Людмила Максимчук
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
По страницам произведения
ПАРТИЗАНЫ – ПЕССИМИЗМ
ПАРТИЗАНЫ. Такое чернобыльское слово «партизаны»… С чего бы? Ведь не война же??? Партизан в Чернобыльском сражении оказалось немало. И кто же они такие? И каким образом появилось такое словосочетание «партизаны Чернобыля»? Галина Ивановна Одейко подробно и доходчиво описала мне это на скорбном примере из своей собственной жизни. Далеко не сразу она решилась поведать мне свою историю — не очень-то ей хотелось о горе вспоминать лишний раз…
Ее супруг, Анатолий Евдокимович Хохлаткин, 1945 года рождения, попал в Чернобыль именно таким образом. Забрали его без предупреждения, ночью, 10 июня 1986 года. Ровно в 2 часа 45 минут, когда супруги уже спали, в дверь раздался резкий звонок. Галина Ивановна быстро проснулась, сердце екнуло, и первая мысль была: что-то случилось с детьми. Неделю назад они отправили двоих своих детей в пионерский лагерь, а известий от них все не было. Вот и подумала, что — вдруг — пришли с какой-нибудь вестью о детях, не дай Бог, автобус по пути перевернулся или еще что… Анатолий пошел открывать дверь. Когда заглянул в дверной глазок, то увидел военного в форме: удивился, конечно, но дверь открыл. Если бы знали наперед, то… Но что делать — в жизни чаще всего случается не то, чего боишься заранее, а как раз то, о чем и думы не было!
Военный прошел в прихожую, показал удостоверение от райвоенкомата.
— Вы — Анатолий Евдокимович Хохлаткин?
— Я…
— Принесите паспорт и военный билет.
— Что такое? Зачем?
— Срочно собирайтесь на военные сборы. Прошу поспешить и не задерживать всех нас.
…Недоумение Галины Ивановны перерастало в тревогу. Значит, с Ириной и Костей все в порядке, а с мужем — что будет? Сразу припомнились рассказы матери, как забирали ее первого мужа в 1937 году, оставили одну с малым ребенком на руках… Тогда кругом были враги народа. А теперь-то что творится, как узнать? Ну, забирали Анатолия и раньше — также через военкомат — на сборы, так возили по осени в колхоз на картошку. Правда, давно таких сборов не было. Мужчины прошли на кухню, Галина Ивановна — следом:
— Забираете мужа ночью. Куда?
— Я уже сказал — на сборы. Он вам потом напишет А сейчас соберите сменное белье и запас еды на три дня. Чемодан не нужен, давайте какой-нибудь рюкзачок.
— Так вы хоть время какое-то дайте, заезжайте попозже!
— Нет, собирайте срочно. Буду ждать.
Галина сделала, как было сказано. Правда, неловко было собираться в присутствии постороннего человека. Толком и попрощаться-то не успели… Только услышав, как захлопнулась за ними дверь, бросилась следом — как была — в накинутом поверх ночной рубашки легком халатике. Успела догнать уже во дворе, ужаснулась, увидев черный «воронок», газик, покрытый брезентом: точно, тридцать седьмой год! А в газике уже сидели двое таких же бедолаг. И, провожая взглядом уходящую в ночь машину, Галина Ивановна с сожалением поняла — не нужно, ох, не нужно было открывать дверь! Ведь не было никакого предварительного уведомления… Она успела запомнить номер машины и, вернувшись, домой, тут же записала его. Да что толку? Стала ждать. Анатолий сумел позвонить на другой день, ранним утром.
— Ты где? Что с тобой?
— Мы еще здесь, на Киевском вокзале. Здесь же проходим обследование. Позвони моему начальству, ведь они меня даже в отпуск не отпускали, уже второй год, как я им нужен безотлагательно. Пусть позвонят в военкомат, все объяснят, и, может быть, тогда меня отпустят.
Галина позвонила, сумела переговорить. Начальники пообещали, но зря — все оказалось безрезультатным. Что еще можно предпринять? Стала звонить дальше, другим начальникам. Анатолий уже который год был бессменным водителем автобуса знаменитой команды «Спартак», и хотя тренеры и руководство считали ранее Анатолия незаменимым, тут ничего сделать не смогли или не захотели. А ведь им, наверное, ничего не стоило… Но тем не менее… Проходит месяц — ни слуху, ни духу. Галина успела уже не однажды наведаться в военкомат — дальше порога не пускали. Наконец, кто-то вышел и сказал, мол, все хорошо, муж — на военных учениях, скоро напишет. Ждите письма. И правда, вскоре — приходит письмо из Припяти — это было ясно по обратному адресу на конверте. Из Припяти… так это ж — Чернобыль! Да как же это… Ужас! Но пишет, что все нормально, что пробудет еще месяц, что лишнего писать нельзя. Очень волновался о детях — все ли с ними в порядке, есть ли от них известия. Позже стал писать успокоительные письма, уверял, что скоро вернется, а подробности расскажет при встрече. Стали ему отвечать всей семьей — как раз приехали дети; они приписывали ему от себя в каждом письме. Было всего пять-шесть писем, жаль, что так далеко их спрятала — трудно теперь отыскать. И все же Галина дает себе отчет в том, что спрятала их подальше почти сознательно, чтобы успокоить свою боль. Но где-то они лежат, свидетели и хранители человеческой информации о трагических буднях Чернобыля! Юношеские письма из армии — они были совсем другие, те близко лежат, они светлые и жизнеутверждающие, радостные, с мыслями о будущем — молодость была, собирались пожениться. Теперь иногда их перечитывает. А вот письма из Чернобыля — совсем другое дело… И тогда, и потом, и до сих пор — сколько раз казнила себя, что открыли дверь в ту ночь!
