал Альберт Афанасьевич Черненко, стал помогать. Помню эти поиски денег, жесткое осознание какой-то абсурдной связи здоровья и жизни человека с тем, что найдутся или не найдутся деньги на эту поездку. Деньги находились с трудом, но все же находились: организации, коллеги, некоторые коммерческие банки… Управление пожарной охраны Москвы стало связующим звеном и главным организатором помощи, все деньги отправляли туда. Пожарные всех городов и весей давно были в курсе происходящего. И то, человека нет на работе уже два месяца – небывалое дело! Присылали деньги в УПО, звонили нам домой, подбадривали.

Первоначальная сумма на поездку понемногу набиралась...

Чуть позже в столицу по делам прилетела Мария Легат. Пришла к нам домой. Познакомились. Приятная, доброжелательная, общительная женщина. Почти не говорит по-русски, но по-английски мы кое-как разговаривали. Мария все давно поняла. В Москве она быстро сделала какие-то свои дела, занялась вопросами отправки. Сказала, что с деньгами там, у них, всегда очень сложно, тем более для гражданина другой страны. Вот именно. Западный мир – там ничего зря не делают, все по расчету. Уехала, следом собирались уезжать Володя и Альберт.

    Глава ХХIV. На Кресте…

 "Подвиг – это все, кроме славы".
                               Иоганн Вольфганг Гете, из сочинений

 "…Лично я долго болеть не собираюсь ни за что, а если когда-то придется умереть, то я должен умереть мгновенно. Прости, но я так хотел бы".
                       Из личных писем Владимира Максимчука, 21 февраля 1970г.

В аэропорт мы поехали с Машенькой, обе сдерживались, чтобы не выдать волнение…  Подождали недолго в зале ожидания, попрощались, и – самолет взлетел.

...Благодаря сотрудникам посольства Швеции в Москве и нашего посольства в Стокгольме все решилось быстро, и оттяжки госпитализации не произошло. Володя на другой же день позвонил из больницы Красного Креста, информировал о себе нас с Машей. Сказал, что его все пока устраивает. Врачи осмотрели, но пока ничего не говорят, что будут делать. Через несколько дней позвонила и Мария, волновалась – положение серьезное. Сказала, что переводят в больницу Каролинского медицинского института. Рассматривается вопрос о проведении операции.

Поможет ли операция, ведь Володя столько всего перенес!?

Возможно. Нужны деньги.

Что за операция? Что там можно оперировать?

И… Опять деньги! Где же взять?

И даже если не операция, то деньги ведь все равно нужны. Деньги искали, то есть, их поиск так и не прерывался все эти дни.

...Операцию делать не стали…

Володя и сам отказался.

...Звонил мне в течение всего времени пребывания в обеих больницах, держал – относительно – в курсе событий… Потом, по возвращении, уже рассказал то, что понял: операция – даже при удачном исходе – ничего не гарантировала бы, неизвестно, было бы улучшение, хотя бы временное. Как я представила – собирались подключить каким-то образом искусственные органы (несколько искусственных органов) для поддержания жизни, что помогло бы только на малое время. А потом, через малое-то время? Этого никто не знал. Так, какой-то шанс ненадолго, небывалый до того – эксперимент, сопряженный скорее всего с замещением органов (что тогда только начинало "входить в моду"); а вообще, видимо – вопрос этики врача, принципиальной позиции пациента… Насчет врачей – не знаю, а вот пациент… И что же делать? Видимо, могли и без операции как-то поддерживать, намеревались чем-то лечить и дальше, но ничего не обещали. Все ясно. Когда Володя звонил оттуда в последний раз, мы решили, что надо возвращаться, хватило бы только сил добраться до самолета.

Да, решился на возвращение, хотя некоторые готовили меня к мысли, что он оттуда никогда не вернется. Для него же одним из немаловажных обстоятельств, побуждающих к возвращению, было также и понимание того, во что – в какие суммы денег! – обходится его пребывание в дорогих клиниках, к тому же – как он понял – бесполезное. Боже мой, и тут подумал не только о себе, а скорее – о других, хотя свеча жизни угасала!

У меня не хватает слов на комментарии.

...В Москву они с Альбертом вернулись 25 апреля, в субботу...

Сотрудники российского посольства в Стокгольме поспособствовали с отправкой. За время пребывания в Швеции они успели подружиться с Владимиром Михайловичем. Приходили в больницу, переводили разговоры с врачами. Позже мне удалось встретиться и с некоторыми из них: когда я в 1997 году я приехала в Стокгольм с группой чернобыльских женщин, мне удалось заехать и в российское посольство. Консул и сотрудники сразу откликнулись на мою просьбу повидаться с ними. Все, как один, высказывали единодушное мнение о Владимире Михайловиче, которое сложилось тогда: сколько народу ни проходило через их ведомство, с таким человека они встретились впервые, и если было б можно чем-то еще помочь еще, помогли бы, ни на секунду не раздумывая, столь дорогому соотечественнику. Переводчик Сергей  (фамилию не помню) говорил, что сотрудники сначала удивились той быстроте, с которой проходило оформление визы и других документов, но вскоре поняли… Поняли и про Чернобыль, и про Владимира Михайловича – особенно после подробных бесед с врачами, открывших им картину тех последствий трагедии, ту драму, которую перенес пациент… А в результате доверительных бесед с неизлечимо больным генералом прониклись его личностью и подвигом. И Сергей сказал еще, что "быть таким великим человеком, быть таким больным при этом – и оставаться скромным и терпеливым – таких людей почти не бывает…"  Сергей с Альбертом Афанасьевичем и так думали, и так прикидывали – как правильнее поступить Владимиру Михайловичу в случае отказа от операции, и когда тот решился вернуться домой, поняли, что так будет лучше…

На дорогу в посольстве приготовили протертую морковку, что-то еще… Проводили не только до трапа самолета, но и помогли подняться в салон – их пропустили. Встречали в Шереметьево – тоже у самого трапа. Идти сам почти не мог. Его было не узнать. Я себя заранее настроила на самое худшее, и была права…

Это был совсем не он, а то, чем он стал: своей тенью.

