Людмила Максимчук
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
По страницам произведения
КИНОХРОНИКА (часть 2)
КИНОХРОНИКА (продолжение). …Александр Александрович – красивый, весёлый и «искрящийся» человек; он не привык болеть и жаловаться. По возвращении из Чернобыля всякий раз требовалось всё более длительное время, чтобы привыкнуть к обычному восприятию текущей жизни – в отрыве от тех потрясений. Всё хуже становилось на душе и в теле, всё больше съедала тоска. Резко ухудшающееся самочувствие Александр пытался преодолевать своими внутренними силами, терпением и работой, но… Жуткая усталость сковывала движения и сознание, с каждым днём всё больших усилий требовало выполнение самых простых дел и обязанностей. До 11 часов утра, случалось, валялся в постели, чего раньше никогда не бывало. Трудоспособность понизилась раз в десять. Раньше шло – фильм за фильмом, а теперь – полная атрофия мыслей и творчества. Хоть караул кричи, да не поможет! Это угнетало ещё больше. Психологически становилось всё тяжелее. И вот…
В сентябре 1987 года – трансмуральный (обширный) инфаркт. В больницу привезли на скорой, три четверти сердца было разорвано, вытаскивали из лап чёрного дракона три с половиной часа. Врачи сказали, что выжил чудом… Шесть месяцев лечили, переводя из одной больницы в другую. По истечении этого срока предложили инвалидность – отказался. Понял, что тогда уж точно никому не будет нужен, что никуда больше не пошлют – ни на какую съёмку: ни на подлодку, ни на станцию, ни куда ещё. То есть вообще не допустят к съёмкам…
Да и так не пустили, к примеру, в Америку, куда шли наши корабли с визитом дружбы в 1988 году, – забраковали военные врачи, опасаясь, что в долгом морском походе не выдержит уже надорванное в Чернобыле сердце. Киногруппа отбыла на съёмку визита без режиссёра, а режиссёр, переживая за дело, весь план съёмок заранее расписал подробно. Обидно, право, что пропустил такое событие… Но ещё более обидно было – по большому счёту – за судьбу чернобыльских фильмов, давшихся с таким трудом и такими потерями. Цензура была более чем жестокой. Она сама была тем чёрным драконом, что сторожил и лелеял чернобыльский менталитет. Цензура была: от ЦК, от Госатома, от военных. Цензура требовала: вырезать, затормозить, запретить!
Самый первый фильм о Чернобыле – бомба разрывного действия. Первый фильм – страх Божий! Фильм назывался «Район действия – Чернобыль». Это был полнометражный фильм, шел 50 минут, рассказывал о роли армии в первоначальный период ликвидации последствий аварии. На премьере фильма в Доме кино был уже упомянутый выше Никита Михалков, он заметил в беседе: вот у нас, мол, какие есть героические мастера своего дела, которые умеют снимать отличные фильмы в таких условиях!
И что же происходит с отличным фильмом?
Сверх прочих цензур на этот раз прибавилась ещё цензура Минатома, а в Минатоме – это вообще был первый фильм, допущенный к показу. Заставили убрать цифры продолжительности времени работ людей по ликвидации и уровни радиации – и из дикторского текста, и из разговоров героев фильма. Восемь месяцев самый важный фильм пролежал на телевидении. Потом его всё-таки показали к концу (!) 1987 года в урезанном и причёсанном виде. Но следующие фильмы прошли легче – начало положено. Второй фильм, «В небе Чернобыля», был коротким. Он был посвящён авиаторам. Третий назывался «Зона», сделан по заказу общественных организаций. Четвёртый – «Чернобыль, восемь лет спустя» – отснят по заказу немцев. Александр монтировал его в Германии, где было больше возможностей. Пятый фильм – «Чернобыль. Постскриптум» – сделан по заказу МЧС России.
Судьба этих фильмов впереди, это если учесть, что фильмы могут прожить гораздо дольше тех людей, которые их снимали…
Конечно, наши к этой теме заметно поостыли.