Вот — новое письмо, пишет, что скоро приедет.
В следующем — что остается еще на месяц, потому что смена не приехала… Шел уже конец июля. В августе — то же самое, смены нет. Галина вспоминает, что писал так: «мы здесь для того, чтобы радиационная зараза не распространилась по земле, не пришла к нам в Москву. Живем в палаточном городке, сами его создавали. Занимаемся строительными и дезактивационными работами. Понимаешь, я — коммунист. Мы тут все, то есть многие, — коммунисты. Если не мы, то кто же спасет всех нас? Посылаю вам фотографию, сами увидите, как мы живем тут». В последнем письме прислал справку об облучении, где указана доза — очень маленькая против реальных цифр. Как друзья-чернобыльцы шутили, если хочешь узнать правду о себе — умножь свои цифры на 100! Потом рассказывал, что позже стали возить на реактор… Смены не было еще долго. Ехал на месяц, а пробыл три с половиной месяца. Следующие «партизаны» стали более опытными, они уже знали о том, как «брали за жабры» их предшественников. А жены их оказались гораздо умнее: или двери не открывали, или говорили через дверную защиту: «Мужа дома нет. Когда будет — не знаю. Уехал в отпуск». Это самые первые были «партизанами-дилетантами», а следующие стали более осмотрительными — профессионалами.
Вот почему так долго не было смены у Анатолия и его коллег!
Пока Анатолия не было, на Галину свалилась масса проблем. Жили на одну ее зарплату, зарплату мужу выплатили гораздо позже — вместе с теми чернобыльскими крохами, которые еще нужно было доказывать и «выбивать» через военкомат. Оказалось, что те большие деньги, обещанные за работы на Чернобыле, — чуть ли не в трех-четырехкратном размере от зарплаты (как говорили, на машину хватит!), — обернулись малой подачкой. Денег тех даже на приличный телевизор не хватило. То есть летом 1986 года семья уже поняла, что такое лишения и ожидание отца и мужа. Дети уже вернулись из лагеря, а лето еще не кончилось. Хорошо, что Галине на работе хоть дали путевки для всех троих — и детям, и матери. Поехали в Подмосковье в августе — очень кстати было. А там было полно переселенцев и гонимых судьбой Чернобыля. Галине стало совсем плохо от увиденного и услышанного…
Воображение рисовало мрачные картины.
Но лето прошло. Анатолий вернулся только в начале октября. Ничего особенно не рассказывал, да тогда и думать не хотелось о плохом. Он отделывался шутками и прибаутками. Рассказывал больше о природе, животных, посторонних предметах — лишь бы не о себе, как будто потрясения в природе не имеют отношения к перелому в его собственной судьбе. Да, видел брошенные дома, пустые поселения, огромных, раздутых животных, почти не боявшихся человека. Видел колоссальных рыб, выловленных в реке Припять, и всякое другое, не поддающееся реальному описанию… До Чернобыля сам был сильным и крепким, и не просто физически сильным, а уникально сильным — запросто гнул трубы руками, так же легко их разгибал. У Галины Одейко и Анатолия Хохлаткина была давняя дружба. жили в Сокольниках, на «Мазутке», в соседних дворах, вместе ходили в детский сад, а потом — в школу. Знали друг друга хорошо. Поженились. Чего еще надо? — Ничего другого, как мира и семейного благополучия. Но нет, такого было не дано. С 26 апреля 1986 года многие московские семьи пережили такие трагедии, которые сравнимы только с трагедиями мировых войн, эпидемий и революций, а порой — значительно более обширные. Главная причина — моральная. Ах, Чернобыль виноват? Не докажете. Где доказательства, документы, печати, подписи?
Когда забирали по ночам — доказательств не оставляли.
Когда возвращали домой — доказательств не оставляли.
Когда писали истории болезней, окончательные диагнозы, заключения о смерти — доказательств не оставляли.
Нет доказательств, нет людей, нет проблем — что и требовалось доказать в заданной теореме. Что ж, доказали только одно: цена человеческой жизни — ржавая копейка. Цена человеческой безответственности — Чернобыльская катастрофа. Сотни и тысячи «ржавых копеек» уже давно преданы земле, и сохранится только память о них в сердцах человеческих, в душах родных и духовно близких людей. Галине Ивановне тяжело вспоминать и рассказывать все это. Но для долгосрочной памяти современников и детей грядущих поколений необходимо разыскивать и запечатлевать живые свидетельства и подробности, которые сразу, может быть, и кажутся не столь значительными. И если теперь этого не сделать, откуда же они возьмутся потом?
Так что же Анатолий? Здоровье убывало постепенно, как уходила вода в песок. Жаловаться не любил. Терпел молча. Стал быстрее уставать — сам себе удивлялся. Научился подолгу отдыхать, чего раньше никогда не было. Галине становилось все тягостнее и тяжелее смотреть на мужа. Она сама — женщина волевая и активная, привыкла не сидеть сложа руки, а действовать быстро и уверенно. Она давно уже увидела, что дела у Анатолия пошли не те… Муж осунулся, появилась седина, заметно впали глазницы, а глаза стали резко выступать. Да, именно так — вспоминаю состояние здоровья и упадок сил у моего мужа, с которым мы, как она, так и я, прожили в точности один и тот же срок — восемь лет после Чернобыля. И умерли-то наши мужья в один и тот же год и почти в один день: Владимир — 22 мая, а Анатолий — 23 мая 1994 года. В феврале 1994 года у Галины с Анатолием была круглая дата — серебряная свадьба — 25 лет вместе. А тогда… В 1988 году случился у Анатолия перелом ноги, заживал очень долго. Раньше-то никаких переломов никогда не было, а тут — на тебе… Галина Ивановна долго настаивала, требовала, чтобы муж обратился в поликлинику для серьезного лечения, а он все не хотел, шутил:
— Видно, я старею, а ты меня больным считаешь.
