Людмила Максимчук
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
По страницам произведения
РАСТРАТА – РОДНЫЕ
РАСТРАТА.
Жизнь растрачена по пустякам:
По копейкам, по каплям, по ниткам,
Вопреки обреченным попыткам
Верить умным, а не дуракам,
Делать дело, да с совестью в лад,
Чтобы нас не стыдились потомки,
Пробиваясь сквозь те же потемки,
Сквозь колючие соты оград,
Поклоняться добру, а не злу,
Выбирать не тюрьму, а свободу...
Но привыкши к покорности сроду,
Перемелем муку и золу,
Отдадим, что прикажут отдать,
И кострам, и драконам, и саблям.
...По копейкам, по ниткам, по каплям
Все растратим опять и опять!
Июль 1990 г.
РЕАБИЛИТАЦИЯ. Реабилитация после Чернобыля. Реабилитация идеи безопасности атомной энергетики в свете будущего человеческой цивилизации. Реабилитация нравственного подхода при разработке новых высоких технологий с обеспечением полной гарантии безопасности. Реабилитация позиций соответствующих государственных структур, по долгу службы призванных заботиться о пострадавших в Чернобыле. Реабилитация самих пострадавших, физическая, социальная, нравственная — она особенно она важна для людей с высоким интеллектуальным потенциалом, а таких среди чернобыльцев немало. То есть такие люди еще могли бы и могут принести много пользы; они способны не только просить с протянутой рукой или требовать, взывая к милосердию, но готовы отдавать свои силы и способности на благо общества.
Реабилитация — долгий процесс, и даже будь общество в полной готовности, способно ли оно на это, да и нужно ли это ему?!
РЕАЛЬНОСТЬ. Реальность не имеет вариантов. Реальность — все тот же мир, все та же страна, те же атомные станции, те же проблемы. Все те же и мы.
РЕАБИЛИТАЦИЯ. Реабилитация после Чернобыля. Реабилитация идеи безопасности атомной энергетики в свете будущего человеческой цивилизации. Реабилитация нравственного подхода при разработке новых высоких технологий с обеспечением полной гарантии безопасности. Реабилитация позиций соответствующих государственных структур, по долгу службы призванных заботиться о пострадавших в Чернобыле. Реабилитация самих пострадавших, физическая, социальная, нравственная — она особенно она важна для людей с высоким интеллектуальным потенциалом, а таких среди чернобыльцев немало. То есть такие люди еще могли бы и могут принести много пользы; они способны не только просить с протянутой рукой или требовать, взывая к милосердию, но готовы отдавать свои силы и способности на благо общества.
Реабилитация — долгий процесс, и даже будь общество в полной готовности, способно ли оно на это, да и нужно ли это ему?!
РЕАКТОРЫ 1. Типовые реакторы РБМК-1000 были уставлены на многих отечественных атомных станциях: Чернобыльской, Курской, Ленинградской, Смоленской. До последнего времени в эксплуатации находилось 14 реакторов типа РБМК. Вплоть до самой катастрофы 26 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС реактор этого типа считался безопасным и надежным во всех запланированных и непредсказуемых ситуациях, а элитные научные авторитеты не допускали возможности его взрыва, полностью исключая вероятность аварии. Главный конструктор реактора РБМК-1000 академик Н.А. Доллежаль и руководитель научного проекта академик А.П. Александров были уверены в своем детище, считали его соответствующим всем необходимым требованиям. Правда, по словам академика Доллежаля все-таки «отступление от эксплуатационных инструкций недопустимо, так как делает реактор неуправляемым». Академик Александров так и не признал никаких погрешностей в конструкции… Говорили, что реакторы такого типа настолько безопасны, что их можно поставить даже на Красной площади. Правда, не все специалисты так считали, но тем не менее… Имеются, конечно же, другие типы и разновидности отечественных реакторов — ВВЭР, ВТГР, БН, ЖСР и подобные; имеются и заграничные модели, да сколько уже аварий с ними произошло — мало не покажется! Непонятно, если науке и промышленности так уж нужны реакторы, то неужели нельзя додуматься до изобретения такого варианта, который эксплуатировать можно было б действительно без опасений?
Или ума нужно очень много?
Или это очень дорого будет?
Или жизнь дешевле стоит?