Зато иностранцы любили интересоваться «тайнами» Чернобыля, да и другими тоже. И до сих пор этот интерес не ослабевает. Готовы были хорошо платить за редкие кадры. Особенно щедры были немцы, их интерес к русской теме известен с незапамятных времён, особенно со времён Второй мировой войны. Чем хуже нам, тем лучше им – так сложилось исторически. Им было очень интересно всё увидеть самим – в натуре – да ещё показать, что русские явили всему миру показательно-поучительный пример, как не надо делать. Правда, к тому времени в мире были уже и другие примеры, да и не столь давние. Когда у американцев в 1979 году случилась авария на атомной электростанции «Три-Майл-Айленд», при которой 8 человек получили большие дозы облучения, станцию тут же закрыли. Законсервировали. А у нас… Весь мир вздрогнул… Тогда же по миру прошла волна реакции на ядерную энергетику, местами не адекватная происшедшему на Чернобыльской АЭС. Всё вместе взятое ещё раз поставило вопросы, обозначило проблему энергоисточников, существующую в мировом масштабе. Для решения проблемы нужны многие данные, анализ происшедших событий, обращение к фактам. А вот и факты – у Александра Тычкова были такие редкие материалы, такие неопровержимые видеофакты, которых у других операторов и режиссёров не было, да и быть не могло, ни в то время, ни в теперешнее.
Сейчас-то уж всё – совсем другое, другое время, другие люди, другие события, хотя по сути – всё очень похоже на недавнее прошлое… Заказ на тему событий, которые следует отражать в искусстве документального кино, как был, так и остаётся. Взять хотя бы Чечню: война, грязь, кровь, аварии, гибель людей. Тут всё подряд показывать нельзя – при всём оптимизме…
Жаль, что пессимизм норовит преобладать в текущих делах и перспективных задумках. Ещё в 1992 году Александру Тычкову пришлось уйти со студии, так как её перевели за пределы Москвы, с Рязанского проспекта – в Болшево. Хозяева территории – Министерство обороны – решили использовать её под строительство поликлиники для своего генералитета, потому что самих генералов немного подвинули – за пределы Садового кольца столицы. Долго прицеливались, а выселили в два счёта. Восемьсот человек работали на студии, все – опытные специалисты, разбредались кто куда. Рассыпалась махина, но с этим уже никто не считался. Начиналось совсем другое кино… Александру было невыносимо тяжело и морально, и физически: ездить на метро, а потом на электричке за город – туда и обратно – это не то же самое, что передвигаться в пределах Москвы. Да и в пределах Москвы уже не мог ездить на метро – под землёй воздуха жутко не хватало. Проедет две остановки – и пулей выскакивает на поверхность, скорее берёт такси…
Всё. Решено. Ушёл со студии, да всё к тому и шло.
В девяностые годы кинематограф как система подвергся массовому разрушению, работать становилось неинтересно. Зато после ухода со студии появилась возможность работать по контракту, работать на телевидении, что радовало. В 1995 году Александр всё же получил инвалидность, потому что здоровье пошатнулось настолько, что с каждым днём тяжесть наваливалась и давила всё более нарастающим грузом. Дали пенсию, выплатили возмещение. Семья в порядке, дети взрослые… Жаль, что здоровье совершенно не поддаётся восстановлению: всё, абсолютно всё – и сердце, и суставы, и опорно-двигательная система – приходили в негодность. Если случалось куда-то подальше отъехать – обратно никак: руки-ноги отказывали, хоть скорую вызывай. Было нестерпимо обидно: профессиональный и человеческий опыт набирал вес, а силы убывали с невероятной скоростью! Это – и общая жизненная проблема, и особая, характерная чернобыльская составляющая… А что же делать? – Выживать – больше ничего! Выживать нужно было и за себя, и за друзей своих – чтобы оставлять доказательства и свидетельства об их жизнях и судьбах. А что же общественное мнение? – Многие считали ещё тогда, а тем более уже теперь, что со временем чернобыльская тема перейдёт (или перешла) в разряд «надоедливых» и «забытых».
Да, когда-то Чернобыль был у всех на слуху, а теперь вот – искусственно замораживается под грифом «не актуально»…
Да, есть такое дело, но только не для тех, кто там был по-настоящему, кто жизнь свою прожил под отсчёт чернобыльского метронома – честно.