В поликлинику все же пришлось пойти, и произошло это только в 1989 году, когда перенес на ногах двустороннее воспаление легких. Сроду раньше не болел, все переносил легко. Сделали снимок, стали лечить, послали на дальнейшее обследование. Так обнаружили и признали щитовидку, выписали лекарства. Поставили на учет в районной поликлинике. Но Анатолий лечиться и пить лекарства не любил, это мешало ему, более того — не прибавляло веры в будущее. Пессимизм давил со всей силой обреченности, Анатолий привык поговаривать: лишь бы до пенсии дожить! Начиная с 1991 года, из радиационного центра стали приходить приглашения на обследования, листы опроса, анкеты и все такое. Анатолий все эти бумаги и письма полностью игнорировал — не в его характере было становиться пациентом подобных клиник. Как я его понимаю! Владимиру Максимчуку присылали все это тем же порядком, да так до сих пор и валяются незаполненными те бумаги…
Никто не хочет болеть.
Никто не хочет признавать себя больным.
Никто не хочет раньше времени умирать…
Вся эта возня напоминала Чернобыль, о котором хотелось прочно забыть. Анатолий Евдокимович после возвращения из Чернобыля работал все там же. Свою работу он любил, свою команду просто обожал. Начальство — это одно, а команда — совсем другое. Команда его ждала, очень обрадовалась, стала называть его «Наш чернобылец». Классные игроки команды: Дасаев, Черенков, другие «звезды» футбола любили Анатолия — буквально носили его на руках, называли еще и по-другому: «Наш талисман», потому что водитель всегда приносил команде удачу. Работал, хотел о Чернобыле забыть навсегда. Да Чернобыль-то не хотел, чтоб его жертвы уходили из-под его черной «драконьей» опеки… В 1991 году позвонили друзья-чернобыльцы и сказали, что выдают чернобыльские удостоверения и вручают медали. Стали — как раз тогда — организовываться чернобыльские организации и общества. С одной стороны — вроде хорошо, можно встретиться со своими старыми друзьями, с другой… Пошла какая-то «странная» помощь: то талончики на дефицитный товар (такое было время!), то запись на холодильник, то продуктовый набор, что явно был из гуманитарной помощи… Что же это? Анатолий с болью и горечью относился к такой благотворительности, знал, что никто ничего и никогда даром не сделает, тем более — большинство таких, как он, так и останутся рядовыми ликвидаторами, чей подвиг по достоинству оценят не скоро…
1991 год сильно пошатнул материальную стабильность семьи, порой просто почва уходила из-под ног. В 1992 году пришлось уйти из «Спартака» — в стране пошли такие дела, что зарабатывать честно становилось все труднее. Большой футбол все еще оставался государственным, коммерческим пока не становился, как многое другое… Анатолия и «перетащили» в коммерческий футбол, который к тому времени уже начал набирать силу, в команду «Асмарал», да ненадолго. Больших заработков и тут не было. Его друг по Чернобылю работал как раз в таксомоторном парке, приглашал к себе, говорил: пойдешь на пенсию в 50 лет (по Чернобыльскому закону), а к тому времени будут списывать машины после срока службы, и можно будет выкупить машину недорого в частную собственность. Все так и получилось, Анатолий согласился, проработал в парке полтора года, выкупил машину «Волга». Правда, все первоклассные машины достались начальству, да и так — все же лучше, чем ничего. Машина очень пригодилась. Когда стало совсем худо со здоровьем, стал заниматься частным извозом. Заработок был, конечно, небольшой, но как-то жить было можно. Плохо было то, что здоровья становилось все меньше и меньше, а на обслуживание машины уходило все больше сил…
До той ранней пенсии Анатолий так и не дожил.