P.S. После факта аварии на ЧАЭС все реакторы РБМК были реконструированы; полагают, что это привело к большей устойчивости и позволило значительно снизить степень риска при их эксплуатации. Есть также надежда, что лет через десять-двадцать реакторы будут иметь другие названия и совсем другую безопасность.
РЕВОЛЮЦИЯ. Революции, так же как и войны, никогда не приводят к добру. Революции — хроническая язвенная болезнь неравномерно развивающейся цивилизации. Французская революция 1789–1793 годов нанесла стране и Европе в целом язвительную рану с обширными краями. Пока рана рубцевалась, за это долгое время европейцы сумели «отрезветь» от самой идеи революции. За то же самое время Наполеон, взлетевший орлом на гребне революции, натворил бед больше всех предшествующих воителей его ранга, зарекомендовавших себя в прежние эпохи. Он одержал — в общей сложности — побед больше, чем вместе взятые Юлий Цезарь и Александр Македонский. В этом ему немало помогли его актерские способности, без которых невозможно руководить революциями и переворотами (руководить войсками — еще куда ни шло). Без революционной ситуации во Франции никакого Наполеона не было бы. Сам же Петр Первый, первый русский революционер (первый большевик, как называл его Максимилиан Волошин), был не только отменным актером, но и отличным режиссером несгибаемого склада — революция это любит. Но тот был царь! Революции любят актеров и авантюристов, или актеров-авантюристов. Замечательным таким примером был Владимир Ульянов-Ленин, зачинатель революции в России. Как, не имея никакой мало-мальски обоснованной экономической программы, можно прийти к государственной власти – и партии, и человеку? Без революционной ситуации в России никакому Ленину не выдали бы заглавной роли на большой арене. В руководство революциями любого рода выбиваются — чаще всего — если не авантюристы, так любители больших скачков. Профессионалами они становятся в ходе событий, если смогут избежать — попутно — гильотины. Большие актеры — почти всегда и большие режиссеры. Но при любой режиссуре обострения хронической язвенной болезни послереволюционного общества избежать не удавалось и не удастся никому и никогда.
РЕЖИССЕР 1. Режиссер Андрей Тарковский умер в год Чернобыля, в декабре 1986 года. Ставший классиком и легендой еще при жизни, не имел на родине адэкватного признания. Зависть человеческая и травля чиновников не давали ему возможности полноценно работать, что привело к отъезду режиссера в 1982 году в Италию. Домой уже не смог вернуться… Тарковский умер — все были вынуждены признать его заслуги. Теперь часто говорят, что тогда он был один такой — свободно апеллирующий к понятию времени как фиксатору реальности, бескомпромиссный и вдохновенный, позволявший себе предложить зрителю в своих картинах собственное целостное восприятия мира.
Он был один такой, да и остался — на все времена.
Весь последний год своей жизни Андрей Арсеньевич тяжело болел, и этот период его последних страданий совпадает с начальным периодом болезни Владимира Максимчука. Последний фильм Тарковского «Жертвоприношение», снятый в Швеции, — его завещание нашему миру. Андрей едва успел отснять фильм и умер. Главный герой фильма, поэт Александр, приносит свое великое жертвоприношение, чтобы мир не погиб от надвигающейся на него ядерной катастрофы. Катастрофа на Чернобыле состоялась примерно в то же время… Смею продолжить идею фильма: жертвоприношения Александра было недостаточно — мало спалить свой дом и свое старое мировоззрение, нужно принести в жертву себя. Принести себя в жертву — сгореть самому в пожаре радиации, чтобы спасти человечество. Именно так и поступил Владимир Максимчук. Он — духовный герой Тарковского. Философия Максимчука — философия высшего пожертвования во имя спасения жизней и душ человеческих.
РЕКЛАМА. Мир современной жизни среднего обывателя состоит из множества обособленных миров, которые в большой создаются миром рекламы: «МИР СЕРЕБРА», «ПЛАНЕТА ТЕЛЕВИЗОРОВ», «ВСЕЛЕННАЯ ГВОЗДЕЙ»… Ну, куда гвозди забивать будем, в какие такие миры и вселенные? А за телевизорами на какую планету полетим? А серебра — не будет слишком много во всех мирах наших рынков и ломбардов? Или еще: «АЗБУКА ВКУСА», «ЭТАЛОН ИЗМЕНЕНИЯ КАЧЕСТВА», «АРОМАТ НАСЛАЖДЕНИЙ»… О миры!