Да, последний фильм о Чернобыле был отснят семь лет назад, многие материалы устарели, а многие – как раз наоборот.
Хорошо, что не все материалы входят в фильмы, обычно снимают с большим запасом, и лишь десятая часть доходит до завершающего этапа. Жаль, что умерли от Чернобыля хорошие друзья, соратники, коллеги… Подспудно Александр понимает сам, что больше всего шансов умереть первым из них выпало именно ему: ближе и дольше всех находился у реактора, чаще других участвовал в съёмках. И всё-таки болеть и оставаться в живых – это одно, а умереть – совсем другое.
…Когда я только задала свой первый вопрос Александру Александровичу о том, чтобы он рассказал о себе, он согласился не сразу. Потом сказал, что существует много препятствий к тому, чтобы говорить правду и только правду о своём личном, и не потому, что опасно или больно о себе говорить. Дело в другом, а именно в том, что можно описать последовательность событий, маршруты перемещений, собственное во всём участие, собственные ощущения и восприятия, но как это передать? Привык – языком кино, возможностями кинокамеры, техникой монтажа. И не просто – камера, мотор, дубль один… Как Александр ёмко сказал сам о себе, повторяя известную фразу итальянского режиссёра Витторио Де Сика: «Я кино уже всё продумал, осталось его только снять».
Это про кино. А если – книга?
А если самому попробовать записать на бумаге свои воспоминания – изложение свидетеля и участника? Писать – когда? И какими словами? Много чего про всё написано, и фотографии приложены, и средств немало потрачено на эти издания, а читать – неинтересно, просто трата времени. Написанное не отражает того, что было в действительности. Можно, конечно, как многие другие журналисты или авторы пишут о действиях героев рассказов и очерков: батальоны пришли и ушли, дивизия передислоцировалась и заняла такие-то позиции, что-то случилось сначала и что-то после… Бездушный отчёт. Сухая инструкция. Неинтересно. Это – внешние стороны дела, а истинные глубины – недосягаемы. Что читал, что не читал – один эффект… Так не надо. Есть, конечно, такие вещи, которые вопиют и не дают душе покоя. Они известны всем, они на поверхности явлений, но акцент их размыт – в угоду сиюминутной выгоде. А ведь те причины и следствия очень важны именно для исторической памяти, и не сегодня их предстоит объяснить и оценить адекватно. Всё, что видел и осмыслил сам, осталось чёрными «занозами» в памяти. Чернобыль – особенно… Столько людей полегло, и чаще зря, чем с пользой! Столько дел там наворочено, а почти всё – впустую. И сама Чернобыльская атомная станция, и другие такие же – считалось, что дешёвую энергию дают, а на одну только ликвидацию Чернобыльской аварии столько материальных средств ушло, что экономии от всех, вместе взятых, атомных станций на это не хватило. Такой расчёт сделан учёными.
Так зачем всё это было с нами?
Да, произошла страшная авария. Погибли люди. Но что же дальше? Можно ли было догадаться, прежде чем начинать всё остальное? Согнали людей, технику, годами ликвидировали и ликвидировали, а зачем? Столько наворотили… Зря тысячи людей положили, а можно было бы всё это закрыть сразу же по примеру тех же американцев. А вместо этого… Как специалисты считают (и не скрывают в разговорах в узком кругу), около 90% проделанных работ были не то что не нужны, а более того – наносили ещё больший вред природе и уничтожили сотни тысяч живых и здоровых ранее людей. Взять хотя бы тот знаменитый «рыжий» лес, что был опалён радиацией. Его спилили и закопали на том же самом месте. Пилили солдатики, спилить два-три дерева – это значит уже заработать максимальную дозу. Кто про это думал? Ведь людей у нас масса, пусть себе пилят… Мало того, районы, где была закопана древесина, расположены в затопляемых паводками зонах, и туда в своё время пришли паводковые воды. Захоронённая древесина через год-другой стала гнить, что отнюдь не уменьшало общий фон, а как раз напротив. Уровень радиации стал сравним с тем, что шёл от саркофага. Говорят, лучше было бы оставить или спилить и вывезти – кто знает? И куда вывозить-то? Строили ещё дамбы, то есть плотины, преграждающие путь сточным водам, стекающим в Припять. Опять же – построили около четырёхсот плотин, столько сил потратили, а в чём польза? Появилось только чрезмерное заболачивание местности и усиление радиоактивного фона, хуже не придумаешь…