Нужно отдать должное Галине, которая все последние годы тянула на себе детей и мужа. Она работала на серьезной административной работе с гарантированным окладом, что спасало от полного провала. Дети выросли, им было нужно то одно, то другое, то третье: сын только что вернулся из армии, дочь училась. Лекарства стоили дорого, цены на жизненно необходимые товары росли. И сама-то Галина еще была не в таком возрасте, когда можно махнуть на себя рукой — нужно было одеться-обуться. Да и так совпало тогда одно к одному: сама тяжело болела после операции на желчном пузыре… Сдаваться было нельзя, долго сидеть на бюллетене не давали по работе, оставить работу возможности не было. Судьба была неумолима. Положение со здоровьем супруга усугублялось — щитовидная болезнь прогрессировала, глаза изменились до неузнаваемости, очертания шеи потеряли прежнюю форму. Слабость наступила невероятная. И хотя Анатолий не верил врачам так же, как и раньше, в марте 1994 года получилось внезапное обострение — таким образом оказался в больнице на Соколиной горе, куда привезли ночью на «скорой помощи». Это обострение наступило сразу после прививки от дифтерии, которую сделали для профилактики заболевания. Никто не поинтересовался анамнезом больного; вкололи прививку, а низкий иммунитет пострадавшего дал толчок приближению конца. Реакция пошла сразу же — ночью щитовидный узел вздулся, как три апельсина сразу! Потом уж сказали сочувственно: так это Чернобыль виноват…
23 марта забрали, а 25 марта позвонили и сказали, что у Анатолия ночью была клиническая смерть. Приглашали попрощаться. Вся семья приехала, все увиделись… Но умер он не сразу. Оперировали два раза, ставили трубочку — трохтостому, но это не спасло. Все два месяца пролежал в реанимации, и улучшения не наступало... Отчаянию Галины не было предела, да толку — чуть. Нужны были дорогие лекарства, уход, постоянное присутствие возле больного. Как это потерпят на работе? Где доставать лекарства и как их оплачивать? Она вспоминает, как обращалась за помощью во многие отечественные организации и учреждения, но помощи не получила. И — контраст: с благодарностью приняла помощь одной американской фармакологической компании, которая предоставила ей нужное лекарство — прямо сняли со своего демонстрационного стенда. Денег не взяли — понимали, что такое горе, что такое Чернобыль… Также, неделю спустя, другая фирма, уже финская, «Фин-Эйр», узнав о срочной необходимости в их препарате, на другой же день сумела доставить его в Москву с первым же самолетом из Финляндии. Передали тут же. На какое-то время помощи этих лекарств хватило, но болезнь была сильнее. Хотелось надеяться на лучшее, но шли дни, а просвета не было. Анатолию становилось все хуже. Жил только на лекарствах и вливаниях. Когда ему сообщили, что у него 1 мая родился внук, его реакция была неадекватна: он стал срывать аппарат, поддерживающий сердце и дыхание, оттолкнул капельницу, пытался снять кислородную маску — так выразил свое состояние в ответ на свою болезнь и беспомощность перед лицом счастья! Понял, что внука не увидит никогда… Просил оставить до конца свои наручные часы как символ ощущения себя живым… Анатолий жестоко страдал до последнего своего дня, умер 23 мая 1994 года. Когда он умер, его страдания прекратились. А вот у Галины-то — далеко нет. Она встретилась с патологоанатомом, и он сказал ей:
— При вскрытии вижу — все внутри черно. Сколько ему лет?
— Сорок восемь.
— Где он у Вас был?
— В Чернобыле.
— Тогда все ясно.
— Тогда… напишите мне такую справку.
— Подождите, я узнаю…
Ушел. Узнал. Вышел и сказал:
— Написать такую справку мы не имеем права.
— А какую имеете право написать?
— Что умер от дифтерии.
— И это — все?
— Да. Больше мы ничего не можем.
Это и написали. Галина пошла к главному врачу, там был такой ответ: мы не имеем право давать другую справку. А что же патологоанатом? — так тот много лишнего сказал… Так и нет у Галины доказательств о связи смерти мужа с его работой на Чернобыле. Так и не получает она за него ни копейки. Дети также не получили ничего, потому что на момент смерти отца были совершеннолетними. Не успел Анатолий в свое время оформить инвалидность, не хотел надоедать себе и врачам, так что семья ничего не имела и не имеет после смерти родного человека. Помогли тогда — только сотрудники таксомоторного парка, у других таких возможностей и средств не оказалось. А сама, пока ухаживала за мужем, потеряла работу, хотя проработала на одном месте около 30 лет. Каким-то образом протянула некоторое время и. в свои 52 года, встала на биржу труда — в 1998 году. Вскоре вмешался собес, отозвал документы из биржи, но пенсию так и не оформил — не подходила под статью. Что же дальше? Начались мытарства, потерялась очередь на бирже, и все началось сначала… Все же сотрудники биржи, при достижении Галиной Ивановной 53 лет, постарались оформить ей досрочную пенсию. Спасибо им. Также спасибо организации инвалидов Чернобыля «Заслон Чернобыля», которая помогла ей поставить памятник на могиле мужа на Хованском кладбище, пусть и три года спустя. И долго еще для Галины Ивановны не кончалась эта черная полоса, когда у самой не было ни сил, ни средств…
Вот такая выпала доля «партизану Чернобыля», а также его вдове, его детям. Все «партизанские» беды семья разделила сполна. И к тому же… Сколько Галина узнала за последние годы таких вот «партизан», но лишь единицы может припомнить из тех, кому удалось вовремя «пробить» инвалидность не мытьем, так катаньем. Их наберется не больше четырех-пяти — на сотню человек. Из всего Центрального округа Москвы на сегодня имеют инвалидность всего несколько человек. С каждым годом «пробивать» группу инвалидности становится все труднее и труднее. Полковникам и генералам — тем проще, как всегда и везде. У «партизан Чернобыля» — нелегкая судьба. Половины из них наверняка уже нет в живых, а оставшиеся большей частью непоправимо больны. Говорят, что медицина здорово продвинулась вперед с тех пор, как умерли самые первые страдальцы. Да кто его знает, когда все оставшиеся в живых «партизаны» заметят такое «партизанское» продвижение на пути их спасения?