В аэропорту передвигался с посторонней помощью, с трудом, медленно. Почти на руках донесли до машины. В машине было слишком неудобно. Привезли домой, тут же лег на тот же диван – как будто никуда и не уезжал. Нет, разница была – в общем состоянии; с каждым часом ставилось хуже и хуже. Прилетел утром, а к полудню стало совсем плохо и это "плохо" тут же потащило вниз – бесповоротно…

Альберт Афанасьевич мне все коротко пересказал, а в общем… Только подтвердил то, что и так было видно – без слов. Что делать?

Опять мы остались наедине с неотвратимым…

…Володя лежал молча, закрыв глаза. Обедать не захотел. А что ему теперь можно кушать, кто скажет? Он почти не жаловался, но слова были не нужны. Все замерло, как застывший кадр старого кино… Неужели когда-то я такое уже видела? Или предполагала такое? А что предполагала, чего хотела? Вот, не очень давно, а кажется, совсем недавно, мы так мечтали хотя бы на короткое время остаться в покое и в тишине, и чтобы телефоны не звонили, и чтобы на работу рваться было не нужно, и чтобы поговорить по душам…

Теперь же… такой покой наступал.
Теперь уже никто никуда не спешит…
Теперь телефоны на работу не зовут…
Теперь мы понимаем друг друга без слов…
Теперь можно тихо и молча умирать – без свидетелей…
…Сад цветущий, сад благоухающий, сад плодоносный…

 О! Где он теперь, куда делся тот сад? И был ли он?

*      *      *

Что-то делать нужно, и снова – как можно скорее. Моя душа почти забыла о себе. Но реальность не давала забыться, даже если бы очень того захотелось. Все равно… Володя лежал почти безжизненно, но все понимал прекрасно.

– Володя, ну, как ты? Что теперь делать будем? Чего бы ты хотел?

– Не знаю… Придумай что-нибудь. Или… Кому-нибудь надо позвонить… Дай подумать немного, кому…

…Думать… Думалось плохо. Однако время шло… Нужны капельницы, уколы, вливания, срочные меры. А это – только в больничных условиях, хоть думай, хоть не думай; мне стало просто страшно, как дожить до понедельника! Где и какие врачи ждут нас? Опять – звонить в дежурную часть поликлиники? Снова маячил – Центральный госпиталь МВД! Опять он? Так не хотелось идти по старым следам! Так не хотелось делать бесполезные движения… А иначе что же делать, куда обращаться? Долго не протянем, ведь срочно требуются неотложные меры: Володя слабел на глазах, подниматься вообще уже не мог...

Никакой другой мысли в голову не пришло, как срочно позвонить Альбине Петровне. Володя не возражал. Она тут же приехала. Мы вместе с ней вскрыли плотный конверт с историей болезни из Швеции, все прочли… Вслух, чтобы Володя услышал, сделали вывод: против того, что знаем, здесь нового ничего нет. Пусть хотя бы так… Составили маленький, но оптимистичный план лечения – сочетание традиционных и нетрадиционных мер. Альбина Петровна сделала все уколы, порекомендовала режим и питание. Тут же покормили Володю, он прислушался к ее советам… К вечеру мы с Альбиной Петровной съездили в гомеопатическую аптеку на Владимирскую улицу, где у нее были знакомые фармацевты, накупили целый пакет лекарств, инъекций и одноразовых шприцев. По возвращении тут же сделали новые вливания. Володя немного ожил и не то, чтобы понадеялся на лучшее, но из благодарности к заботам о себе – соглашался с оптимистическими доводами. По человеческим и профессиональным меркам Альбина Петровна сделала все, что могла.

Так прошли суббота и воскресенье…

Уколы в воскресенье я уже делала сама, чтобы Альбину Петровну не беспокоить, поберечь на будущее – кто его знает, что оно такое – это будущее для нас? О госпитализации мы договорились все равно только к понедельнику. Через поликлинику и пожарную охрану связались с Шестой Всесоюзной больницей института биофизики, "Шестеркой" – той самой, которая приняла первых страдальцев после Чернобыльского пожара 26 апреля 1986 года. Обещали посмотреть, разрешили привезти больного, "со скрипом" согласились принять... А что бы мы еще хотели? Делать нечего, поехали туда утром в понедельник. С огромным трудом Володя преодолел силу притяжения дивана, на котором лежал эти два с половиной дня. Рано утром поднялся, позавтракал, медленно и долго одевались… Машина пришла – надо спешить.

 Уходя, задержался на пороге,
Медленно обернулся назад…
Больше он никогда не увидит своего дома!

 Мучительная поездка в машине, с откинутым до упора сиденьем, – и все равно, при каждом повороте причинялась боль. Путь показался очень долгим. Приехали в "Шестерку". В просторном фойе больницы мы измучились, ожидая принятия решения: как поступить с пациентом? Медицина милосердна? …Мы уже несколько часов ждали и не знали, что с нами будет, кто возьмется срочно помочь, а все остальное потом. Как долго! Ведь сегодня Володе еще не сделали ни одного укола! И пора обедать… Что же они так тянут?

Нет, здесь – не взялись. Вышли и сказали, что, оказывается, в больнице нет условий и возможностей (?!) для соответствующего случая. А зачем же вчера соглашались принять его? Понятно, увидели воочию, кого лечить придется. Решили, что им не нужен пациент, который, того и гляди, расстанется с жизнью!!!

Кому хочется отвечать за безнадежного больного?

Зачем такой нежелательный случай – в их стенах?

Это первые пожарные Чернобыля, умершие здесь восемь лет назад, принесли им славу, а смерть Максимчука пойдет только в отрицательный баланс… Володя пролежал все это время ожидания на кушетке в смотровом кабинете, если я правильно называю этот кабинет. Я так и сидела в фойе, но в кабинет изредка заглядывала; видела, как Володя ослабевал, не говорил ни слова, глаз не открывал – ждал… "Шестерка" связалась с Центральным госпиталем МВД, переадресовали нас туда, обещали консультировать впоследствии "по обстоятельствам" и по возможности.

Ужасно!

Если бы я им всем сказала, что я про них думаю, то…

Но никому ничего не надо! И ничего это не меняет…

Ну, что же ты, «уже слишком известная планета», так плохо сражаешься за свой родной «метеорит»?!

Мне приходилось только соглашаться со всем этим...

Володя страшно устал, нужны были неотложные меры, лекарства. Скорее бы уж!