Может, лучше бы оставили всё как было: и лес, и болота, и всё остальное…
Как написано в заповедях от Гиппократа: врачуя, не навреди. Так же записано и в заповедях человеческих, да не так-то делается людьми во власти, как надо бы: вмешиваясь в природные законы, не навреди! Уж заранее навредили, так навредили, что, исправляя, вредили ещё больше – и природе, и друг другу. Позже плотины стали разрушать – года через два. Теперь уж говорят, что строить ничего не нужно было, тогда естественный распад и проветривание скорее бы ликвидировали опасность. Природа лучше знает, как себя лечить. Больше того. В проведении многих массовых работ – полная неразбериха, никакого порядка и здравого смысла. Особенно тяжело людям было летом 1986 года. Жара за тридцать градусов, самое начало работ, самый высокий фон… Приезжаем на съёмки, заранее договорились, ехали к определённому часу, а тех, о ком речь, – нет как нет. Ждём – бесполезно. Мобильных телефонов тогда не было. Спросить не с кого. Сплошная неразбериха… Или… Никогда не забыть, как снимали тех солдат, что сбрасывали радиационные куски с участков крыш машинного зала, с крыши реактора, с площадок вентиляционной трубы: загнали на крышу десятки человек, правда, по очереди. Люди голыми руками копались в расплавленном битуме, вырывали вплавленные при пожаре куски пожарных шлангов и бросали их вниз. Любой кусок мог «давать» любой фон. Дозиметристы якобы «проверяли» фон, говорили, что сейчас, мол, 8 рентген/час; можно работать. А было там – 1000 рентген/час, как оказывалось потом. Когда горело, битум был расплавлен. Да и много чего другого было – вопиющего о равнодушии и некомпетентности.
Саркофаг этот строили, а на что он годится?
…Тут же, на месте, возникало много сравнений с Афганистаном, с тем враньём и той жестокостью. Правда, в Афганистане враги были налицо, а в Чернобыле были два врага: радиация и безответственность. Радиация отличалась скрытностью и коварством. Безответственность страшна тем, что на её счёт списывалось столько преступлений, столько обогащения и наживы, что просто зашкаливает… Столько начальствующих сановников выписывали себе премии, столько оформляли документов и бумаг соответствующего толка, столько фактов подтасовывали, столько «доз» себе понаворачивали! Подпишут в правительственной комиссии – а деньги в карман! Плохо ли? Сколько всего растаскивалось – в городе много добра скопилось, для кого-то – добыча… Это глупые подставляют себя, а оборотистые – обороты крутят в безопасных местечках. А если о тех, кто верно и честно, верой и правдой послужил народу, не жалел себя, не прятался от опасности, – такие больше всего и погибали, ибо именно они и нахватались радиации больше всего.
В Афганистане они же – были тоже впереди всех, но, сказать по чести, в Афганистане им ещё можно было как-то выжить, а вот в Чернобыле – нельзя: радиация била без промаха. Да, это звучало красиво: спасли Европу, спасли мир! Да, спасли – выехали на своих людях, их же не жалея… Выехали на хороших. Ведь во все ответственные моменты именно они спасали ситуацию. Даже начальники попадались хорошие. В другое время к начальству и подойти боялся бы. А здесь – запросто, почти все вопросы решались без проволочки, оперативно. Хорошим быть, конечно, накладно.
За всё расплачивались хорошие, и в Афганистане, и в Чернобыле – расплачивались по самому строгому счёту.