ПЕВЕЦ. Да, приезжали и артисты в Чернобыльскую зону, особенно певцы, не в начальный период, а когда стало менее опасно. Они любят вспоминать те концерты. Искусство не знает границ и преград к человеческому сердцу… Певец и композитор Александр Ковалевский, Заслуженный артист России, лауреат первого фестиваля пожарной песни 1999 года, сам родом с Украины, с Харьковщины. Трагедия Чернобыля его стороной не обошла и осталась в нем тревогой о судьбах родных и близких, обо всех нас. Он часто бывает с концертами и на родине, и на загрязненной территории прилегающих к Чернобыльской зоне земель; чаще всего на Брянщине, особенно пострадавшей от Чернобыльского выброса из других областей России. Видит, как живет и страдает простой трудовой народ, как изменилось многое в повседневной жизни людей и окружающей среде — и не в лучшую сторону. Вспоминает, в частности, поездку 1990 года в Новозыбков Брянской области и тот пруд посреди красивого села, в котором водились рыбы-мутанты с огромными головами... Захотел искупаться — нельзя, говорят; никто из местных тогда не купался.
Город Новозыбков — один из наиболее загрязненных радионуклидами городов России; состояние окружающей среды и здоровья его жителей оставляет желать гораздо лучшего. Программу гибели генетически впитала природа и человек — чего же боле? Начиная с 1988 года наблюдается резкий рост числа умерших, особенно в молодом возрасте. Люди умирают от рака, гепатита, заболеваний щитовидной железы; особенно страдают дети…
Александр Павлович высказал такую мысль: «Проблема Чернобыля – одна из важнейших проблем человечества, или по-другому: Чернобыль – начало уничтожения человечества и всего живого на Земле. Человек сам пилит сук, на котором сидит: давно уже уничтожает природу, землю, на которой живёт, друг друга, причём совершенно сознательно… Тенденция, когда все хотят всё захватить в собственность, приватизировать, извлечь доход из всякого дела, – страшная вещь. А может, кто-то захочет приватизировать нашу планету, всю Землю целиком, и тогда будет распоряжаться ею и её народами безраздельно? Ну как, не возражаете?»
Очень, очень близко к правде наших дней…
Удивительно устроена жизнь! Не обещая ничего прочного, стабильного, постоянного, в то же самое время требует того же самого от каждого из нас, когда речь заходит о главном. Пришло – и есть, ушло – и нет. И всё? Всего десять лет мы с дочерью были знакомы и дружили с Александром Павловичем и Аллой Ивановной Ковалевскими, но это были значимые годы нашей жизни. Наша творческая дружба началась с короткого знакомства под эгидой противопожарной службы Москвы с 1999 года и не прерывалась все эти годы. Ещё в 1998 году Александр и Алла прочли мою книгу «Не всё сгорает…», повесть, стихи, поэму. Книга впечатлила. Им очень понравилось моё стихотворение «Душа». Александр говорил, что «Душа» отозвалось в нём болью о жизни человека, о расставании с жизнью, в частности, обо всех людях, ушедших преждевременно, погибших от болезней, от военных ран, от Чернобыля.
Он написал музыку; получилась песня.
ДУША – SOUL
Музыка Александра Ковалевского
Постой, душа моя, не рвись
Из распластавшегося тела:
Вдруг оживёт – остановись –
Нет вероятному предела…
Хотя бы пару лишних лет
Ты попроси ещё у Бога!
Душа моя, мой рай и свет,
Прости и потерпи немного.
Не пожалей – так пощади,
В тебе одной моё спасенье.
Ещё минуту подожди…
Ну хоть секунду…
Хоть мгновенье…
Март 1993 г.
Главное в жизни происходит часто незаметно, осознаётся потом. Произведения Александра Ковалевского очень разнообразны, его песни исполняли тогда многие популярные артисты. Песня «Душа» также заслужила такое внимание и понимание, нашла своих слушателей. Вскоре – поочерёдно – развернулись три направления нашей деятельности с Александром Ковалевским. Первое – участие в Межрегиональном празднике славянской письменности и народного творчества «На земле Бояна» в Трубчевске Брянской области в 2002–2009 годы. Второе – участие в Международном телекинофоруме в Ялте в 2001 году. Инициатором форума стала межгосударственная телерадиокомпания «Мир»; девиз форума «Вместе – в третьем тысячелетии» или коротко – «Вместе». Третье – создание цикла песен, посвящённых героико-патриотической теме пожарно-спасательной службы России в 2000–2009 годах.
Что касается Международного телекинофорума в Крыму, так он и до сих пор проходит там каждый год, и каждый год исполняют Гимн форуму «Телекинофорум в Ялте» на мои стихи и музыку Александра Ковалевского. А нашу песню «Красавица Ялта» можно услышать в Ялте и везде в Крыму круглый год. «На земле Бояна» наши песни «Славянские берёзки», «Старые гусли», «Встреча над Десной» в своё время были очень популярны, и пели их не только в Брянской области. Пожарным и спасателям нашей страны адресованы «Марш спасателей», «Гимн пожарно-спасательной службы Москвы», «Героям-пожарным», а именно пожарным Чернобыля, «Любимый спорт», а именно пожарно-прикладной спорт, «Купина Неопалимая»… Эти песни поют на тематических встречах, исполняют в залах, слушают в узком кругу, вспоминают в торжественных и скорбных случаях.
Лирическая тема тоже очень увлекательна, но и остальное стоит того, чтобы заявлять об этом в полный голос. Наше творчество – во всех отношениях – ни в коем случае не на коммерческой основе. У нас об этом и речь никогда не шла. Мы стремились к раскрытию темы, полноте отображаемой идеи, доходчивым средствам выражения. Как говорил Александр Павлович, моя придирчивость к тексту и накал его музыкального потенциала стали залогом написания в соавторстве таких произведений, каких у него не получалось с другими поэтами. Коммерческий шоу-бизнес – это что-то другое, запрограммированное на прибыльную отдачу. В этом мире, когда подавляющее большинство любят и слушают только себя, Александр умел любить других, впитывать настоящее, выделять главное, сочувствовать посторонним, слушать музыку окружающего мира. Его душа очень музыкальна. С Александром и Аллой мы стали друзьями вскоре после знакомства. Потом часто встречались и в домашней обстановке, разговаривали о жизни и творчестве, строили планы.
