Людмила Максимчук
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
По страницам произведения
ПРОЗРЕНИЕ – РАССТАВАНИЕ 2
ПРОЗРЕНИЕ. Когда-нибудь, пусть не сразу, приходит прозрение...
ПРОЗРЕНИЕ
Ну вот, и эта жизнь прошла...
Так что же, началась другая?
Её законы постигая,
Сломалась прочная игла.
Сурово жизни полотно.
Не всё расписано на звёздах.
...Птенцам, рождённым в старых гнёздах,
Прозреть по-новому дано.
Прозреть ли заново умом?
Прискорбно царствие рассудка...
Потом, когда-нибудь потом
К себе прислушаемся чутко.
Услышим ли? Прозреем ли
В гнезде у матушки-Земли?
…………………………………
…………………………………
...Прозреть душой? Когда и как?
Так долго созревают души!
Имеющий глаза и уши
Расслышит звук, рассмотрит знак,
Оставленный на полотне
И отражённый во Вселенной
Созвездьем истины нетленной,
Аккордом памяти – во сне.
...Прозреть душой... Но почему
Так разрушительно прозренье
Для тайн и сроков откровенья,
Пронзающего свет и тьму!?
Прозреть? О да! Познавши боль
И обретя её причину,
Уж легче оправдать кончину,
Начала утверждая роль.
Ну, вот и эта жизнь... Концом
Внедрённая в своё начало,
Она собою означала
Яйцо, пробитое птенцом...
Март 1995 г., в редакции 2020 г.
ПРОИСШЕСТВИЯ. Происшествия на высокорисковых радиационных и химически опасных объектах представляют собой большую угрозу для общества. Эти объекты опасны сами по себе, да еще и вследствие того, что обстановка в обществе постоянно нездорова. Разнузданность, разгильдяйство, терроризм, наркомания, коррупция, вседозволенность, бандитизм, общее пренебрежение нормами и правами — легко позволяют претворить угрозу любого рода в жизнь. Пособников и посредников долго искать не придется. Спецобъекты вызывают особый интерес у преступных экстремистских и террористических группировок, и сколько уже было случаев, когда от их действий пострадали сотни и тысячи людей! Объекты такого рода должны тщательно охраняться и контролироваться соответствующими службами — их функционирование и так наносит определенный вред здоровью населения, а любое чрезвычайное происшествие подвергает опасности человеческие жизни.
Раз уж без таких объектов общество не может обойтись, то пусть такие объекты обходятся хотя бы без тех происшествий!
ПРОЙТИ, ПРОСКОЧИТЬ. В самом деле, проскочить бы мимо Чернобыля — было бы просто и хорошо, если бы это было возможно. Нет уж — и на лихом скакуне не обскачешь, и на кривой кобыле не объедешь, и на брюхе не проползешь. Достанет!
ПРОКЛЯТИЕ. О, Боже, только не это! Мы еще исправимся…
ПРОРОКИ. Во спасение человечества себя отдавшие стоят наравне с пророками… Когда после возвращения из Чернобыля в июле 1986 года Владимир Михайлович еле-еле пришел с себя и все же вышел на работу, я очень надеялась, что случится какое-нибудь чудо и поможет вернуть утраченное здоровье. Госпиталь и поликлиника мало что могли, но люди говорили о другом. Через некоторое время ему предложили путевки в санаторий МВД в Звенигороде — и вот мы там. Малость подлечили… В самом санатории и многих пансионатах вокруг в летний и осенний сезоны отдыхали ликвидаторы, недавно побывавшие в Чернобыльской зоне, некоторые вместе с семьями. На территориях турбаз, пионерских лагерей поселялись властями эвакуированные, беженцы и переселенцы из той же зоны — волна только началась. Слово «Чернобыль» становилось олицетворением, тестом, символом! — громадной человеческой трагедии, требующей к себе отношения на самом высоком уровне, гораздо более высоком, чем государственный.
Не знаю, кто и что тогда про это понимал, но дня не проходило, чтобы к нам с Владимиром Михайловичем не приходили эти люди: поодиночке, с семьями, с детьми. Расспрашивали, рассказывали сами, плакали, жаловались. Откуда-то знали его фамилию, знали и то, с чем она была связана — народное радио! Откуда-то знали, что болен, что пострадал, что не сбежал от опасности… Люди спрашивали, чем помочь. От одной женщины так вот я и узнала, что где-то в Ташкенте живет необычный врач, который лечит многие болезни, в том числе и редкие, помогает больным, перенесшим радиоактивное воздействие. Попасть к нему очень трудно, лечит он, как правило, не всех, а знатных господ, бывает, что и правителей. Я записала его адрес с ее слов. С того самого момента мысль добраться до того врача не оставляла меня. Володя сначала и думать не хотел об этом, говорил, что пока (пока!) не надо. Я доказывала, уговаривала:
— Ну что тебе стоит, ты же, наверное, будешь в командировке в Узбекистане, попроси коллег помочь!
Уговаривала целый месяц. А чего было упираться?