Дороже всего заплатили те, кого уже нет в живых…
Зато за весь длительный период ликвидации аварии многие спекулянты средней руки научились наживаться у воротил от Чернобыля, научились пользу извлекать из горя человеческого, из удобного стечения обстоятельств. Украинцы не так долго искали, как ловко приспособились «качать» деньги с Запада на все свои манипуляции с закрытием станции. Сейчас наловчились возить экскурсии иностранцев в зону. Экскурсия – 1000 долларов. За визу – отдельно. За автобус – отдельно, за въезд-выезд – снова плати. А на своём транспорте нельзя. За разрешение на съёмки – тоже плати. За поездку на могильник – плати. Здесь – особая такса. Вот так-то. Не хило! Натуральное кино! Превратили такое – ТАКОЕ! – место в арену для представления. Разыгрывают спектакль на глазах у сытой публики, а цены на билеты стоят крови и мучений многих тысяч человек. Многих тысяч жизней они стоят… Из Афганистана такого «цирка» сделать нельзя – к счастью. Неужели?
Такого нельзя, но кое-что можно, и это похоже на чернобыльские метаморфозы.
Уже давно не секрет, что пользу можно извлекать из всего, даже из отходов. Но бывает так, что именно эти отходы извлекают пользу из жертвенного подвига, из святого дела человеческого. Известны сотни случаев, когда по поддельным документам чернобыльские и афганские «стервятники» получали подлинные удостоверения и – соответственно – льготы и блага, какие при этом положены по законам, и блага немалые. Среди них есть люди разных профессий, есть и артисты, даже известные артисты. Конечно, всё это не новость. Такое бывало и в годы после окончания Второй мировой войны, да там народу во всём процессе участвовало больше, а тут… Съездили какие-нибудь танцоры, профсоюзные деятели или ревизоры на пару дней в Чернобыль. К опасности и близко не были, а вот документы привезли нужные, правильно оформленные, чаще всего на месте и купленные, – вот и все дела. У них много сил, и здоровье в полном порядке: танком прут в сражение за пиратскую свою добычу. Уметь надо! Такие и в герои вылезают, и награды себе добиваются, и лечение суперсовременное себе найдут, и в заграничные поездки ездят. Ордена Мужества есть почти у каждого из них. Они с успехом вошли в свою роль. Роль – доходна. Чего же боле?
Получается, что липовых чернобыльцев среди настоящих имеется немало, и в основном липовые же – громче других о себе заявляют, все на виду, у всех ордена и награды – и тронуть их не смей! Особенно прибыльными для «липового дерева» оказались плоды 1987–1988 годов, когда поняли, что можно воспользоваться ситуацией. Вот такая нерадостная статистика. И все про это знают, вот в чём ужас! Потому и пересматривают чернобыльские законы, не доверяют истинным участникам. Но даже смена удостоверений на документы нового образца отсеивает только часть лжегероев. Так и существуют бок о бок истинные и липовые герои. Одни – в ус не дуют, карманы набивают, а другие – чаще всего – не имеют прямых доказательств своего подвига, едва сводят концы с концами. Позор! Александру не однажды приходилось сталкиваться с такими и подобными случаями. Они вопиют, они оскорбляют настоящих патриотов, стирают в порошок их подвиг…
А ведь зёрна всегда можно отделить от плевел, правда, если только захотеть.
По коротким рассказам или мимолётным заявлениям некоторых претендентов в герои сразу же заметно, что и близко к Чернобылю не были, а полный «джентльменский набор» ликвидатора имеют. Их наглость и хамство не имеют пределов. Но ведь достаточно просто выяснить, где, когда, по какой причине человек находился в зоне, что там делал, и был ли он там вообще. Враньё можно быстро распознать. Пусть бы занялась прокуратура – это её прямое дело! Но раз не отделяют те зёрна от тех плевел, значит, так кому-то выгодно – в неразберихе можно хорошо скрыть собственные грязные интересы…
И всё же кто был в Чернобыле по-настоящему, от этого уже никуда не денется – до самой смерти. И после смерти – человек остаётся тем же, кем и был – для друзей и близких… Первым из съёмочной группы умер Николай Конов – через два года после съёмок, и было ему только 50 лет. Рак желудка – и никакого спасения. Николай был осветителем высочайшего класса. Долго скрывал начавшуюся болезнь, лишь бы допускали до съёмок. Вторым умер Вадим Трофимов – через три года после съёмок, и было ему только 26 лет. У него отказало сердце… Их смерть наступила до чернобыльского закона 1991 года, и семьи ничего не получили – никаких компенсаций и выплат.