И сколько же всего происходило интересного у нас и с нами! Например, именно по Сашиной инициативе мы с дочерью осенью 2000 года купили компьютер – это чтобы мне не печатать на пишущей машинке, а Маше – работать с музыкальными программами, да уже и входил в моду интернет. Саша сам и купил все комплектующие для компьютера, сам ящик-процессор, монитор, запасные диски, даже новомодный вращающийся стул. Алла, верная спутница и помощница, способствовала этой затее: привезли всё это к нам на своей машине. Саша собрал агрегат, запустил программы, научил меня работать с текстами, фотографиями, иллюстрациями, чтобы не платить в издательствах и типографиях сумасшедшие деньги. Очень долго входило это новшество в моё сознание, в мою жизнь, но как помогало потом! А чуть что в компьютере не работает или появятся вирусы, то снова звоню: «Саша, опять беда, помоги!» И, как правило, он тут же приезжал, чинил, налаживал, ездил на рынок за запчастями, ругал меня за неосторожное обращение… А когда 4 октября 2001 года Чернобыльский дракон погубил мой труд, мой самый первый вариант «Чернобыльского словаря человечества», как же Саша переживал, но сделать ничего не мог: весь файл пропал необратимо. Как радовались Александр с Аллой, когда в декабре 2003 года Владимиру Максимчуку наконец-то присвоили звание Героя России! Как раз тогда мы работали над «Гимном пожарно-спасательной службы Москвы».
Чернобыль – отправная точка многих понятий, определявших мировоззрение соотечественников. Больная и болезненная точка… Когда – при разных обстоятельствах – к Александру Ковалевскому обращались с предложением поддержать мероприятия, связанные с катастрофой на Чернобыле, он считал своим долгом участвовать в них. Все наши поездки в Трубчевск Брянской области были пронизаны духом старины, духом России и, к сожалению, хотя отчасти, смрадным дыханием Чернобыля. Русские, украинские и белорусские певцы, музыканты, поэты, танцоры, и отдельные мастера, и целые коллективы, и дети, и взрослые, и профессионалы, и самодеятельные артисты – все выступали с разными программами, и многие выступления были связаны с трагедией, которую внесла в жизнь наших народов Чернобыльская катастрофа. Этот самый равнодушный и коварный Чернобыль настолько перевернул жизнь простых людей, что и до сих пор даже творческие натуры с трудом находят средства выражения своих переживаний и чувств…
Да и не только это. Не забуду посещение социального детского приюта города Трубчевска Брянской области вместе с Александром Ковалевским, который с августа 1999 года являлся почётным гражданином города Трубчевска и членом попечительского совета социального детского приюта города Трубчевска Брянской области. В приюте собраны дети из неблагополучных семей Брянщины, количество которых с каждым годом не уменьшалось. Возраст детей – от трёх до четырнадцати лет, и каждый ребёнок – проблема. Александр оказывал им всевозможную помощь и содействовал образовательному, физическому и культурному развитию детей. Часто выступал с концертами, которые дети ждали с нетерпением. Эти ребята и так многого лишены при теперешней жизни, а Чернобыль, так или иначе, внёс свою горькую добавку в их судьбы.
***
Жизнь редко преподносит счастливые сюрпризы, чаще – совсем наоборот. Последний раз мы виделись весной 2009 года, у нас дома. Александр как раз готовил к выпуску лицензионный диск наших песен, а их у нас немало. Он тогда и сообщил, что мастер-диск успел доработать и записать. Как раз в 2007 году Алла и Александр переехали в загородный дом, в Купавну Московской области, чтобы быть ближе к природе. Оказалось, это недалеко от нашей дачи, и мы даже обрадовались, что будем соседями. Когда я приехала к ним в гости, они с гордостью показывали дом, сад, двор, рассказывали о своих задумках по усовершенствованию жилища. Последнее время и занимались переустройством своего хозяйства, что оказалось очень непросто. Строить нелегко, а перестраивать – ещё труднее. Слишком много Александр взялся делать сам – по разным соображениям.
Мы давненько не встречались, потому что до Москвы из Купавны добраться – не то что с Капотни, где супруги проживали прежде. Они изредка наскакивали проездом, не надолго, иногда даже чай не пили. Вот и теперь… Я удивилась, как Александр осунулся, похудел, сник. Поседел – когда же?
– Устал? – спросила я.
– Да, – вздохнул он. – Сам не ожидал, что стройка настолько затянется.
– Так нельзя. Ты себя тратишь сверх нормы. Тебя трудно узнать, – и я ещё раз оглядела его с ног до головы, высказала иные опасения.
Он прямо вытянулся в струну, замер безмолвно, стоя возле нашего рояля – так и остался стоять в моих глазах. Помолчал. Стал ещё более не похож на себя прежнего. Кивнул головой, соглашаясь со мной, и заговорил, словно оправдывая себя.
– Даже не знаю, кто я теперь: музыкант, грузчик или строитель, – печально произнёс он. – Ладно. Главное – наш мастер-шаблон готов! Вот только съездим на гастроли, и всё, хватит. Отдохну и займусь творчеством.