Традиционные врачи уже пролечили. Голос осел, восстанавливался с трудом. Капельниц перелили десяток, не меньше, а картина крови оставляла желать много лучшего. Нога болела, наступать на нее можно только осторожно. После отпуска вышел на работу в свой главк, в свой отдел, к своим делам, к своим ребятам. Был счастлив, что снова в строю, снова нужен. Работы по ликвидации последствий аварии разворачивались в полную силу, его опыт был очень полезен... Наконец, через какое-то время состоялась и командировка в Ташкент, на которую я так надеялась. Владимир Михайлович улетел с моими напутствиями и предположительным адресом врача в кармане. Местные коллеги по предварительной договоренности отвезли Владимира Михайловича в конце командировки к тому самому врачу, о котором шла речь. Это был пожилой узбек по имени Хайрула. Жил он за городом, обособленно, дом у него был большой, семья большая. Принимал больных, и в самом деле, не так часто, но Владимира Михайловича обещал принять непременно. А вот дальше перескажу то, что услышала от него по возвращении домой.
Хайрула пригласил:
— Проходи, садись, будем пить чай.
Володя вошел. В зале на большом ковре стоял низенький столик, вокруг сидели гости и домочадцы, людей было немного. Стол был накрыт просто — фрукты, лепешки, сладости. Пили из пиал зеленый чай, разговаривали, в основном, по-узбекски; чайный ритуал был долгим. Потом Хайрула поднялся и провел Владимира Михайловича в соседнюю комнату, где они остались вдвоем. Хайрула сказал:
— Теперь побеседуем.
Владимир Михайлович приготовился к рассказу о своем здоровье, заранее нервничал, не зная, с чего начать. Но Хайрула остановил:
— Дорогой! Ты мне можешь ничего не говорить и не объяснять подробно. Я про тебя все понял, хочу, чтобы и ты правильно понял меня. Я тебе обязан и должен помочь, и помогу. Как только ты вошел, я увидел тебя в особом свете. Свет исходил от левой ноги, снизу — лучи, как от солнца исходили. Тебя этот свет озаряет, и куда ни пойдешь, озарять будет. Ты в этот мир пришел для великой миссии, ты много дел великих совершил. А совсем недавно ты сделал главное дело в твоей жизни. Дальше тебе следует быть аккуратным, не нужно напрасно разбрасывать силы! А теперь спрашивай.
Владимир Михайлович сразу не нашелся, что сказать…
Вспомнил про Чернобыль, про пожар, про все остальное. Спросил:
— А мне можно помочь?
— Помочь можно, будем стараться вместе. Мне приходилось многим помогать. Я уже стар, и старые секреты знаю. Разные люди были у меня, а таких, как ты не было. Приходили ко мне многие, да многие и уходили с тем же. Темно у них в душе, и нет добра в их делах. Есть у них деньги, но нет от этого пользы миру. Мне нужны силы и умения, чтобы лечить людей, полезных миру. Таких немного. Таких как ты и вовсе единицы. Ты себя для людей не жалеешь, жизни своей не пожалел. И я себя не пожалею, ты только меня слушайся, никаких решений не принимай без совета со мной. Побереги себя впредь. Все, что скажу, выполняй по расписанию.
…Хайрула попросил Владимира Михайловича раздеться, внимательно осмотрел его, особенно подробно — глазные яблоки, язык, ладони рук, больную ногу. Отметил для себя все наиболее важное, определил, как лечить. Лечил он особенными веществами растительного и животного происхождения, которые собирал и готовил сам, уезжая иногда на недели в какие-то далекие места, в горы и заповедники. Многие компоненты находил в трудно досягаемых районах, некоторые — за границей. Хайрула попросил Владимира Михайловича задержаться ненадолго в Ташкенте, с тем чтобы успеть приготовить нужные лекарства. Через пару дней лекарства были готовы. Хайрула приготовил особую мазь, чтобы смазывать ногу; обещал, что нога понемногу будет восстанавливаться. Записал в тетрадку порядок и очередность приема лекарств: до еды, после еды, на ночь. Приготовил несколько баночек с сыпучими и вязкими снадобьями; запахи были приятными и острыми, терпкими. Из одной банки полагалось принимать лекарство каждый день. Из другой, самой тяжелой банки, — только раз в три дня. Из третьей — в особых случаях. Были даны рекомендации по питанию. Желательно было употреблять только подогретую пищу, питаться часто и тщательно подбирать меню. Главное — нужно стараться выводить тяжелые металлы, очищать организм, а ногу нельзя подвергать большим нагрузкам.
Все свои способности, методы и приемы лечения Хайрула получил в наследство от отца, а корни тех знаний уходят в глубины традиций и веков. Старался жить в уединении и постигал совершенства. Передавал все по наследству своему сыну. Сам уже вступил в последний период жизни, болел, но поддерживал себя сам. Не принимал суеты и наград мира. Денег за лечение не брал. Был чист в намерениях и помыслах. Дурных мыслей не держал, дурных намерений не имел никогда. Что еще надо? — А надо бы было Владимиру Михайловичу положиться на такого человека и следовать его советам. Да не получалось у него этого, что-то выполнял, а что-то нет; тратил свои силы на службу, как и раньше. О себе не думал совсем. Ряд ошибок допустил, соглашался на операции, не советуясь с Хайрулой, а ведь тот просил, предостерегая от беды…
…Говорят, что нет пророков в своем отечестве.