И вот мы снова в том же Центральном госпитале МВД, измучившись от переездов. Сопровождала нас с Володей и вела все переговоры с врачами Вера Алексеевна Стрельникова, заведующая диспансерным отделением Центральной поликлиники МВД. Она, конечно, старалась и хлопотала, но что особенного она могла сделать? Ей, так же, как и мне, приходилось соглашаться со всеми обстоятельствами отрицания, которые привели Володю к его последнему пристанищу в этом мире – к той самой палате, на которую мои глаза не могли смотреть.

Быстро в палату. Быстро – врача! Все – быстро…

Врача или не врача, но… Пришли, конечно, врачи, завели очередную историю все той же болезни… Хорошо, что медсестра диспансерного отделения Татьяна Алексеевна Каменская была на месте, и у меня немного отлегло с души. Она в течение многих лет болезни лечила Володю, ухаживала за ним, относилась как своему родному человеку – словом, делала многое из того, на что другие не были способны. Володя приободрился, увидев ее. Я оставила его на попечение судьбы и волю Божию.

Поехала обратно домой в помраченном состоянии духа.

Все эти перевозки происходили на служебной Володиной машине, "Волге". Добросовестные водители, которых я знала уже более десяти лет, не однажды выручали Володю, да и меня. Они не меньше моего были в курсе Володиных дел, столько помогали и сочувствовали ему… Знали все дороги на пожары, совещания, в госпиталя, от них не было тайн. В последующие и последние дни пребывания в госпитале Володя просил, чтобы к нему никого не пускали, кроме меня с Машенькой и его водителей. Просил никого не пускать, потому что не было сил на разговоры с людьми. На дверях палаты вывесили запрещающую табличку – для входа посетителей… Кто-то прорывался, конечно, несмотря на запрет, кто-то останавливался – в печали, но границы не переступал…

*       *       *

Володя уже давно распрощался со многими вещами в жизни: с хорошим и приличным самочувствием, с утомляющими его людьми, со старыми привычками, с прошлыми надеждами. Наверное, распрощался со всем и со всеми – в мыслях своих – кроме пожарной охраны – ведь она была всегда и останется тогда, когда не будет его или меня, или всех нас.

...И Митинское кладбище вспомнила неожиданно… Почему и зачем все это закрутилось в такое тяжелое для меня время? Какой-то философ когда-то сказал: человек, замороченный суетой мира, и представления не имеет о том, для чего родился на свет! И представления не имеет… Какое-то слабенькое представление об этом «представлении» у меня все-таки осталось, несмотря на суету сует. Но никого невозможно заставить думать – как я, делать – как я, чувствовать и переживать то же самое. Да и не нужно это. Но что же, что же делать сегодня, не говоря о том, что предстоит делать завтра? Маловажные детали выстраивались образами прошлого и настоящего, словно не обнаруживая главного – в перспективе... Но что-то оказывается, я уже наметила – невольно – заранее.

Только главное ли оно, и что для меня – теперь – главное?

...Володи дома снова нет, и уже никогда его не будет в нашем доме. Мы остались вдвоем с Машей: я и взрослый ребенок, которого жизнь пока еще не научила моментально оценивать ситуацию, принимать предупредительные и срочные меры. Все это должна – и еще очень долго буду должна – делать я сама. В этом помочь мне некому. И будет ли кому? Еще очень, очень долго, а может, и всегда, я буду вздрагивать от ночных звонков по телефону, от сообщений в прессе о погибших в катастрофах и на пожарах, от общего и частного горя–несчастья, так ощутимо близкого моим собственным. Засыпать буду мучительно, с трудом отключая сознание; просыпаться – еще более мучительно, чаще – от навязчивого вопроса: «Что случилось?» Да, что, что случилось такого, что снова нужно переживать и преодолевать?! Или случится завтра? Завтра... А пока каждый день ездила в госпиталь – если получится, вместе с Машей, если нет – без нее. Ездили поближе к вечеру, после окончания всех процедур. Привозили Володе то, что он просил, помогали с вечерним туалетом, сочиняли "меню" на следующий день, если можно так назвать скудный набор блюд и продуктов, подходящих измученному организму. Разговаривали о приятном, о нейтральном. Беседовали, не задевая главного. Старались угодить.

...Иллюзии...

Наступили дни, когда людям уже было не нужно спрашивать меня по телефону: "Как дела"? Наступили дни, когда мне было нечего спрашивать, не о чем просить… Наступили дни, когда все, что было до того, отошло в сторону и легло тенью от очертаний "метеорита", остановившегося в наивысшей точке своей траектории на полном ходу. "Метеорит" остановился и застыл, держался всеми связующими силами, не позволяя себе рассыпаться окончательно до поры.

Иллюзии…

Горький расчет ума. Горькая слеза души.

Горькое совпадение принудительности и неизбежности...

Неотвратимое сегодня наступило и прошло.

Неотвратимое завтра приближается.

Хочу остановить время – невозможно.

Хочу вернуться обратно и что-то изменить – нельзя!

Хочу сказать какие-то слова – но из них не получается предложения, то есть просто связного текста... Молчу. Ощущаю горечь и неизменность данного судьбой. Я очень, очень устала от непрекращающихся никогда сражений за то, чтобы в жизни сохранились человеческие отношения между людьми; устала от стрессов, от потерь, от перспективы новых испытаний и новых потерь! В самые скорбные минуты приходят мысли: наверное, лучше было бы родиться с железными или стальными нервами, а если нет – то в такой-то ситуации стоило бы обернуться бесчувственным бревном или…

Душа моя разрывалась от безысходности, от жалости к дорогому человеку... Неужели – и теперь – им всем – невозможно, если не посочувствовать, так просто – подождать? Видимо, очень спешили. Кому об этом расскажешь? Да и зачем? Ах, Володя, Володя! Его мучения нескончаемы, а завистники и "доброжелатели" не переводятся до самого конца. Так – надо? И страдать так – тоже надо?

 Неужели нет другого пути к смерти,
менее мучительного, более короткого?
Сколько можно всего терпеть?
И что он такого сделал, чтобы так мучиться?!
Я могла думать все, что угодно, только бы этого не знал Володя.