О, МИРЫ!
Черный, блестящий, как мрамор,
Залит дождем тротуар.
В нем отразилась реклама
Вихрем сверкающих фар.
Реклама, реклама, реклама!
Мир захлебнулся в ней,
Вселенная — как панорама
Рекламных горящих огней.
Все, что еще покупают,
Будет в продаже всегда.
Звезды на небе растают,
Звезды реклам — никогда!
Ноябрь 2001 г.
РЕКОРД. — А нельзя ли без рекордов?
— Можно, но уже поздно.
— Почему?
— Да рекорды уже были — не переплюнуть.
— Ну и пусть их… Но дальше-то мы можем…
— Мы-то можем, но они-то остались — на вожжах держат.
— Да наплевать на них! Да забыть про них! Или нельзя?
— Можно и забыть. Да лучше — запомнить.
— …А-а-а... Вспоминаю: Чернобыльские рекорды — всем рекордам — рекорды!
РЕПРЕССИИ. Механизм репрессий проще запустить, чем остановить, поэтому…
НА ВЫСТАВКЕ СТАРЫХ ФОТОГРАФИЙ
Это были другие лица.
Это были другие люди,
Никогда их уже не будет,
Их история не повторится,
Наша тоже. Но то и важно,
Что они кое-что успели,
Может быть, не то, что хотели,
Может, менее, чем хотели,
Им уже не смешно, не страшно.
Нам оставили по наследству
Кроме вороха фотографий
И разрозненных биографий
Тот кроссворд, что решаем с детства:
Революции гнев и счастье,
Транспаранты для демонстраций,
Предпосылки для эмиграций,
След наручников на запястье,
Фейерверки побед грошовых
И побед драгоценных марши.
Кто-то всмотрится в лица наши,
Кто-то вспомнит нас, непутевых...
Июль 1979 г.
«Политика» — для меня самое сложное слово в словаре, «политика репрессий» — самое трудное и страшное словосочетание. Политика лепит историю из податливого воска подручного материала, и если в некоторые исторические периоды возникает повышенное сопротивление материала, и он плохо поддается лепке, политика господства обрабатывают его принудительно. Когда нужно удерживать в подчинении огромные массы, карательные меры становятся неотъемлемой составляющей методов управления обществом. Людей совсем не жалко, они — проходящий материал, его не стоит экономить; людей везде хватает, даже в небольших государствах. Политике диктата никогда не было дела до людей, а тем более, до отдельно взятого человека. «Отдельные люди» страдают в тысячном и миллионом количестве, и мир становится все привычнее к страданию. Тюрьмы, застенки, лагеря и зоны никогда не бывают пустыми. Политические преступники считаются иногда опаснее уголовных; и правда — дух сильнее материи.
РИСК 1. Рискованно живем, да часто рискуем зря. А кто виноват? — Сначала делаем, а потом думаем; сначала строим, а потом разрушаем, а позже видим, что зря спешили разрушать… Рискуем собой, своими детьми, своим настоящим и их будущим. Иногда рискуем с удовольствием, иногда — с болью в сердце, надеясь, что переболит, пройдет. Риск проходит, а боль остается навсегда. Трудно всякий раз оценить риск, да в таких случаях время не ждет...
Рискует побеждающий.
Рискует отступающий.
Рискует созидающий.
Рискует разрушающий.
Не рискует только тот,
Кто на свете не живет!
Август 2001 г.
РИСК 2. Есть профессии, которые по определению входят в группу риска, а есть и ситуации, образующие свою особую группу риска. Трагедия на Чернобыльской атомной станции создала неординарную крупномасштабную ситуацию риска, в которой общему и частному риску подвергались специалисты всех профессий, а более всех — специалисты группы риска. Да и всем другим доставалось… Когда отсутствуют средства и методы защиты людей от самой аварии и ее последствий, приходится рисковать там, где должно быть все расписано по параграфам инструкций и продумано заранее. Раз этого нет, приходится подвергать риску целые массы людей. Если этого не сделать — рискует оказаться в провале весь народ.