Нет, пророки есть, да прислушиваться к ним недосуг — дела мира захлестывают. А правители голосов их слушать не хотят, величину дел их признавать не желают. Люди хотят заблуждаться и пребывают во мраке, хотят насыщаться и пожирают других, хотят обогащаться и грабят друг друга. Хотят купить за деньги здоровье, любовь, жизнь – и всего этого мало, мало… Пророки отдают себя другим без жалости и расчета, и крест, который они несут, пригибает их до земли своей тяжестью.
Их бескорыстие — и есть спасение нашего мира.
ПРИШЕЛЕЦ
Пришелец! Ты вошел в мой опустевший дом,
Принес с собой метель и вьюгу спозаранку.
Ты разбудил меня. Проснулась я с трудом…
Я видела во сне цветущую полянку.
Пришелец! Ты сказал, что голоден и слаб…
А на поляне той — ковер из земляники…
Ты знаешь — про нее? Входи, ты так озяб,
Что посох твой примерз к полам твоей туники.
Пришелец! Ты похож… Не помню… Не могу
Я знать и понимать… Да ты прости невежду…
Поближе подходи к столу и к очагу,
Согрейся и поешь, и просуши одежду.
Пришелец! Что с тобой? Плоха моя еда?
Мой земляничный торт остался на поляне…
А здесь… Не обессудь… Для моего труда
Хватает тех запасов, что скопились ране.
…Пришелец! Ты уже согрелся и поел.
Немного отдохнул… Пурга угомонилась.
Я собрала тебе в дорогу… Ты хотел
Мне что-то рассказать? …Прости, я утомилась.
Пришелец! Поспеши! Ты медлишь? Почему?
…Остаться? …У меня? — Плохая я хозяйка…
Я не гоню тебя, но кто ты — не пойму,
Хотя понятно мне, что ты — не попрошайка.
Пришелец! Что? …Ушел… Откуда здесь — пирог?!
Он пахнет земляникой… Что я натворила…
Все! Вспомнила теперь, да в этом малый прок…
Вот так же, год назад, Ты приходил, Пророк,
А я тогда тебе и двери не открыла…
Декабрь 2001 г.
ПРОСТОР, ПРОСТРАНСТВО. Они, как и время, вечны и бесконечны; они истинно свидетельствует о движении материи и об изменениях в этом движении; они объемлют все сущее. У души — свои просторы и пространства, своя вселенная, и совсем другие движения.
МОЯ ДУША
Моя душа неволи не выносит,
Моя душа всегда простора просит,
Не просит, нет, но требует простора:
Сначала — пусть не шире коридора,
А после... после — небо ей — пещера...
Вселенная — вот истинная мера!
Май 1998г.
ПРОСЫПАЮСЬ. Просыпаюсь посреди ночи. Снился какой-то хороший сон, но задержаться в нем не удалось… Медленно прихожу в сознание реальности. Кто я? Что я? Вспоминаю… Зачем? Тишины нет. Волк одиночества настойчиво воет над холодной степью души. Вспоминаю жестокость и тяжесть мира. А когда-то была легкость, детство, санки и звездное родное небо в пределах отпущенной мне галактики! Теперь уже не вспомнить его… Запомнило ли оно своей глубокой памятью меня — ту, какою я была именно тогда? То, чем я стала теперь, запоминать не надо — это беда, это утрата, это болезнь… Может, теперешнее когда-нибудь пройдет эсминцем по шероховатой глади Вечности, оставив меня в тех волнах — ныряющим дельфином. Когда-нибудь… Где и кем бы еще стать в копилке памяти? А нельзя ли быть никем или ничем? Чтобы не обижали, не казнили, не рвали на части, чтобы не царапали заусеницы проволочных узелков сети, какой ловят рыбу в море… Раньше было много рыбы и дельфинов, а теперь я осталась одна — в бездушной степи, окруженная ржавой ячеистой сетью узелков заскорузлой памяти. Не хочу никогда, ни за что, ни для чего — быть одна. Я так просила не ехать в этот Чернобыль, не болеть, не умирать! Никто меня не слушал, а теперь я никого не слышу, сколько бы ни прислушивалась… Голодный шакал одиночества воет и слушает сам себя. Его завывание уничтожает меня! …Разве для этого стоило просыпаться?
Если нырнуть в далекий сон памяти, то еще можно будет догнать того чудесного дельфина, окруженного стайками сверкающих рыбок, — в глубине отпускающего меня сознания…
ТЕЧЕНИЕ
Посвящаю себе
Течение несло. Течение качало.
Течение меня в прохладу облачало
И предлагало грусть со мною разделить.
А мне б и хорошо, а мне б и согласиться
Расплавиться в воде, забыться, раствориться,
Нарыв моей души в теченье перелить.
А мне б и хорошо — до срока до поры бы
Перенестись к созвездью, где резвятся рыбы,
Подальше от чугунной, давящей тоски...
Хватило б только сил — вздохнуть — и оттолкнуться
От липких берегов, чтоб плыть, пока сольются
Течение души с течением реки...