Уже скоро, скоро финал – заключительный, траурный аккорд оглушительного минора. Я никогда ни к чему не готова, а тут... Мне пора бы  давно быть во всеоружии. Но как вооружиться… против неизбежной катастрофы? Я все чаще и чаще содрогалась от этих мыслей, и состояние моей внутренней дрожи переходило в непрекращающуюся тряску, как перед взрывом бомбы. Как раз в один из последних, самых тяжелых дней я и написала стихотворение "На кресте". Писала лежа, не поднимаясь с постели, с закрытыми глазами… Написала – сразу, без единой поправки потом.

НА КРЕСТЕ

Моему страдающему мужу. 9 мая 1994г. Центральный госпиталь МВД

Каждый день – НА КРЕСТЕ. Каждый вечер снимают.
До утра – до другого, такого ж креста.
Только боль, только мысли огнем обнимают
То, что телом считалось еще до поста.

Каждый час – НА КРЕСТЕ, даже если и сняли,
И от ржавых гвоздей не заметить следа,
Даже если и клятву заранее дали,
Что уже никого, ни за что, никогда...

Каждый миг – НА КРЕСТЕ. Отпускаемый свыше
Все мучительней, все драгоценнее груз.
Приоткрылись Врата отпущения. Тише!
Скоро, может быть, выйдет навстречу Иисус...

     ХХV. Первые и последние

"…Каждого дело обнаружится; ибо день покажет, потому что в огне открывается, и огонь испытывает дело каждого, каково оно есть. У кого дело, которое он строил, устоит, тот получит награду. А тот, у кого дело сгорит, тот потерпит урон; впрочем сам спасется, но так, как бы из огня".
      Библия. Новый Завет. Послание к Коринфянам святого апостола Павла, гл. 3:13–15

 "Народу много, а людей немного".
                                      Диоген Синопсикий, афоризмы

 "Брат может не быть другом, но друг – всегда брат".
                                             Бенджамин Франклин, сочинения

 "Посему прошу вас не унывать при моих ради вас скорбях, которые суть ваша слава!"
Библия. Новый Завет. Послание к Ефесянам святого апостола Павла, гл. 3:13

 *        *        *

Ради нас скорби переносящие не очень-то нами почитаются. Даже если никогда не открывать Святого Писания, не посещать Храма Господнего, не слышать или не слушать голоса души своей – даже тогда не можем не знать, не верить, не понимать…

Уши не закрыты. Глаза не завязаны. Опыт Человеческий – бездонная копилка.

Разум... Разум? Собственный разум должен споткнуться непременно об собственную скорбь; чужие скорби – чужая беда. Однако, чужая скорбь не дает места моей скорби, чужая беда отводит мою беду, чужая жертва искупает мою вину и боль. Так что же, можно переложить свои беды на чужие плечи, свои скорби избыть за счет чужой вины, свою боль уменьшить за счет чужой боли? Освободиться от скорбей – вот так? НЕТ! Я утверждаю: нет! Не существует чужого горя, изолированного от моего счастья, даже если где-то затаилось счастье, равнодушное к моему горю…

 "Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов".
                   Библия. Новый Завет. Послание к Галатам святого апостола Павла, гл. 6:2

 Во дни и часы скорбей моих ограждаю себя от разрушения внутреннего "необоримою стеною" всесильной помощи моих любимых пророков, великомучеников, чудотворцев, святых отцов. Все уже было, было неоднократно и с ними, и не с ними, и если – не со мной, так почти – со мной! Не существует чужого горя, изолированного от моего горя.

 "Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и в доме своем. И не совершил там многих чудес по неверию их".
                       Библия. Новый Завет. Евангелие от Матфея, гл. 13:57, 58

 ...Пророк в нашем Отечестве – совсем не то же самое, что в каком-либо другом; Россия, боль моя, Украина... тоска моя, Белоруссия... печаль моей души... И вот – Чернобыль – печаль моей печали…

 "Что посеет человек, то и пожнет: сеющий в плоть свою от плоти, пожнет тление, а сеющий в дух от духа пожнет жизнь вечную. Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем"
Библия. Новый Завет. Послание к Галатам святого апостола Павла, гл. 6:7,8

 А если ослабеем, пожнут другие. Но "жатвы много, а делателей мало", "много званых, но мало избранных". Мы – гости в этом мире, нас – позвали, но изберут ли нас? Мы, гости в этом мире, довели его от распятия Христова до распятия Чернобылем. Мы, гости в этом мире, множим свои скорби грехами своими. Мы, гости в этом мире, "чада гнева" "должники плоти", ждем не пророка, но Спасителя, ибо пророки уже сказали все... Все? Господь многотерпелив. Не Спасителя, но спасателя никогда он не призывает к себе из этого мира, пока сын Его долга не исполнил и чашу не испил...

 "И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты.
     ...Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да  будет воля Твоя!
     ...и помолился в третий раз, сказав то же слово. …Сие же все было, да сбудутся писания пророков".
                            Библия. Новый Завет. Евангелие от Матфея, гл. 26:39,42,44,56

 Предупреждений и аналогов Чернобыльской трагедии было с избытком – задолго до времени ее извержения. Не миновала нас чаша сия. Спасатели рода человеческого испили ее. 26 апреля 1986 года первые спасатели обрубили головы огнедышащему дракону смерти, жизни свои положив. Но остались еще драконовы лапы, туловище, хвост, и огонь, в них затаенный. Вырвался черный огонь на волю в ночь с 22 на 23 мая 1986 года, даже не вырвался, а выполз из туловища умирающего чудовища в поисках жертв, обреченных погибнуть вместе с ним. Спасатели, которые уже знали о своих братьях, погибших и погибающих от лучевой болезни в госпиталях после апрельского пожара, имели страх человеческий и приоритетное право решать: кого спасать?

Самих себя? Станцию? Киев?
Страну и всю Европу в придачу – в придачу к себе?
А если бы спасали только себя – кто осудил бы?

Освобожденный огонь добежал бы до третьего энергоблока и ненасытный дракон смерти моментально бы ожил: тут же выросли бы новые головы, извергая расплавленную лаву злобы и мести всему живому. Вторая катастрофа была неизбежна, и последствия ее были бы гораздо тяжелее первой!