…Так уж посчитали, что без риска спасти ЧАЭС было нельзя. Так уж посчитали, что без риска остановить расползающиеся щупальца катастрофы было невозможно. В таком случае, риск должен был находиться на передовых позициях спасения. Риск оправдывал себя в смелых и грамотных поступках, в принятии правильных, толковых решений, в личных примерах и личном участии. И еще. Не нужно было обязательно быть героем, чтобы рисковать. Напротив — можно было тихо-мирно вершить свою работу, а сама работа была опасной. Да можно было — и просто — ничего не делать, но риск для здоровья был от этого не меньше… Считается, что ликвидаторам заплатили в пропорции к той степени риска, с какой они работали в Чернобыле. Может, кому-то и заплатили в полной мере, но таких — единицы. Да ведь многим заранее этого и не обещали…
Так что же: рискуйте — далее — на здоровье?
РОДИТЕЛИ. «Человек жив, пока его помнят и любят. Он остается среди живых, живет в их памяти и в их делах, даже если и умер давно. Именно поэтому мы должны жить достойно, и нам не будет стыдно перед теми, кто уже ушел из жизни. Люди, заслонившие мир от Чернобыльской чумы, заплатили страшной ценой — своей жизнью. О них нужно помнить всегда, а не только вспоминать по случаю, изредка. Об их родных и близких, их семьях, их детях, их родителях нужно заботиться постоянно, окружать их вниманием и теплом, поддерживать и помогать им по всем вопросам… До сих пор, до сих пор с трудом верится в то, что есть такие дети, которые погибли так рано — ради жизни на Земле…»
Лидия Николаевна Белова, мать Алексея Аугустовича Белова (1962-1997 годы), погибшего от Чернобыля
* * *
Родители погибших и пострадавших от Чернобыльской катастрофы… Ничего нет — и не может быть — страшнее горя родителей, когда с их детьми случается такое. Дети должны переживать своих родителей, быть здоровее и крепче их, стать им опорой в старости — казалось бы… Когда общество кидает в жернова катастроф и войн молодое и сильное племя, а отвечать некому — только родители, только родные и близкие становятся последней опорой для молодых людей, искалеченных физически и душевно.
А горе родителей, переживших своих детей — это черное горе.
* * *
Родители и родственники погибших съезжаются на Митинское кладбище в день поминовения жертв Чернобыля 26 апреля. Едут со всех сторон. Чернобыльский мемориал в этот день оживает памятью родных и близких, растревоживается громкими речами с предусмотренных заранее трибун. Родители не отходят от родных могил, для них приехать сюда было не труднее, чем будет уезжать отсюда домой. Самое дорогое для них осталось здесь навсегда. Эти апрельские поминальные дни совпадают по воле Господней с пасхальными; на могилах повсюду кроме цветов — куличи, свечи, крашеные яички с Украины привезенные... Мысленно и реально облетаю-обхожу все эти могилы, здороваюсь со всеми, всех жалею и люблю; многих запоминаю все более, от встречи к встрече.
Родители приезжают к детям.
Никто никогда не может детям заменить родителей.
Но кто же может заменить родителям их детей?
Нет, только не это!!!
…Клавдия Федоровна и Виктор Никанорович Панькины похоронили своего сына Александра в 1991 году. Всю совместную жизнь свою они прожили честно, в трудах и заботах. Клавдия Федоровна родилась в 1936 году в Белоруссии, в Полесье. Там же выросла, закончила школу. Думала о дальнейшей жизни, об учебе. В Москву попала по случаю, жила у родственников. Виктор Никанорович родился в 1933 году в Тульской области, в Ефремовском районе. Там же провел детство и годы учебы, закончил техникум. Срочную службу проходил в Москве, в Москве же потом и остался, у родственников. Так они и познакомилась в 1959 году… Виктор понравился Клавдии тем, что был скромным, трудолюбивым, а она ему — своей искренностью и порядочностью. Поженились. Свое жилье появилось не скоро. Начинали свою семейную жизнь с нуля, без особой помощи со стороны родных. Надежда была только на себя, на ту семью, которую собирались создать.