Течение несло. Природа мне дарила
Последний поцелуй. Она меня простила
И разрешила мне... Я это поняла...
Ну вот, теперь уж — все... Мне большего не надо...
Ни бодрости...
Ни сна…
Ни памяти…
Ни взгляда...
Ни сердца...
Ни руки...
Ни света...
Ни тепла...
...Течение несло...
Май 1995 г.
ПРОЦЕСС. Процесс… Неуправляемый процесс. Вышедший из-под контроля процесс. Сокрушительный процесс. Процесс, разрушивший — в самом деле — и реактор, и станцию, и все инструкции, и судьбы, и многие привычные наши представления.
Процесс в Чернобыле.
Процесс о Чернобыле.
Процесс Чернобыля… — идет...
ПРОШЕДШЕЕ. Жизнь всегда бежит дальше, не задерживаясь подолгу на каких-то особых отметках. Только мысленно можно обернуться назад — к тем секундам и минутам, затерянным в суете текущего времени. Но для кого-то те же секунды и минуты оказались — поневоле — растянутыми на годы, а то и на всю жизнь. И хотелось бы их поскорее забыть, да никак не получается. А может, и не стоит забывать? Евгений Ефимович Кирюханцев к 1986 году уже успел стать участником многих событий, отмеченных знаком времени. До этого времени работал в Москве, колесил по стране, тушил пожары, в том числе — в гостинице «Россия» в 1977 году, Каркатеево Тюменской области в середине 80-х годов, многие другие.
Поехал в Чернобыль, уже имея за плечами немалый багаж, был полковником, начальником отдела Госпожнадзора Главного управления пожарной охраны МВД СССР. Знал, куда и зачем направляется. Ехал сознательно. После Чернобыля был сложный период — во многих отношениях, и в плане личного преодоления, и в плане текущих событий в стране. Особенно тяжелы были 1990-е годы. В 1994 год — конфликт в Ингушетии и Северной Осетии, потом — Чечня 1996 года… Все кругом «отлично» горело. Было и другое направление деятельности — научное. Генерал-майор Кирюханцев имеет более трехсот научных работ в области пожарной безопасности, а также пять научных изобретений. С 1998 года — кандидат технических наук, с 1999 — доцент. Профессор Академии государственной противопожарной службы МВД России. За все время службы участвовал в разработке свыше тысячи важных проектов противопожарной защиты объектов, среди которых Белый дом, Центр международной торговли, комплекс «Москва-Сити», Краснопресненский выставочный комплекс, объекты Каспийского трубопроводного Консорциума. В 1999 году с должности начальника Института пожарной безопасности МВД России вышел на пенсию. Продолжает работать в своей профессии, помогает практическому становлению современной противопожарной службы, сотрудничая в тесном контакте с научно-исследовательскими институтами и Госстроем России. Разрабатывает новые нормы для строительства современных зданий и проекты противопожарной защиты зданий, что актуально в настоящее время.
…Философски осмысливая прошедшее, Евгений Ефимович не жалеет о своей судьбе. Жалеет — о друзьях, которых уже нет. Никогда не забывает своих друзей по чернобыльскому и пожарному братству, хотя жизнь закручивает — работа, дела, житейские заботы и все прочее…
О прошедшем генерал-майор Евгений Кирюханцев вспоминает так:
«Все дальше в прошлое уходит знаменательный 1986 год. За пятнадцать лет многое стерлось из памяти. Однако были тогда события, которые невозможно забыть. В те апрельские и майские дни, работая в ГУПО МВД СССР, знакомясь со сводками, мы ощущали большую тревогу за своих коллег, работавших в зоне. Как профессионалы пожарного дела мы осознавали, насколько сложно им работать. В июне 1986 года пришла и моя очередь выезжать в Чернобыльскую зону, я менял Юрия Николаевича Трифонова в составе руководства противопожарной службы в Чернобыле. По прибытии из Москвы в Киев я и мой коллега из главка Александр Степанович Степанов заехали к Володе Максимчуку, который лежал в госпитале, залечивал травму, полученную при тушении недавнего пожара в Главном корпусе ЧАЭС. Было видно, как трудно ему, но держался он молодцом. Вообще Володя отличался большой самоотверженностью и преданностью пожарному делу, до конца своей жизни он остался верен себе и своим принципам... По приезде в зону первое, что мы встретили — это бытовую необустроенность: пожарная часть, где дислоцировался сводный отряд пожарной охраны, не была приспособлена под размещение такого количества людей. И в первые дни мы решали две задачи: первое — создать более или менее нормальные условия для проживания, и второе — обеспечить надлежащую систему дозиметрического контроля для всех участников сводного отряда и приданных сил.
В памяти осталась большая благодарность к тем людям, с кем пришлось работать в составе сводного отряда. Чувство высокой ответственности за происходящее в зоне было присуще многим из них, хотя попадались и другие люди. Недаром говорят, что трудности проверяют человека. Весь июнь стояла очень жаркая погода, температура достигала 30–35 градусов. Вокруг Чернобыльской зоны загорелись торфяные поля, и большая часть отряда и приданных сил была задействована на их тушение. Тушили все, начиная с руководителей сводного отряда, кончая рядовыми пожарными. До сих пор помню, как Филипп Николаевич Десятников, тогда начальник Управления пожарной охраны Украины, говорил и показывал молодым пожарным: “сначала участок пролейте водой, а затем перемешивайте, перемешивайте, перемешивайте”. И так — почти до конца июня. За это время отрядом было потушено свыше 20 пожаров.