 "Некто сказал Ему: Господи! неужели мало спасающихся? Он же сказал им: подвизайтесь войти сквозь тесные врата, ибо, сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут. Когда хозяин дома встанет и затворит двери, тогда вы, стоя вне, станете стучать в двери и говорить: Господи! Господи! отвори нам; но Он скажет вам в ответ: не знаю вас, откуда вы. Тогда станете говорить: мы ели и пили пред Тобою, и на улицах наших учил Ты. Но Он скажет: говорю вам: не знаю вас, откуда вы; отойдите от Меня все делатели неправды. Там будет плач и скрежет зубов, когда увидите... всех пророков в Царствии Божием, а себя изгоняемыми вон. И придут от востока и запада, и севера и юга... И вот, есть последние, которые будут первыми, и есть первые, которые будут последними".
                   Библия. Новый Завет. Евангелие от Луки, гл. 13:23–30

 ПОСЛЕДНИМИ остались пожарные майской ночью перед ответом на вызов огненного дракона смерти, последними из всех других, отвративших лицо свое от физической опасности, от ответственности за жизни человеческие. Но ПЕРВЫМИ будут они пред вратами тесными. Иные "поищут войти, и не возмогут", и уже нельзя будет воротиться назад, подставить свое плечо, протянуть руку погибающему брату, поднести к его пересохшему рту хотя бы каплю воды, омыть его раны, отдать ему последнее "прости", наконец, сказать последнее слово его семье...

 "Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?"
                          Библия. Новый Завет. Евангелие от Марка, гл. 8:36,37

 Чернобыльские герои.

Чернобыльские пожарные.

Чернобыльские спасатели.

Стойкие защитники моего Отечества.

Нерушимая крепость и последний рубеж алчному злу, обрушившемуся на человечество.

Богатыри великой битвы, спасавшие и спасшие всю планету.

Запомнившиеся и забытые.

Награжденные и пропущенные в списках.

Состоявшиеся в последующей жизни или отрезанные от нее.

Выздоровевшие, болеющие и уже распростившиеся с жизнью.

Они – герои сражения с ядерной стихией 1986 года, герои Чернобыльского сражения, победители в Чернобыльском единоборстве. Каждый из них – неоценимая и бесценная личность, перечеркнувшая цену своей собственной жизни перед высокой ценой жизни человечества. Как утверждают философы, личность суть дух человека, то самое, что Бог задумал о ней в вечности; утверждают они также, что человеческая личность для Бога далеко не то же самое, что человеческая личность для общества. Но порой рождаются такие личности и выпадают такие чрезвычайные обстоятельства, когда совпадение земного и Божественного достигает максимальной величины.

И оказалось, Чернобыль – тот самый случай, когда люди жертвовали собой безоглядно и бескорыстно, оставаясь верными своему профессиональному и человеческому долгу до конца.  Они совершили подвиг высшей святости…

Слава и память им вовек!

Для меня все они – родные и близкие люди, мои братья. Не устаю молиться за них, какой бы национальности они ни были, какую веру бы ни исповедовали, в каких бы краях ни жили, на каких бы кладбищах ни покоились бы. Память моей души никогда не забудет их, погибших прежде времени. Нет ни одной смерти, которая была бы случайной. За спиной каждого из бойцов, погибших при тушении пожара или получившего на пожаре тяжелейшие, несовместимые с жизнью ожоги и травмы, всегда стоят конкретные люди и обстоятельства. Это – и непосредственно вышестоящий командир, и писанные–неписанные правила и нормы, и стратегическое руководство, и особенности расположения и планировки горящего объекта, и прочие общие просчеты и частные интересы, которые сошлись в центр, ставшим центром трагедии. Чернобыльский эпицентр притянул к себе все возможные составляющие вселенской катастрофы.

Сколько тут будет горя и смерти – одному Богу известно.
То горе, что там было – еще не все горе.
То горе, что касается пострадавших – еще не все горе.
То горе, что разнеслось по свету – еще не все горе…

*        *       *

...Отчетливо представляю себе Владимира Михайловича в самый ответственный момент его жизни: его состояние, его переживания, ход мысли. 22–23 мая 1986 года. Чернобыльская АЭС. Ночной пожар исподтишка. Именно в это время, именно в этом месте, именно эта ситуация. Максимчук Владимир Михайлович... Сначала он, за ним – все остальные – более трехсот человек, а за ними – уже никого. Все взял на себя, держа ответ только перед совестью своей. Знал, что ему поверят, последуют его личному примеру, преодолеют собственный страх и неуверенность, преодолеют жуткую память о первых спасателях, прошедших через тяжкое испытание 26 апреля. Что будет потом – не так важно, важно – выполнить свой долг теперь! Знал, что другого выхода нет. Знал, что от грамотного решения зависят жизни присутствующих здесь спасателей и всех остальных людей, спасающихся и спасенных с их помощью.

Знал – и не отказался от такого знания.
Знал – и отдал все, что имел.
Знал – и никогда не пожалел об этом!

Случись этот пожар днем–другим позже, руководил бы тушением кто-нибудь другой, командировка в Чернобыле у Владимира Михайловича уже закончилась бы. А там – кто знает?

Но нет! Не миновала его чаша сия. Не миновала его горькая чаша ЧЕРНОЙ ПОЛЫНИ, не передал ее никому другому...

И еще раз нет! Не миновала его и другая чаша – ядовитая чаша КРАСНОЙ ПОЛЫНИ, красной отравы–Ионавы марта 1989 года; не миновала, но караулила, призывала испить до краев...

И третий раз нет! Не миновала его и третья чаша – смертельная чаша БЕЛОЙ ПОЛЫНИ, перелившаяся через край в сердце белокаменной Москвы при попустительстве и соучастии власть предержащих, черного зла и человеческой ненависти октября 1993 года. Не миновала его эта чаша, не караулила, но допустил ее до себя сам...

"Наконец, братия мои, укрепляйтесь Господом и могуществом силы Его. Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских, потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных. Для сего приимите всеоружие Божие, дабы вы могли противостать в день злый и, все преодолев, устоять".
                  Библия. Новый Завет. Послание к Ефесянам святого апостола Павла, гл. 6:10–13

 *         *        *

Мир праху и низкий поклон сынам века сего, лучшим из племени огнеборцев, противостоящих воинствующему злу стихии, разрушительному злу умов человеческих и победившим многоликое зло ценою, заплатив которую, они навсегда останутся ПЕРВЫМИ.