– Куда поедете?
– В Брянск, на юбилей… Вернусь оттуда – всё в жизни переменю, поверь!
Да, хотелось верить. А ведь мы совсем недавно, несмотря ни на что, набросали несколько совместных проектов, но приступить к ним не успели. Так и не успеем. Александр и его супруга Алла трагически погибли в автокатастрофе тем же летом, в июне 2009 года, как раз возвращаясь с тех самых гастролей из Брянска. Александру не исполнилось и 52 лет. Поверить в это было трудно. Неужели меня в жизни может ещё что-нибудь так потрясти, после всех предыдущих личных потерь? А наш диск? Гораздо позже я позвонила Валерию, брату Александра, просила найти в электронных записях музыкальной студии этот самый мастер-диск. Валерий долго искал, не мог определить, то или не то. И счастье – нашёл-таки то!
Мне надо было завершить начатое и довести выпуск диска до результата, как говорят. Диск вышел. Название «Дорога странствий» оказалось символичным: дорога странствий славян, странствий друзей, странствий души… Наши знакомые друзья, певцы и музыканты, слушая песню «Душа» в исполнении Александра Ковалевского, не могут сдержать слёзы: словно пел о себе. Время идёт. Осталось несколько незавершённых наших песен, да и те, что вышли в свет, исполняются не так часто. На моём и Сашином энтузиазме держалась добрая половина «поддержания на плаву» героико-чернобыльской темы, а с его смертью…
Мне, как раз с травмой ноги, было трудно передвигаться; я плохо себя чувствовала вообще и, словно нарочно, опоздала на похороны в Подмосковье, в Барвиху. Машина и автобусы уже ушли от Пречистенки, 22, Управления противопожарной службы Москвы… Ни на каком такси доехать так и не удалось. Ночь не спала, написала стихотворение: прощай, певец!
АЛЕКСАНДРУ КОВАЛЕВСКОМУ – ALEXANDER KOVALEVSKY, SINGER and COMPOSER
Посвящаю певцу и композитору, заслуженному артисту России
(04.10.1957 – 27.06.2009)
Расколот мир, как черепок из глины,
На две равновеликих половины:
На жизнь – с начала миросотворенья
И смерть – от лобового столкновенья.
С таким порядком жизнь всегда смирялась;
Жить вечно никому не удавалось.
…По треку, по бетонному кольцу
Несётся жизнь к финальному концу.
Навстречу – смерть – пунктиром и зигзагом
Крадётся исподволь коварным шагом.
Притормози, в соседний ряд уйди!
Но нет – и смерть восстала впереди.
Прощай, певец, отмеченный судьбою,
Прости нас всех, идущих за тобою,
Скользящих тем же следом по бетонке…
Ты песнь свою оставил для потомков,
Наследников бетонки и долины,
Где возводили мы дома из глины,
Где глиняное счастье – правдой было,
Где глиняное солнце нам светило,
Лаская землю мутными лучами
Под музыку тревоги и печали.
…О чём жалеть? О прошлом? О грядущем?
Забыть о худшем? Вспоминать о лучшем?
К чему стремимся мы? Чего мы стоим,
Не палачи, не боги, не герои?
Другим оставим – что? …Гниют опилки
На дне разбитой глиняной копилки…
…Прощай, певец! Твой образ будет с нами,
Пока мы все не станем черепками.
…Любой сосуд из глины разобьётся.
Жить вечно никому не удаётся.
***
И всё-таки – не так. Душа – живая.
И песня! Пусть звучит, не умолкая.
Дожди размоют глину. Власть бетона
Закончится. Смерть будет вне закона.
Певцам и песням – нет препятствий в мире.
И песня! Вот она – в прямом эфире…
30.06.2009 г., в ночь, после похорон, в редакции 2020 г.
ПЕРЕДЫШКИ. Передышки у ликвидаторов тоже были, но кратковременно — кто даст передохнуть? Стихия не знает пощады, не отпускает в отпуск. Да и сами довели себя до того, что инерция движения не дает «дух перевести». Порой даже на короткие привалы рассчитывать не приходилось.
ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ. Оставить родные и привычные места и ехать в неизвестность, не зная, придется ли когда-то вернуться обратно — в загрязненную зону, то есть в дом родной... Легко ли это? Или когда уже не будет загрязнения, не будет и самой Чернобыльской зоны? Тем не менее, кто-то вернулся, кто-то и не отлучался надолго, кто-то давно на все махнул рукой: жизнь — одна, и смерть — одна. Вскоре после начала дезактивации убедились, сколь мало в ней пользы, тогда стали отселять людей насильно в «чистые» районы Украины, выплачивали денежные суммы на устройство. Да только мало таких, кто прижился на новом-то месте. Истратив эти деньги, через пару месяцев люди стали возвращаться, чаще всего — старики. Где-то в новом месте — как жизнь начинать? А тут все родное, свое хозяйство, устоявшийся образ жизни. Мало того, молодых за собой потащили, зовут в гости внуков. И никакие объяснения не помогают: не научились они смолоду относиться к себе бережно.
Как живут? Так, как могут, как получатся…
Красавица Припять в основном мертва, «самовозвращенцы» живут отдельными поселениями.