По возвращении из Чернобыльской зоны домой было очень тяжело и физически, и морально. В силу своего характера я не пошел в госпиталь на реабилитацию, а попытался вернуться к нормальному образу жизни. Начал делать зарядку, повысил физическую нагрузку, и хотя раньше я занимался спортом, в первый раз я еле-еле смог пробежать лишь 500 метров. Пришлось заставлять себя изо дня в день увеличивать нагрузку. Более или менее сносно я почувствовал себя лишь в середине августа. А далее… Прошло более пятнадцати лет. За этот период я и мои коллеги честно отрабатывали те задачи, которые ставили перед нами. Тушили пожары, выполняли свой долг при конфликтах в Северной Осетии, в Чеченской республике, решали многие другие проблемы. Время неумолимо бежит вперед. за этот период ушли из жизни многие из тех, кто работали на Чернобыле: Владимир Михайлович Максимчук, Юрий Михайлович Кондрашин, Федор Михайлович Демидов, Сергей Сергеевич Комаров.
…Настоящие пожарные офицеры…»
ПРОШЛОЕ. Или по-другому — если бы прошлое не становилось настоящим…
* * *
Я только и знаю, что время прошло,
И снова пройдет, и опять не успею
Понять, осознать, а потом пожалею
О том, что случиться когда-то могло.
Я только и помню, что жду и бегу,
Несусь, догоняя прошедшее лето,
Хотя еще август, хотя еще где-то
Торгуют теплом на житейском торгу.
Я только и чувствую, что тяжело,
Болезненно, холодно, сыро, тревожно...
В таком решете задержать невозможно
Капризного лета сухое тепло!
Март 1995 г.
ПТИЦЫ. Наша планета – пересечение путей многих цивилизаций. Мы живём совсем не так или не совсем так, как прочие, достигшие более высокого уровня интеллектуального и духовного развития. Зато у нас есть то, что остальным не досталось.
Дух – душа – разум – тело… Это – про нас.
Про других – другое – в других величинах и соотношениях. Физическое совершенство – большой вопрос: существует ли оно вообще? А душа – большая редкость. Люди уникальны. Они сильны и слабы одновременно. Эмоциональный фон человека развит сверх всякой меры, и это – негативный фактор, некий показатель антиразвития.
Соседство пограничных переживаний и чувств очень непостоянно и критично. Вот откуда вырастают отрицательные энергии, способные погубить и самих людей, и окружающий мир! Душевные и духовные возможности человека практически неисчерпаемы, только люди – даже в малой степени – не догадываются об этом. Кроме посвящённых, обладателей бессмертной души, да птиц Вселенной, некому интересоваться такими и подобными темами.
Птицы – зелёные, голубые, синие – ангелы Вечности.
Они не устают заботиться о земной человеческой цивилизации. Не дадут ей погибнуть.
Жизнь – загадка. Кто-то её разгадал?
Душа – неразгаданная закладка.
Птицы Вселенной – частичный ответ на известные и неизвестные нам загадки.
ПУТЬ. — Куда путь держите?
— В Чернобыль.
— А потом?
— Куда получится.…
………………….
…Получилось?
РАБОТА. Работа мирного атома очень полезна для людей. Она обеспечивает население планеты дешевой энергией и поддерживает благосостояние человеческое на высоком уровне. Работа мирного атома — полезная работа, но если атом перестает быть мирным, то его работа превращается... За все, что стоит подозрительно дешево, потом приходится платить слишком дорого.
Да так ли дешево все это стоило?
РАБОТЫ 1. Работы, выполняемые пожарными подразделениями при ликвидации аварии на Чернобыле, включали в себя множество самых различных задач. Они, прежде всего, были связаны с обеспечением пожарной безопасности в зоне пораженного четвертого реактора, однако, не ограничивались профилактическими и практическими действиями только по этой части. Одна из самых важных и срочных задач пожарных подразделений была работа по откачке радиоактивной воды из подземного бассейна, расположенного под реактором, где вода скопилась после аварийного взрыва и тушения пожара. При проведении работ возникали большие сложности и неудобства, но проходили работы — в основном — успешно, что ликвидировало еще одну угрозу. В сферу действий пожарных также входило: обеспечение работ при прокладывании штрека под аварийным реактором, откачка воды из шлакоотстойников и вспомогательной системы реакторного отделения энергоблока, подача воды для приготовления бетона, эвакуация загрязненной пожарной техники с территории станции, дезактивация территории и сооружений ЧАЭС, техники, населенных пунктов. Не менее важно было контролировать обстановку в Припяти и других населенных пунктах 30-километровой зоны. Особую зону контроля представляли леса и торфяники прилегающей зоны, которые в условиях жары становились очень опасными, бывали серьезные пожары и загорания. Пожарная охрана работала в «одной связке» с другими службами. Оперативной работы хватило на много месяцев. Постоянной и неотрывной работы — на много лет…
РАБОТЫ 3. Работы на Чернобыле были проделаны колоссальные — никакие великаны такое бы не осилили. Да и не было там великанов силы. А были — великаны долга, великаны мужества, великаны профессии. И было все это потому, что при принятии решений по ликвидации среди высших эшелонов не оказалось великанов мысли и великанов духа. Были отдельные мыслящие и благородные люди, да что они могли — поодиночке?