Все остальные стали инвалидами, кроме одного, самого молодого, звукооператора Алексея Редина. Ему неловко было подавать сразу на инвалидность в таком возрасте, больно самому себе признаться, что плохо себя чувствует. И что интересно? При всём плохом самочувствии, не жалеет о том, что был в Чернобыле в самые горячие дни, что снимал в самый «радиационный» период! Да, люди, перенёсшие такие потрясения в жизни, следующие удары судьбы уже воспринимают полегче. Удары судьбы нередко исходят от чиновников, исполняющих параграфы издаваемых директив. Где-то поначалу ещё можно было «пробить» инвалидность, а когда увидели, что получается слишком много, решили попридержать. Получилось – из крайности в крайность. В настоящее же время – легче космонавтом стать, чем одолеть эту стену, допускающую до ВТЭКа. А что тут было и доказывать, когда на студии за первые 3–4 года, прошедшие после 1986-го, не умер никто, кроме тех, кто был в Чернобыле?!
Дальше… Оператор Вадим Гераськин. С ним пройден Афганистан и Чернобыль. В 1994 году получил тяжелейшую травму – разбился на лыжах, врезался в дерево, разнесло полголовы. Была полная потеря сознания, чуть не умер на месте. Срочно сообщили друзьям. И те помогли оперативно – из захудалой больницы перевели в госпиталь Бурденко. Операцию делали пять бригад. Вадим выжил, дали общую инвалидность 2-й группы, с Чернобылем не связали. А ведь он уже был давно серьёзно болен, и в то дерево потому врезался, что часто терял ориентиры, не находил опоры в движениях, одолевала слабость…
У ассистента оператора Володи Егорова очень плохо со здоровьем, конфликты в семье, нервы не совсем в порядке… Самый же главный партнёр и коллега Александра Александровича, кинооператор Александр Неговский, который был вместе и в Чернобыле, и в Афганистане, – профессионал высочайшего класса, считался одним из опытнейших специалистов на студии. Мало того, никогда не трусил, был дисциплинирован, работал без отдыха, все задачи выполнял до конца. Ему вполне можно было доверять замысел. Александр Неговский был вторым лицом в группе. Режиссёр и оператор – основа группы, от них зависит успех фильмов. Он очень долго хорохорился, старался скрывать болезни, хотя суставы болели так, что не спал по ночам. В 2000 году пришлось раскрыть «секреты» о своих болезнях: увезла скорая, хорошо хоть, вовремя. Теперь – инвалид 2-й группы, старается держаться…
Давно уже известно: среди заболеваний чернобыльских ликвидаторов на первом месте стоит онкология, на втором – сердце и сосуды, на третьем – психические сдвиги. Со всеми проблемами они самостоятельно справиться не могут. Это присуще всем, принявшим на себя удары войн и экстремальных ситуаций. Им необходима реабилитация, смягчение их «сжатой пружины», чего общество им дать не может. Общий дискомфорт, приспособление к состоянию болеющего организма, отторжение обществом – всё это косит наповал. Люди унывают, чувствуют себя изгоями, малодушничают, становятся неуравновешенными. Многие спиваются, доходят до белой горячки, делают то, на что в состоянии равновесия и здравия способны не были никогда. Тут – и психика, и наследственность, и идеология…
Душит обида и беспредел; сделали огромное дело, себя не щадили – и оказались никому не нужны… А что уж и говорить о ветеранах Великой Отечественной войны, уже давно чувствующих себя на самых задворках общества; умирают и от болезней, и от обид – кто от чего! Александру, наверное, гораздо легче, чем другим. Он сумел осмыслить прошедшую жизнь, прошёл не только школу и институты, но и бурсу – курс испытаний на выживаемость и сохранение оптимизма. Ну, а что касается моральной составляющей, то дух сумел сохранить, сумел оставить часть себя в своих исторических лентах, в судьбах и мыслях тех, кто эти фильмы видел и увидит в будущем. Всегда был и остался настроенным на победу жизни – и в широком, и в узком понимании. Жена – журналист, дочери – умницы, внуку – двенадцать лет. Здорово! Александр – самодостаточен, при всех жизненных обстоятельствах всегда ориентировал себя и своих близких на лучшее, отбрасывал в сторону лишние страхи и сомнения. Жизнь воспитала в нём стойкость и мужество, сделала из него бойца и борца.