   Глава ХХVI. Конец пути

 "...Суди меня, Господи, по правде моей..."
                                       Псалтирь пророка Давида, псалом 7:9

 В последний раз я видела Володю за день до его смерти, 20 мая 1994 года. Он ни разу не разрешил мне приехать  утром, чтобы провести у него целый день, раздражался и нервничал в ответ на мои уговоры. Только после четырех, только ненадолго. Все неприятные процедуры, связанные с уходом за собой, старался одолеть с моей, конечно, помощью, но поскорее, чтобы я поменьше в них участвовала. То, что мы с Машей ему привозили, кушал медленно, аккуратно, с большим трудом. Старался выглядеть пристойно, не быть отвратительным себе и нам. Состояние его было – сверх... всякого описания. Мужественный, скромный человек, не хотел никому быть в тягость. Интересовался всеми нашими делами, особенно Машенькиными занятиями, спрашивал, звонят ли домой с работы. Телефон в палате давно был отключен... Старался отвлекаться от боли, как только мог. До последнего дня держал себя в узде, не распускался.

Двадцатого мая я приехала к вечеру, как он и просил. Что-то привезла, суетилась вокруг, хотела умыть. Володя очень тихо произнес:

– Ничего не надо. Просто посиди.

Я села на стул возле кровати.

– Нет. Сядь поближе.

Он лежал на кровати, положив руки поверх одеяла, согнув ноги в коленях. Я села на кровать, обняла его колени. Боялась причинить ему боль.

Он улыбнулся:

– Хорошо...

Взял мои руки. Поцеловал. Задержал в своих.

– Все. Уходи.

Уйти сразу я не могла, принесла тазик, воду, полотенце... Он качал головой:

– Нет.

Ну, хотя бы...

– Нет – ничего.

Смотрел на меня умоляюще:

– Уходи скорее…

…Хотел запомнить меня вот так, красиво, что ли, не связывать со своими болевыми ощущениями. Хотел остаться и в моей памяти... красиво! Домой я еле добралась – машина довезла. Мне было крайне плохо. На другое утро я не могла оторвать головы от подушки, Машенька к Володе поехала одна. Вернулась. Ну, как папа? – Рассказала, что неплохо, покушал, просил завтра привезти гранат. Гранат... Ну, хорошо, хоть что-то захотел! Я уже прикидывала, как завтра пораньше заедем на рынок. Наверное, еще не сезон, но ведь должны же быть какие-нибудь гранаты, хоть прошлого сезона...

Завтра, тем более воскресенье, а рынок большой!

 А завтра, в воскресенье,
                     двадцать второго мая,
                                      позвонили утром и сказали,
                                                                    что… Володя умер.

 Умер… Умер… Умер… Этому – что же, нужно поверить?

Я мгновенно вдохнула последний глоток кислорода, задержала его в себе – утвердила в себе мысль – приваривала намертво. Конец. Все. Ничего не нужно.

Ничего уже не нужно… Ничего…

Кроме исполнения формальностей и законов человеческих.

Есть законы? Есть правила? Есть формальности?

…Для исполнения каких-то формальностей и нужно было поехать в госпиталь. За мной заехали, и вот я там, в коридоре диспансерного отделения, возле той самой палаты. Нет, все еще не могу поверить! Из палаты вынесли вещи. Просили чего-то подождать. Я не выдержала, превозмогая боль, зашла в эту палату. Все пусто. Окна – настежь. Голая кровать. Свернутый матрас. Посредине палаты – яркая кварцевая лампа. Убивают инфекцию. Только теперь страшная мысль утвердилась в каждой клеточке моего существа: это действительно – конец!

Конец… Господи, помоги…

...Конец. Последний аккорд – на оборванных струнах. Обещали в мае восемьдесят шестого в киевском госпитале, что если сразу не умрет, то протянет лет пять–шесть… Да вот вышло, что восемь протянул – так не хотел расставаться с жизнью. Вспоминаю, как Володя писал мне в своих письмах, в 1970 году, в год нашей свадьбы: "…Молю Бога, чтоб только ты была здорова и жива. Буду жить долго и любить тебя вечно... Отдам тебе все, что имею, и ты это знаешь тоже. Никогда ничего не пожалею для тебя, не пожалею и своей жизни… Знаю, что и ты сделаешь для меня все, что сможешь. Если я серьезно заболею или буду умирать, то из всех необходимых для лечения лекарств мне будешь нужна только ты… Лично я долго болеть не собираюсь ни за что, а если когда-то придется умереть, то я должен умереть мгновенно. Прости, но я так хотел бы".

Как все это было наивно…

Как все это было неправдоподобно давно…

Так хотел бы…

Да кто бы хотел другого?

Да кто бы хотел так рано…

Да кто бы хотел – так мучительно…

…Не стала я звонить в Новгород моим родителям, не могла душевно переживать еще и их трагедию, но папа на другой день позвонил нам сам: услышал по радио. Они с Костей решили выехать сегодня же, собирались покупать билеты на поезд. Я очень, очень просила никого не приезжать на похороны, умоляла: все – потом, после, когда все завершу и соберусь с силами. Хорошо, что и в самом деле тотчас не приехали, а только на девятый день – сняли с меня заботу о себе.

...Похоронили генерал-майора внутренней службы Максимчука Владимира Михайловича 25 мая 1994 года на Митинском кладбище рядом с Мемориалом памяти жертвам Чернобыля. Пожарные Москвы и России, коллеги, руководители, друзья, родственники прощались с Владимиром Михайловичем в Управлении государственной противопожарной службы ГУВД города Москвы на Пречистенке, 22, в фойе, отремонтированном Владимиром Михайловичем недавно. Во время прощания ко мне подходил священник из Московской Патриархии, передал соболезнования Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси и слова сердечной благодарности за помощь, какую Владимир Михайлович оказал в свое время Патриарху. Отпевали в храме на Волоколамском шоссе, заезжали туда по дороге на кладбище. Отец Федор отслужил панихиду, провожал до самой могилы. Народу на прощании и панихиде было очень много, кругом – мундиры, погоны, гражданские лица. По дороге на кладбище за нами шел нескончаемый поток машин – и все на похороны; машины ГАИ регулировали обстановку – до самого кладбища. А на кладбище казалось, что разливается целое человеческое море: люди съехались со всех сторон света, вся Россия, ближнее зарубежье и далекие иностранцы прислали своих делегатов; яблоку негде упасть. За людьми не было видно могил, я сразу даже не поняла, где мы находимся, где будет могила, да и вообще… Детали запомнились приблизительно… Мои и Володины родственники держались, вроде бы, вместе. Всех сопровождал врач – на случай, если кому-то станет плохо.