… И где они — теперь — все ТЕ великаны?
Много было бестолковых и ненужных работ, а часто — бесполезных и напрасных. А были и такие работы, которые принесли больше вреда, чем пользы, и здоровью людей, и окружающей природе. Вот в чем ужас! Кто же ответит за это?
РАВНОДУШИЕ. О, сколько раз в жизни я спотыкалась об это слово, а особенно после того, как мой муж в июне 1986 года вернулся из Киевского госпиталя МВД СССР, куда его доставили после тушения пожара на Чернобыльской станции. Или нет, чуть позже… Да уж все равно. Ледяное равнодушие просеивало меня сквозь мелкое сито недоверия, отмеривало шкалой подозрения, взвешивало на весах выгоды. Оно подсмеивалось и издевалось надо мной, оно поджидало меня на порогах учреждений и кабинетов, пронизывало холодом и цинизмом в отношениях со многими знакомыми и прежними друзьями, переходило в отчаяние за дверями больничных палат.
Оно открыто презирало меня!
Ничего нет страшнее равнодушия.
После смерти мужа я еще острее ощущала силу и власть равнодушия, перерастающего порой в злорадство черного дракона, даже спиной чувствовала его черное дыхание.
Я давно перестала удивляться этому — философия равнодушия все глубже проникает во все поры человеческого общества.
ВСЕМ ВСЕ РАВНО…
РАЗНИЦА. Разница между всеми нами, живущими и жившими ранее на нашей планете, не так велика, как может показаться сразу. Все деяния наши потому обусловлены предыдущими рамками ограничений и последующими ошибками, что мы неправильно используем отпущенные природой данные. Человек почти всегда идет наперекор своей душе, и, как установили специально проведенные ученые расследования, использует свой мозговой аппарат только в пределах 5–10 процентов от возможного. Большего — не умеет, а может, пока и не дано. То есть все мы: и богатые, и бедные, и умные и глупые, и красивые и невзрачные — все живем приземленно-примитивно, в серо-зеленом мире инфузорий и амеб, не имея понятия о полноценном существовании в гармонии и благолепии. Получается, что имеющееся ограничение образует для нас некую нишу, и на эти 90–95 процентов не пропускает в нее свет качественно новой жизни — жизни созданий высокого класса.
Может, вирус Чернобыля как раз и заполнил эту нишу?
РАЗРУШЕНИЕ 1. Разрушение жизни, разрушение отношений, разрушение личности — близкие и зависящие друг от друга разрушения, и если бы так просто было заменить слово «разрушение» на слово «созидание»! Наше общество уничтожает самое себя целенаправленно, открывая пути и прорывая каналы лавине массового уничтожения. Такое происходит повсеместно. Одно разрушение провоцирует и отягощает другое. За последний десяток лет агрессор СПИД, например, сумел завоевать подавляющее большинство земель и территорий, какое и не снилось никакому историческому полководцу-завоевателю. Наркотизация и алкоголизация населения планеты перешла все разумные и логические границы выживания, детская смертность от наркотиков возросла во всем мире более, чем в сорок раз. Аварии на токсично-опасных объектах, производствах и хранилищах, варварское вмешательство в окружающую природу, возрастающий ряд неизлечимых болезней — тут не нужно никаких войн и оружия, тут идет стремительный процесс прицельного разрушения.
Один вопрос — кому все это нужно?
Один ответ — только тому управителю, только дракону, которому от этого течет прямая выгода.
…Черному дракону, зацепившемуся за мое расследование разрушений, надоело частое упоминание о нем:
— Надоело, надоело и опротивело. И при чем здесь я? Люди сами себя развращают и разрушают, а я им только предлагаю. Они же не отказываются, не так ли?
— Да, они не отказываются. Но если бы тебя не было, никто другой им не предложил бы.
— О, ты далеко не права. И если бы не я… Но незачем полемику разводить. Настоящего разрушения все вы еще не знаете, не видели, фантазии у всех вас на это не хватит. Люди примитивны и слабы. Настоящее-то мое… творение — впереди, по вашему же курсу. Дождетесь еще!
…Господи, отведи от нас все это…
РАЗУМ. Ум — хорошо, а разум — лучше, а еще лучше… Право, лучшее — враг хорошему. То, что сделал один разум, другой может приумножить или уничтожить. То, что обрела душа, другая душа может только расширить или дополнить, а уничтожить — вряд ли!