…Конечно, инфаркт был – шок для всех. На волоске висела жизнь.
Профессора показывали его своим студентам как уникальный экспонат. Даже не скрывали: сами не ожидали того, что живым останется! Здесь главнее медицины оказались воля и жажда жизни. Но зато… Едва пришёл в себя, тут же попросил закурить, чем привёл в не меньший шок весь медперсонал: ни в коем случае! Ни за что! Да нет, стал покуривать, и здорово. Объяснял сам себе – в своё оправдание: мол, долго жить не собираюсь… Бравада прошла, а расстаться с куревом не получается, и это – бич для организма. Старается, однако, день и ночь подспудно работает над собой, не даёт просочиться ни одной ущербной мысли в созидательную работу мозга. Мыслит целостно и неделимо, никогда не даст окончательно растащить себя по кусочкам каким-то там болезням или диагнозам. Если опережающе распространить это применительно к курению – тут же и расстанется с вражеской привычкой, не даст ей убить себя; ведь дал отпор Чернобылю! Стоит, конечно, на учёте и под наблюдением медицины, проблем с врачами и лекарствами нет. Конечно, по сравнению с западным миром многое можно желать из лучших вариантов, но ведь нам до них далеко. Там совсем другое воспитание, другое отношение к своему здоровью, да и подвиги там не в почёте. Там умеют себя любить. Там – другая культура, да и всё – другое… Там бы, конечно, нашим чернобыльцам можно было бы помочь, и здорово.
Правда, теперь многие чернобыльцы могут поехать на лечение за границу, лечиться хорошими лекарствами. Радует также, что многие из них научились сражаться за свои права, умеют заинтересовать страховые компании, даже выигрывают дела в конституционных судах, а то и в международных – научились! Люди активизировались – это греет душу. Александр Александрович часто вспоминает 1986 год, как был там, словно в пекле… Вспоминает, как встречался с работниками ЧАЭС, что проводили тот роковой «эксперимент» в ночь с 25 на 26 апреля 1986 года; по существу, они были первыми ликвидаторами аварии, самыми первыми, кто пострадал от взрыва… С друзьями-чернобыльцами никогда не расстаётся, прежде всего – мысленно, памятуя о тех, кто уже ушёл. Старается помогать всем, кому может, а это и есть лучший стимул к жизни, лучший образ мыслей. Это и есть – лучшее кино, которое вершишь сам, как кладёшь по кирпичику дом, как собираешь по капельке целебные воды, как по ниточке вышиваешь полотно жизни. Александру ничто человеческое не чуждо, ему несколько мешает неугомонность и стремление к осмыслению того, что происходит со всеми нами…
А про себя… Про себя всегда трудно…
Трудно подбирать слова, трудно быть искренним и откровенным, особенно в тех случаях, когда дело касается личных тонких ощущений. Живёт, работает, нагружает себя и физически, и морально. Частенько снимает фильмы для чернобыльских организаций. Держит камеру всегда наготове, а фокус её зрачка – на пульсе событий. Дома всегда дел полно, а на даче ещё больше. Это и стимулирует, и подгоняет: работай, не закисай, здоровее будешь. Мало ли, что там болит, а ты не думай, не поддавайся бессилию, копай, строгай, сажай, поливай, словом – работай! Правда, мысли – те работают без усилия или приказа, именно они покоя не дают, да и не обещают покоя… Кадров о себе лично – у Александра нет. Заметок из газет и журналов в своё время скопилось много, да особенно сохранить их не старался – думал о другом. Как был в начале творческого пути одержимым кино, так и остался таким же. Раньше была важность выполняемой работы, востребованность, в профессии преград не было. Одержимость и бесшабашность выручали. Теперь всё это стало другим качеством, объемлющим прошлый опыт. Всегда тянет на съёмки, в беспокойный мир, в гущу событий. Так всегда жил, так работал, такой был интерес. Работал всегда – и никогда не надоедало. Огонь жил внутри, остался и никогда не погаснет. Люди, жизнь, творчество – это полёт души, когда забываешь о болезнях, чувствуешь себя нужным и полезным обществу. В жизни – почти как в кино: когда случаются экстремальные ситуации, человек оживает, распрямляется, «выдаёт на-гора» всё то, на что способен, что не заметно в будничной обстановке. Многие ветераны и участники войн вспоминают потом о боевых сражениях как о лучших днях и годах своей жизни!