ПЕРЕХОД. Наш подземный переход через Садовое кольцо с Долгоруковской на Малую Дмитровку построили не так давно, и его сразу же стали «обживать» торговцы, музыканты, бомжи. Просто не верится, что год назад ничего такого тут не было! Часто на ступеньках, что выходят на Малую Дмитровку, я буквально натыкаюсь на потрепанную женщину, грязную и засаленную, сидящую вплотную к стене. Она почти всегда в полудреме, рядом — какие-то черные котомки, иногда — большая собака. Почему она не идет к какому-нибудь храму? Тут есть куда пойти. А ведь зима, мороз, ветер… Я осторожно кладу милостыню прямо в подол, не задевая холодных ее ладоней, и спешу мимо. Сразу же заставляю себя забыть о ней. Как-то видела, что она бредет со своими котомками по улице. Куда? И вот однажды, когда я уже почти положила деньги в ее рваные перчатки, сложенные на коленях, она очнулась, подняла на меня глаза и отчаянно замотала головой: не надо, убери! Мне стало стыдно, я поскорее ушла. Это я от нее ушла, а от себя? Ну что можно сделать? Взять бы ее в тепло, отмыть, накормить… Ведь у нее же нет дома, это ясно. А кто и что у нее есть? Где оно? Куда исчезло? Или выгнали родные, или пропила свою квартиру, или дом сгорел? Так ли?
И после я не однажды видела ее там же. Она тоже узнавала меня, это было заметно. И мне не дает покоя та мысль, что она сама себя по какой-то причине намеренно обрекла на такой образ жизни. Может, что-то с ней произошло такое, чего сама себе простить не может. Вот и мучается, отрабатывает свой грех, истязая себя каждодневно. Как мне это понятно! Но я бы так не смогла. Или — как в сказке — ей нужно не милостыню бросить, а предложить свое на равных, тогда и все грехи наши простятся? Кто бы знал…
Отдать имение нищим, а самому идти по путям Заповедей…
Слишком мало таких, кто поступает подобным образом. Мой слабый муравейчик привык к теплому обжитому муравейнику и к тому бревну, что толкает перед собой. Чужие бревна ему не по силам — он и со своим-то бревном застрял на половине пути, на середине перехода. Что же делать, когда все наши переходы и переправы так неоднозначны? Я восхищаюсь духовными и физическими подвигами тех святых, которые были способны на великие жертвы!
ПЕРИОД. Жизнь одного человека и целого народа состоит из разных периодов. Эти периоды не равнозначны для всех. Кругом может быть мор и чума, а вот кому-то очень повезло, как ни странно, именно в такое время: дом — просторный и теплый, и семья, и дети, и родители — все в порядке, холодильник — полон, денег — мешок, а в саду — розочки цветут. Что, такого не бывает?
ПЕРЕХОДНЫЙ ПЕРИОД
Рано точку поставить и сделать решающий вывод.
Даже в семьдесят лет будет рано и к — свету, и в — тьму.
Сколько помню себя — все живу в переходный период.
Но куда переходный? К кому или, может, к чему?
Точно так же и деды, и прадеды жили, наверно,
С самых смутных, внушительно древних времен.
Только верили в Бога, боялись и кары, и скверны,
Да закон почитали, каким бы он ни был, закон.
От царя ли закон был, от Бога ли, от супостата,
Все одно уважали и ждали: вдруг выйдет другой...
Вот и мы — поживем, подождем и когда-то, зачем-то, куда-то
Перейдем и тогда уж, поди, заживем, Боже мой!
Январь 1990 г.
ПЕРСОНАЛ 1. Персонал Чернобыльской атомной станции — это не то же самое, что персонал любого другого подобного учреждения или аналогичной атомной станции. И те сотрудники, что числились в штате на день аварии, и те, кто приезжал на работу вахтовым методом после аварии 26 апреля 1986 года, и те, кто позже приезжал и на ликвидационные работы по долгу службы или по своей инициативе — все они — персонал станции особого риска. Люди сделали все, чтобы привести в порядок потревоженное, разрушенное хозяйство атомной станции, территорию, а саму станцию возродить к жизни и обеспечить ее функционирование. Все, что случалось на станции, со станцией, около станции, напрямую касалось персонала. После ее закрытия пред персоналом встал ряд вопросов, которые вряд ли можно было разрешить, учитывая интересы каждого человека. И что же делать?
ПЕРСПЕКТИВА. Пессимист, приближаясь к пропасти, думает о падении, а оптимист — о мосте. Перспектива моста гораздо интереснее перспективы падения. Где же мост? …Мост над Чернобыльской пропастью украсил и оздоровил бы привычный ландшафт. Да кто строить будет? А остальные мосты? И вообще — сколько мостов нужно построить, да не тяп-ляп, а по всем правилам инженерно-спасательных сооружений?
Мой слабый муравейчик не учился строительному делу в учебных заведениях, но кое-то строить он умеет сам, от природы. Природа муравьев созидательна. Они стараются не разрушать, а строить — в этом их муравьиное кредо. Вот и теперь мой знакомый муравейчик, войдя с другими ответственными муравьями в наше безответственное человеческое положение, с трудом толкает перед собой большое бревно… Другие муравьи тоже тащат какие-то тачки с цементом, везут элементы и конструкции, устанавливают башенные краны. Спасибо, дорогие помощники! Делать нечего. Будем строить опоры, возводить мост, заодно — и научимся этому строительству, хотя раньше ничего, кроме муравейников, строить нам не приходилось.
ПЕССИМИЗМ. Пессимист остановился в раздумье на Чернобыльском перекрестке: может, стоит подойти поближе к повороту, за которым начинается оптимизм? Или что-то мешает? Мне — точно мешает, но пойду следом за теми, кто повернет в сторону оптимизма.
Мои знакомые муравьи так и сделали.