РАНЬШЕ. Раньше все было по-другому, и никто и не догадывался, что именно тогда и было все настолько хорошо, что лучше вряд ли будет — на веку живущих ныне… Татьяна Геннадьевна вышла замуж в 1998 году и переехала к мужу в Подмосковье. Родилась и выросла в Белоруссии, в Гомельской области, в городе Буда-Кошелево. В конце апреля 1986 года, когда случилась авария на Чернобыльской АЭС, училась в школе. Запомнилось, что сразу, точно, факт аварии пытались умалчивать, да вскоре определили, что радиоактивные выбросы в области были очень большие — местами. Скрывать стало нецелесообразно, да и невозможно. Тут же объявили «Зоной отчуждения», как и многие другие участки территории в республике, огородили колючей проволокой, поставили таблички. Начиная с конца мая, детей срочно отправляли на юг, в другие места. Так вместе с другими ребятами провела три летних месяца в Анапе и Татьяна. Через некоторое время после аварии в школу прямо-таки посыпалась гуманитарная помощь, особенно в первый год, да и потом… И потом многим детям часто удавалось отдыхать в хороших местах — по линии организаций, занимающихся «Детьми Чернобыля», а так бы сроду не попали бы туда.
Население было взбудоражено. Многие люди уезжали сами, некоторых отселяли, прямо целыми деревнями. Деревню Заболотье всю выселили в короткие сроки. Заболотский лес закрыт и поныне, на въездах так и стоят таблички «Радиация». Говорят, что до сих пор там растут грибы-мутанты, ягоды-мутанты, встречаются животные с двумя головами. Встречаются и листья квадратной формы. До сих пор дозиметры закаливают. Танина мама, Валентина Михайловна, работает инженером-радиологом на маслосырозаводе, и ей хорошо известна местная ситуация. До сегодняшнего дня на завод поступает на переработку продукция от коров, пасущихся на пораженных пастбищах. Конечно, после соответствующей проверки, когда оказывается, что сырье содержит радиацию выше установленных норм, его возвращают обратно. Да в том-то и ужас, что нормы становятся все более заниженными, чтобы завод не остался совсем без сырья. Да и куда потом его девают, это забракованное молоко, кто знает? Говорят, что его разбавляют нормальным молоком да привозят обратно — вот доза и стала меньше. А вообще, видимо, этими вопросами никто особенно не занимается. Мало того. Первые годы после аварии профессия радиолога считалась вредной, полагались какие-то доплаты, да лет через пять все отменили.
Танин папа, Геннадий Владимирович, сам был ликвидатором в Чернобыле. Работал по своей специальности, шофером, вывозил людей из Чернобыльской зоны в самое горячее время, в апреле-мае 1986 года. Получил порядочную дозу радиации, но держится. Имеет удостоверение Чернобыльского ликвидатора, раньше были и какие-то льготы. Да теперь все льготы сняли по указу президента республики, оставили лишь незначительные. Людей умирает очень много. Татьяна Геннадьевна рассказывала о проблемах молодых женщин. Особенно тяжело тем, кто рожает детей в настоящее время: у кормящих матерей зачастую нет молока, практически в девяноста случаях из ста. У детей, рожденных после Чернобыльской аварии, множество проблем со здоровьем. Из местных жителей каждый второй болен раком. Старики и пожилые люди все это переносят немного полегче, чем молодежь. Настроения и мнения многих людей выражает часто произносимая теперь фраза: «Белорусский народ вымирает как нация». Сама Татьяна подходит под статью «Дети Чернобыля». Документов пока не оформляла, просто не считала, что пригодится. Теперь же приходится думать о будущем, так что…
Вот раньше…
РАСКАЯНИЕ. РАСПЛАТА. РАСПЯТИЕ.
Раскаялись?
Расплатились?
…Распятие ждет…
РАСПРАВА. Кому расправиться — имеется всегда. С кем или с чем расправиться — также всегда найдется. Сильные запросто расправляются со слабыми, ибо те не имеют сил сопротивляться… Истина стоит за пределами силы и слабости, и ей ничего не нужно от сильных и слабых. А тем и другим — нужна ли она?
* * *
Мы от истины не далеки,
Но и к истине близки не очень.
И — ни с места. Не умрем с тоски
Между заслонившим ее прочим.
Да, не очень к нам близка она,
И не станет ближе, право слово,
Зная, что расправа с ней одна:
Коротка, безжалостна, сурова…
Март 1975 г.
РАССТАВАНИЕ 2. Мое расставание с Владимиром Михайловичем было долгим и тягостным, а в последний раз я видела его в палате Центрального госпиталя МВД 20 мая 1994 года. В моем романе «Наш генерал» – ХХVI глава, «Конец пути» — о расставании.
«В последний раз я видела Володю за день до его смерти. Он ни разу не разрешил мне приехать утром, чтобы провести у него целый день, раздражался и нервничал в ответ на мои уговоры. Только после четырех, только ненадолго. Старался выглядеть пристойно, не быть отвратительным себе и мне. Состояние его было – сверх... всякого описания. Мужественный, скромный человек, не хотел никому быть в тягость. Интересовался всеми нашими делами, спрашивал, звонят ли домой с работы. Телефон в палате давно был отключен... Старался отвлекаться от боли, как только мог. До последнего дня держал себя в узде, не распускался.