Виктор всю жизнь работал шофером, любил машины и технику. Место работы у него было всегда одно: почтовый ящик, НИИ прикладной механики. Клавдия работала в строительной организации, на Шестом железобетонном заводе; сорок лет продержалась на одном месте. Их удивительное постоянство и верность были общими чертами характера, прочно их объединяющими. Вроде все получалось неплохо в условиях того времени. Клавдия поступила в техникум, но доучиться не получилось — в 1962 году родился сын Александр. Через полтора года родилась дочь Татьяна. Все было на руках, на плечах Клавдии Федоровны, ведь Виктор Никанорович — с утра до ночи на работе. И детей-то, бывало, не видел неделями… Но время шло, дети подрастали. При всех превратностях жизни воспитывали детей фундаментально правильно, ориентировали на правду и добро.
Особенно отличался Александр.
Саша всю жизнь смотрел на родителей как на пример для подражания. Он в детстве был веселым и изобретательным ребенком. Понимал и разбирался во многом. С возрастом развивался, умнел, радовал родителей. Всегда заступался за младшую сестренку, а как же — старший брат! Вообще — старался никого не обижать, быть защитником для слабых. Так было в школе, так было в армии, так было везде. Школу окончил блестяще — всего с одной четверкой в аттестате. Поступил в институт пищевой промышленности, закончил его — и тут же забрали в армию. Срочную службу проходил в строительных войсках на БАМе в 1984–1985 годах, но это была для него не последняя служба Родине. Впереди был Чернобыль, и плохих он не требовал себе в жертву, но только хороших… В зону Чернобыльской аварии Александр был направлен по разнарядке Люблинского райвоенкомата столицы в феврале 1987 года как офицер запаса на сборы, а работал тогда на московском заводе «Темп» старшим инженером в отделе главного механика. Забрали без проволочек и медобследования. В Чернобыле был командиром взвода, занимался строительными работами по замене железнодорожного полотна в 30-километровой зоне, то есть снимали старую дорогу, а прокладывали новую. Много было там разных случаев и происшествий, да не все хотелось потом рассказывать родителям и сестренке…
Домой вернулся в апреле 1987 года, а всего провел в Чернобыле два с половиной месяца. Жизнь была впереди, о плохом не думалось. В 1989 году женился, в этом же году пригласили на должность заместителя главного инженера вновь образованного Центра технического творчества молодежи «Авангард», что Александру представлялось тогда интересным. Но… начиналось другое время, пошла коммерция и расчет, что Александру было чуждо. Характер у него был прямой, приспосабливаться и ловчить не умел. Жена Наташа уже была беременна. Навалились проблемы. Приходилось переламывать себя, нервы были на пределе. Перемены в организме почувствовал скоро, но болезнь проявилась фактически два года спустя после Чернобыля в виде незначительного — поначалу — прыщика на шее. Старался не обращать внимания, врачей особо не любил. Но преодолевать болезнь было уже невозможно. Когда стало значительно хуже, пришлось обращаться за помощью к медикам. Заболевание оказалось в разгаре: онкология, лейкемия. Начали облучение — лучше не стало, появились страшные головные боли.
Виктор Никанорович и Клавдия Федоровна не ждали, не гадали, что жизнь вот так распорядится с сыном, с ними, с их семьей… Старались для семьи, для детей, дали обоим высшее образование, хотели радоваться и жить дальше — внуки не заставили себя ждать. У Татьяны — своя семья, двое мальчиков, у Наташи и Александра в 1990 году родилась девочка, назвали Машенькой. Вопросов и проблем было много, как в любой семье, живущей на скромные и честные средства. Особенно трудным оказалось тогда для Клавдии Федоровны продать родительский дом в Белоруссии. Дом пропадал, ездить туда стало сложно, сил заниматься этим не было. Продали за бесценок... И что говорить, какой удар вообще был нанесен родным местам Чернобылем, когда от родного дома тот Чернобыль — всего в ста километрах! Первое время государство еще как-то поддерживало людей, а потом всю помощь отменили. Вот тебе и дом… Вот тебе и мирный атом… А сам взрыв? Допустили или спровоцировали — кто теперь ответит? Говорят, что случайно — да разве так бывает? Тут когда в котельной добавляют давления в две атмосферы, оператор не имеет права в сторону отойти, не то что кому другому перепоручить. А там — такое дело: атомный реактор! Разрабатывали, науку привлекали, средства народные тратили. Об опасности, о людях — и думать не хотели. Ордена себе вешали, титулы присваивали да премии получали. А потом детей на гибель посылали, последствия эти ликвидировать.