К нам с Машенькой подходили разные люди, что-то говорили, другие плакали. Я себе приказала сдерживаться, но это мне давалось с трудом; только бы хватило сил прожить этот день до конца! "Главный распорядитель канцелярии перемещений", тот самый, который, …также придвинулся к нам боком – как на том танке подъехал. Посмел, значит… Что он говорил, я не слышала и не слушала; даже в его сторону не посмотрела. Безразличие мое было синонимом отвращения. Да не о том речь… Все. Володя  всем все освободил. Ему уже ничего ни от кого не нужно. Берите, распоряжайтесь – воля ваша.

Состоялся траурный митинг, многие плакали.

Над кладбищем сделал прощальный круг вертолет пожарной охраны – прощался с генералом. Шум его моторов перекрывали залпы траурного салюта.

Все. Это – все. Моих сил на это хватило.

...Господи! Прости меня… Прими, Господи, душу умершего раба Твоего Владимира, прости ему все прегрешения вольные и невольные, в слове, в деле и помышлении и сохрани ему вечную память. Господи! Прости меня за то, что ропщу, что бываю малотерпелива... Благодарю за то, что я смогла пройти через все это. Благодарю Тебя за то, что я сумела перенести страдания и скорби моего мужа, а также свои собственные страдания, скорби и искушения тех дней...

Не по своей воле приходит человек в этот мир; нельзя войти в бытие, вроде как открыв двери в некую комнату – нельзя и выйти обратно, открыв другую дверь, по своему желанию… А что можно? Родиться в муках… Жить в испытаниях, в радости, в постижении мудрости жизни… Постигая – идти своим путем…

Терниста судьба человека, идущего путем правды, живущего по заповедям Господним, не забывшего Его закона. Каждый человек сам себе выбирает жизненный путь, а судьба распоряжается его выбором. Никто не знает, когда и где закончится его путь, и что есть конец пути. Не всякий, проходя свой путь, успевает завершить до конца дело своей жизни. Состоявшейся жизнью можно считать такую жизнь, какой хватило бы на преодоление этого пути, а если не хватило, то она дала бы толчок другим жизням, способным продолжить и завершить этот путь или продолжать, преображая начатое дело, доводя его до логического завершения. Есть и такие дела и деяния человеческие, у которых не существует конца, но которые устремлены к духовному совершенству. Деяния Человека возводят лестницу к его прекрасной мечте, не сбывшейся при жизни, и если лестница прочна, то по ней смогут подняться другие люди, мечтающие о том же...

Я не могу утверждать, что Владимир Михайлович был активным приверженцем внешних проявлений христианских традиций, но душою почитал высокие заповеди, а в делах – всегда поступал по правде, по совести, исполнял все обязанности по отношению к ближним и дальним.

Лестницу строил высокую и прочную – для других…

  Глава ХХVIII. Эпилог

         I.Когда уходят дорогие...

Летом 1995 года, по дороге на Митинское кладбище, куда мы ехали с офицерами гарнизона навестить Володину могилу, разговорились о недавнем времени, когда Владимир Михайлович возглавлял противопожарную службу Москвы. Еще раз вспомнили дела его, а кто-то так и сказал: если б не построил Максимчук те самые, новые депо (а в общей сложности получится 25), худо бы нам всем пришлось, да и Москве – не лучше. Повезло Москве-то… За прошедший год после Володиной смерти новых депо не построили – ни одного. И о других делах его вспомнили, да заметили еще, что долго благодарить придется; не скоро кто другой такие "язвы" вскрыл бы, такие работы провел бы, такой задел оставил бы последователям... Офицеры высказывались откровенно, даже резко. Я их понимала. Где они все – теперь?

Еще и спросили меня:

– Людмила Викторовна, а Вы знаете, как у нас в гарнизоне называли Владимира Михайловича?

– Знаю, – вспомнила я, – называли "наш генерал".

– Да, правильно, так и называли… А Вы откуда знаете?

– Знаю, конечно, пожарные и говорили, да не только в Москве...

– А если… – и после некоторого замешательства, – если новому начальнику Управления присвоят генеральское звание, как его-то называть будут?

– Его-то? – Мне ничего другого на ум не пришло, кроме как… – Наверное, "ваш генерал"!

*         *         *

Однако… Генералы приходят и уходят, а пожарная охрана, или, как ее теперь называют, противопожарная служба, остается. Люди сменяют друг друга, служба проходит новые этапы изменений и обновления. Говорят еще, что все значительное отчетливее становится на расстоянии. Только уже в первый год после смерти Владимира Михайловича стало ясно, что руководить столичным гарнизоном не так просто – после Максимчука-то. Занять номинально его служебное кресло, конечно, можно. Можно при этом какое-то время катиться по инерции (на старых-то запасах!), но так ли это хорошо? Не так уж. А ведь сразу было можно подхватить его идею, развивать и закреплять дела – пока недалеко не ушли. Было можно и нужно – при желании, конечно…

Генерал Максимчук оставил после себя развернутую долгосрочную программу действий, простую и понятную. Ничего нового придумывать не требовалось, просто выполняй программу – было б кому выполнять! Да нет, оказывается, все легко получается в чужих руках, а как в своих окажется…

Большие дела – особая статья.

Для больших-то дел нужны большие личности.

…Обращаясь к истории, не могу не вспомнить в этой связи Александра Македонского, успевшего за свою короткую жизнь совершить великие дела и перевернуть представление об образе царственного полководца, сложившееся во время оно. Когда Македонский умер, его военачальники и последователи не сумели сохранить его достижения, не смогли удержаться от распрей и низменных расчетов – так распалась империя, созданная гениальным завоевателем; остался лишь его пример, его идея.

Все держалось на личности.