В документальном кино всё остаётся в кадре, а по ту сторону кадра – личность автора, большого мастера, пропустившего через себя хронику событий быстротекущего времени. Всю жизнь мы совершаем что-то, не видим смысла, а потом исправляем, тоже без особой уверенности в правильности наших действий. Однако мельтешим, стремимся. А время ушло. Исправлять исправленное – как же это? Кто ответит? Но ведь человек отвечает не только за себя… Эта мысль сверлит так, что иногда не по себе становится. Эта мысль выстрадана, выношена, проверена не однажды. Ведь сам – лично! – был свидетелем эпохальных событий, понял, как и что даётся на белом свете. А зачем всё это? Да, надо признаться себе в главном: в неминуемой расплате за деяния и ошибки, совершённые не тобой и не по твоей вине. Наверное, эти внутренние признания не так-то много значат в мировом масштабе, но для собственного духовного совершенствования – они бесценны. Если бы именно это поняли и осознали нынешние правители и магнаты, наверное, многое на свете тотчас же повернулось бы на сто восемьдесят градусов, тем более что именно от росчерка их пера и зависит ход нашей действительности.
Только они и Александр – находятся на разных полюсах жизни, и всем им предстоит дойти до того миропонимания, к которому он пришёл. Его собственные выводы и мысли стоят самых дорогих премий и наград, самого большого признания, самых высоких оценок – в аспекте времени и образа нашей жизни. Безусловно, наше поколение, все мы выросли в определённой среде, в определённое время. Мы все воспитаны на примерах из действительности, не самых лучших для размеренного и гуманного существования в нашем мире. Почти все уже привыкли к насилию человека над человеком, человека над природой. Бытие полностью извратило натуру человека, уничтожило первоначальное представление о его предназначении и месте в жизни на Земле… Но жизнь и дела Александра Александровича, какими бы прямолинейными ни показались эти слова, суть аккумулятор идеи: не всё потеряно для человека, стоит человеку только захотеть, сделать над собой усилие – и мир начнёт меняться к лучшему.
Сентябрь 2001 г.
АЛЕКСАНДРУ ТЫЧКОВУ
О, Александр! Был труден твой удел,
Ты выбирал великие начала,
Когда судьба тебя предназначала
Стать летописцем многих важных дел.
Ты мог, умел, и ты — вершил дела,
Когда судьба тебя бросала в пекло
И заставляла быть чернее пепла
От сажи, что Чернобылем была…
…Мир доходил до роковой черты,
Секреты» продолжали жить в архивах,
Но восходили на вселенских нивах
Те зерна, что когда-то бросил ты...
Октябрь 2001 г.
P. S. Зёрна восходили, а люди… Александр Александрович Тычков умер 12 августа 2002 года, похоронен на Митинском кладбище Москвы. В течение двух предыдущих лет мы с ним тщательно и кропотливо записывали его воспоминания, представленные выше. Он продумывал каждое слово, добавлял новые детали, отвечал на мои вопросы, знал, для какой книги я собираю сведения. Александр Александрович принципиально отстаивал свои позиции и взгляды, в своих высказываниях был точен, обнаруживал свою силу, силу очевидца, гуманиста, режиссёра с большой буквы. Также дополнил мои личные материалы своими фотографиями, разрешил использовать кадры из своих фильмов в качестве иллюстраций к «Чернобыльскому словарю человечества». Сам и принёс их на дискете. До первого выпуска книги он так и не дожил. Мы изредка встречались с ним на чернобыльских мероприятиях, которые он также снимал на киноплёнку. Он неоднократно говорил, что собирался снимать документальный фильм о Владимире Максимчуке, с которым разминулся в Чернобыле, которого очень уважал. Жаль, не успел…