А сынок-то, Сашенька… Тут и слов нет…
…Александру становилось хуже и хуже. Родители могли помочь только своей заботой и вниманием, хотя им самим приходилось туго. Что было делать? Виктор Никанорович по складу характера не был готов к каким-то активным действиям, его самого нужно было утешать. Он все так же работал. Здоровье крепким никогда особенно не было, и Сашина болезнь провоцировала болезни Виктора Никаноровича. Виктор стал унывать и отчаиваться. Клавдия Федоровна отчаиваться не умела, она всю жизнь положила на то, чтобы вырастить детей, поддерживать мужа, соблюдать семью. Дорого ей доставалось семейное благополучие и здоровье своих дорогих людей, а тут — хоть криком кричи! Стала сражаться за жизнь сына как могла. Шел бесконечный круг: больницы, лекарства, врачи… Машенька только что родилась, и Наташа была накрепко привязана к ребенку. Вместе с Клавдией Федоровной ухаживали за Сашей. Ездили в больницы, где он лежал, крошечную внучку оставляли на попечение Виктора Никаноровича, который боялся ее и на руки взять. Вместе рыдали, но так, чтобы их никто не видел… Саша угасал на глазах, и все это понимали. Он сам не хотел верить в свой конец, даже группу инвалидности не хотел брать. Даже когда наступила почти полная парализация рук и ног, все равно строил планы на будущее: хотел построить большой дом для своей семьи, и чтобы детей было много, и чтобы жили дружно — как родители.
…Как родители…
Уже понимая безысходность положения, но не теряя последней надежды, Клавдия Федоровна обращалась в Шестую больницу, в Министерство здравоохранения, в чернобыльские организации, даже в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи стран Восточной Европы) — все напрасно. Последний раз Сашу положили в институт радиорентгенологии, что на Профсоюзной улице. Было ясно, что хорошего ничего уже не будет, то есть не то, чтобы хорошего — ничего уже не будет… Надо отдать Сашеньке должное в том, что он держался собранно и достойно. Это отмечал медперсонал везде, где бы ни приходилось ему лежать, особенно в свои последние дни, на Профсоюзной. Был со всеми любезен, обращался ко всем уважительно, как привык с детства, как учили дома и в школе. Все врачи и медсестры старались помочь, да понимали, что сделать ничего уже нельзя. Еще раз сделали облучение, но головные боли только усилились. Спать не мог от диких головных болей — и так все последние дни жизни. Так вот и умер в ноябре 1991 года. Остались те, кого так любил: вдова, родители, дочь. Дочка с рождения нездорова; нервная система маленького ребенка чутко восприняла то, что происходило с отцом. Именно в первые месяцы и годы жизни у человека формируется организм, закладывается здоровье. А тут еще и наследственность. Машенька и по сей день требует особого ухода и внимания.
Никто не вернет ей отца.
Никто не вернет сына родителям.
Никто не восполнит потери от Чернобыльской атаки.
Никто….
Сочувствие мое тем родителям чернобыльцев, что похоронили в Чернобыле своих детей, — беспредельно. Сочувствие тем детям, которых Чернобыль оставил без родителей, — беспредельно. Сочувствие вдовам — беспредельно. Такая ситуация, какая сложилась в семье Панькиных, тяжела многократно. Остались в горе и ужасе и жена, и дочь, и отец, и мать, и сестра… Не очень-то складно сложилась жизнь у Наташи, большие трудности и проблемы возникают у дочери, и даже если бы она была вполне здорова, проблем у нее вполне хватило бы… У сестры Татьяны своя семья, ей полегче. А вот родители… Несчастье пришло в дом и захотело остаться в нем навсегда. Болезни не замедлили обостриться, нервы расшатывались, душевное равновесие исчезло. Зачем такое, чтобы они были живы, а сына нет? Время шло, а легче почти не становилось. В 1991 году уже вышел закон о Чернобыле, по которому полагались льготы и выплаты семьям, потерявшим кормильцев. И тут… У Саши не было инвалидности первой группы, что давало бы максимум возмещения. Семья получила, конечно, страховку и единовременную помощь, но в каком виде? Это был уже 1992 год, и пошла инфляция. Все деньги обратились в прах. Не будь инфляции, такая сумма могла бы стать достаточной поддержкой семьи, особенно для маленького ребенка, а так — оказалась жалкой подачкой.