Двадцатого мая я приехала к вечеру, как он и просил. Что-то привезла, суетилась вокруг, хотела умыть. Володя очень тихо произнес:
– Ничего не надо. Просто посиди.
Я села на стул возле кровати.
– Нет. Сядь поближе.
Он лежал на кровати, положив руки поверх одеяла, согнув ноги в коленях. Я села на кровать, обняла его колени. Боялась причинить ему боль.
Он улыбнулся:
– Хорошо...
Взял мои руки. Поцеловал. Задержал в своих.
– Все. Уходи.
Уйти сразу я не могла, принесла тазик, воду, полотенце... Он качал головой:
– Нет.
Ну, хотя бы...
– Нет – ничего.
Смотрел на меня умоляюще:
– Уходи скорее…
…Хотел запомнить меня вот так, красиво, что ли, не связывать со своими болевыми ощущениями. Хотел остаться и в моей памяти... красиво! На другое утро я не могла оторвать головы от подушки, Машенька к Володе поехала одна. Вернулась. Ну, как папа? – Рассказала, что неплохо, покушал, просил завтра привезти гранат. Гранат... Ну, хорошо, хоть что-то захотел! Я уже прикидывала, как завтра пораньше заедем на рынок. Наверное, еще не сезон, но ведь должны же быть какие-нибудь гранаты, хоть прошлого сезона...
Завтра, тем более воскресенье, а рынок большой!
А завтра, в воскресенье, двадцать второго мая,
позвонили утром и сказали, что… Володя умер.
Умер… Умер… Умер… Этому – что же, нужно поверить?
Я мгновенно вдохнула последний глоток кислорода, задержала его в себе – утвердила в себе мысль – приваривала намертво.
Конец. Все. Ничего не нужно.
Ничего уже не нужно… Ничего…
Кроме исполнения формальностей и законов человеческих.
Есть законы? Есть правила? Есть формальности?
…Для исполнения каких-то формальностей и нужно было поехать в госпиталь. За мной заехали, и вот я там, в коридоре диспансерного отделения, возле той самой палаты. Нет, все еще не могу поверить! Из палаты вынесли вещи. Просили чего-то подождать. Я не выдержала, превозмогая боль, зашла в эту палату. Все пусто. Окна – настежь. Голая кровать. Свернутый матрас. Посредине палаты – яркая кварцевая лампа. Убивают инфекцию. Только теперь страшная мысль утвердилась в каждой клеточке моего существа: это действительно – конец!
Конец… Господи, помоги…
...Конец. Последний аккорд – на оборванных струнах. Обещали в мае восемьдесят шестого в киевском госпитале, что если сразу не умрет, то протянет лет пять–шесть… Да вот вышло, что восемь протянул – так не хотел расставаться с жизнью. Вспоминаю, как Володя писал мне в своих письмах, в 1970 году, в год нашей свадьбы: "…Молю Бога, чтоб только ты была здорова и жива. Буду жить долго и любить тебя вечно... Отдам тебе все, что имею, и ты это знаешь тоже. Никогда ничего не пожалею для тебя, не пожалею и своей жизни… Знаю, что и ты сделаешь для меня все, что сможешь. Если я серьезно заболею или буду умирать, то из всех необходимых для лечения лекарств мне будешь нужна только ты… Лично я долго болеть не собираюсь ни за что, а если когда-то придется умереть, то я должен умереть мгновенно. Прости, но я так хотел бы".
Как все это было наивно…
Как все это было неправдоподобно давно…
Так хотел бы… Да кто бы хотел другого? Да кто бы хотел так рано…
Да кто бы хотел – так мучительно…
...Похоронили генерал-майора внутренней службы Максимчука Владимира Михайловича 25 мая 1994 года на Митинском кладбище рядом с Мемориалом памяти жертвам Чернобыля. Пожарные Москвы и России, коллеги, руководители, друзья, родственники прощались с Владимиром Михайловичем в Управлении государственной противопожарной службы ГУВД города Москвы на Пречистенке, 22, в фойе, отремонтированном Владимиром Михайловичем недавно. Во время прощания ко мне подходил священник из Московской Патриархии, передал соболезнования Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси и слова сердечной благодарности за помощь, какую Владимир Михайлович оказал в свое время Патриарху. Отпевали в храме на Волоколамском шоссе, заезжали туда по дороге на кладбище. Отец Федор отслужил панихиду, провожал до самой могилы. Народу на прощании и панихиде было очень много, кругом – мундиры, погоны, гражданские лица. По дороге на кладбище за нами шел нескончаемый поток машин – и все на похороны; машины ГАИ регулировали обстановку – до самого кладбища. А на кладбище казалось, что разливается целое человеческое море: люди съехались со всех сторон света, вся Россия, ближнее зарубежье и далекие иностранцы прислали своих делегатов; яблоку негде упасть. За людьми не было видно могил, я сразу даже не поняла, где мы находимся, где будет могила, да и вообще… Детали запомнились приблизительно…
Состоялся траурный митинг, многие плакали.
Над кладбищем сделал прощальный круг вертолет пожарной охраны – прощался с генералом. Шум его моторов перекрывали залпы траурного салюта.
Все.
Это – все.
Моих сил на это хватило.