Вывод таков. Что касается генерала Максимчука, его личность – ни в коей мере не сравнима с личностями тех руководителей, что занимали пост руководителя Московского гарнизона пожарной охраны до него, а также и с теми, кто приходил на эту должность вслед за ним – даже жалкого подобия изобразить не могли...

"Метеоритов" не может быть
слишком много или слишком мало:
он был – один такой.

Сравнение – неудобная вещь, особенно если это сравнение выходит не в твою пользу. Поэтому, если не в самые первые дни после смерти генерала, но немного погодя, делалось все, чтобы нивелировать сделанное Максимчуком, чтобы если не стереть память о нем, то, по крайней мере, охладить пыл его приверженцев, которых было немало. Но все равно было ясно, что личность Максимчука останется достойной внимания в будущем.

*      *      *

Пожарные Москвы помнят и уважают Владимира Михайловича за то, что он сделал для Москвы – в разные годы; отмечают ту высокую культуру, которую он привнес в службу, дух уважения к профессии. Отмечают, как с приходом на должность начальника пожарной охраны Москвы своим высоким авторитетом, используя все свои возможности, обращая все минусы в плюсы, привлекая всевозможных сторонников, образно выражаясь, "заражал всех вокруг любовью к профессии".

Пожарные России… Нет такого областного и республиканского Управления противопожарной службы России, где не запомнили бы Максимчука – в разное время, за те или иные дела, за помощь в решении животрепещущих вопросов, которые без него не разрешил бы никто. Заграничные пожарные помнят и доселе его по двум статьям: развитие пожарно-прикладного спорта и подвиг в Чернобыле. А жизнь не останавливается, и пожарным с каждым годом приходится работать все в более сложных условиях и выдерживать все увеличивающиеся нагрузки, поэтому пожарно-прикладной спорт приобретает все больший и больший смысл для профессии, а в этом и был весь – Максимчук!

Чернобыль… Пожарные Украины, с которыми мне приходилось встречаться иногда, вспоминают некоторые чернобыльские эпизоды, и каждый раз "всплывают" все новые и новые детали и обстоятельства интересующего меня пожара – пожара в ночь с 22 на 23 мая 1986 на ЧАЭС. В общем – подтверждается то же самое: этот пожар был гораздо опаснее первого – для пожарных и для всей планеты – по силе тех последствий, что мог бы иметь, не будь он потушен. Пожар 26 апреля 1986 года произошел в результате взрыва реактора, и был пожаром–следствием. Пожар в ночь с 22 на 23 мая 1986 года произошел в результате загорания в кабельном туннеле вблизи открытого очага радиации (чем являлся разрушенный реактор), и был пожаром–первопричиной возможной вторичной катастрофы. Роль Владимира Михайловича здесь – огромна. Его осознанная жертва – беспримерный личный подвиг, в должной мере оценки не получивший.

Так говорят люди. Так и было в самом деле.

Так ли будет – в памяти человеческой?

С теми, что уходит безвозвратно, независимо от моего в этом участия, моей воли, нужно расставаться как можно короче, без сожаления, а не тратить на это десятилетия, как это выходит у меня: ну, что им стоило не болеть, не умирать, моему героическому мужу, моему славному племяннику, моим дорогим родителям?

…А годы бегут и бегут. И что новым людям до памяти прошлого? Культура помнить и почитать – составляющая часть общей культуры, но такая культура у нас не привилась, и за один год или одно десятилетие быстрых изменений в лучшую сторону не дождешься.

…Прошел следующий год, за ним пройдет другой…

 Для собственной жизни каждый год – это большой кусок пути, а порой – целый период или новая веха. Жизнь есть жизнь, и каждая ниша ее жаждет заполнения. Личная жизнь – главная вещь. Личная жизнь неумолимо требует – или на коленях просит – нет, выпрашивает, вымаливает – хоть маленького, но… личного счастья. И где оно? Потеряв старое, искать новое? Новое едва ли встретишь… Профессиональные потери или потери в общественной жизни, раньше или позже, более или менее, ярче или бледнее, заменяются в определенном порядке теми людьми, которые это сделать в силах. Конечно, ведь не может государство оставаться надолго – без президента, банк – без директора, вагон поезда – без проводника, например. Таким образом, все стремятся к стабилизации; пустоты восполняются… Пусть эти восполнения и замены не всегда адекватны потерянному, но это – переносимо. А что касается личной или семейной жизни – здесь гораздо сложнее и тоньше. Восполнить – почти невозможно. Это в целой стране, конечно, найдется, кому стать президентом, а в собственной, осиротевшей семье – кто заменит погибшего супруга, умершего отца, убитого сына? В этих случаях никто никого заменить не в состоянии.

Классические сюжеты строятся на эпизодах жизни…

…С теми, кто уходит навсегда, нужно расставаться смиренно – ведь расставаться без сожаления не получается. Расставание простирается безмерно!

Расстаюсь с трудом.

Привыкаю с трудом.

Смиряюсь с трудом.

Надеюсь… с еще большим трудом.

КОГДА УХОДЯТ...

Когда уходят дорогие
И сквозь гранит не прорастут,
На место их придут другие,
А может быть, и не придут;

 

И я привыкла б расставаться,
Когда б не память – стойкий враг!
К безмолвным плитам прикасаться...
Спокойствие. Прохлада. Мрак...

 

Чего-то я не понимаю,
Сны догоняют наяву...
От этих горестей, я знаю,
Лекарства нет, но я живу,

 

Как после казни неудачной
При неумелом палаче
Живет преступник незадачный
В долгах, в крови, в параличе...

 

Но что же делать? Поминальный
Печальный список все длинней...
Преступник мой – такой реальный –
Не оторвет своих корней

 

От корня высохшего древа,
От снов, от собственной вины.
Кого винить в порыве гнева?
Я заслужила эти сны,

 

Но есть предел. Довольно, хватит,
Хочу назад, где я жива
И живы все, кого утратит
Моя финальная глава!

 

                * * *
Когда уходят дорогие,
Я с ними вместе ухожу,
А тем, которые другие,
Себя цветком я положу...

 

 Май 1998 г., в редакции ноября 2015 г.

 

Главная

The Author

Контакты Contacts

Что? Где? Когда?

Биография

Фрагменты из книг

Иллюстрации

Каменный век

Алмазы-РА

Фотографии

Переводы

Выставки

Песни

Издания

История поколений

Из переписки