Поначалу назначили пенсию, да потом отменили: закон изменился, и ввели понятие «ущерба здоровью». Ничего хорошего семье это не принесло. Спасали заботы друг о друге, о внуках, особенно о Машеньке. Наташа с Машенькой еще долго жили вместе с Сашиными родителями, пока у Наташи не появилась возможность устроить свою жизнь. Но Машенька как была, так и оставалась под крылом дедушки и бабушки. Клавдия Федоровна и Виктор Никанорович сумели пережить тяжкое горе, только воспоминания сверлили болью. Утешение их было и в том, что Александр оставил о себе добрую память в людях и делах, ничем плохим себя не запятнал. Но собственное здоровье было уже не то… В сентябре 1999 года у Клавдии Федоровны случается инфаркт, что не удивительно. Здоровье Виктора Никаноровича после Сашиной смерти стало сильно расшатываться, стала гораздо чаще обостряться язвенная болезнь двенадцатиперстной кишки. Моментально переутомлялся. А тут его просто подкосило. Он не перенес состояния Клавдии Федоровны, хотя виду подавать не хотел. Обратился потом уже к врачам, но было поздно: рак поджелудочной железы. Помочь было уже нельзя, и он скоропостижно умер в январе 2001 года в возрасте 65 лет.
Сейчас за потерю сына Клавдия Федоровна получает пособие — 500 рублей в месяц, за потерю отца Машеньке полагается точно такая же сумма. Больше рассчитывать им не на что.
…Никто никогда никому никого не вернет…
РОДНЫЕ. Родные — это те, на чьи руки и плечи ложатся все тяготы и проблемы ликвидаторов, которые «тянутся» от самого Чернобыля. Если кто после возвращения из Чернобыля остался в добре и здравии — так я не о них, не об их семьях и детях. Им и их семьям повезло. Я как раз о тех, кому сильно не повезло, о тех, на кого сразу же градом посыпались горечь и беда. В таких случаях ликвидатор резко или постепенно, но неуклонно «сползал» на глазах у родных к болезни и смерти. Бывали и такие случаи, когда почти не болел, а быстро умирал — это лучше. И то и другое — тяжесть для родных. Деваться некуда… Пусть бы Чернобыльская болезнь разрушала жизни только ликвидаторов, так нет — весь ужас в том, что она так же безжалостно подкашивала здоровье всех членов семьи, живущих с ним под одной крышей! Человек приехал из Чернобыля и привез «в себе» радиационную начинку. Какие там кто кому писал дозы, не имеет значения. Вся правда обнаруживалась уже дома. Сам болел, да еще и стал «чернобыльским реактором» для своих самых дорогих людей! Приходит и такая мысль: не потому ли некоторые болеющие ликвидаторы стремятся как можно скорее избавить от своего присутствия свой дом, оградить свою семью и совершают самоубийство?
…Достаточно много таких примеров, когда после возвращения ликвидатора из Чернобыля в семье без видимых причин стали болеть дети, жены. Дома невозможно возвести заслон радиации, пострадавший человек как раз в лоне семьи искал тепла и заботы о себе — какие ж тут барьеры возведешь? В другую комнату (если она есть!) не сбежишь, за стенку не спрячешься, «защитный» костюм не наденешь… Ведь спасение — это разрушение барьеров, преодоление «барьерной» опасности. В Чернобыле они сломали один барьер, а дома — жены, дети, родители — должны были помочь преодолеть все другие преграды и перегородки, поддержать психологически, помогать физически, вселять веру и надежду.
Кто и когда готовил семьи к таким подвигам?
Кто оказывал и оказывает помощь таким страдающим семьям?
Кто заботится о тех семьях, где ликвидаторы уже умерли?
Мне не известны ответы на эти вопросы.
Родные и близкие ликвидаторов, непосредственно пострадавших от аварии, сами являются пострадавшими и страдающими. Если еще и присовокупить всех их к общим статистическим данным по аварии на Чернобыле — астрономическими получатся те цифры!
