Людмила Максимчук
ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ СЛОВАРЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
По страницам произведения
КИНОХРОНИКА (часть 1)
КИНОХРОНИКА (начало).
Кинохроникёр Александр Александрович Тычков – режиссёр высшей категории, член Союза кинематографистов Российской Федерации, лауреат всевозможных всесоюзных и международных фестивалей и конкурсов, дважды выдвигался на Государственную премию. Александр – профессионал высокого класса, такой, что если ночью разбудить его и спросить о чём другом, так сообразит, может, и не сразу, а вот кинокамеру с закрытыми глазами наизусть помнит. В любое время суток, в любую погоду, при любом состоянии здоровья умеет, может и любит заниматься своим делом. Тысячи метров киноплёнки отснял он о Чернобыле, о чернобыльцах, о том историческом периоде нашей жизни, который никогда «быльём не зарастёт», и в значительной степени благодаря его личному вкладу в увековечивание подвига героев Чернобыля.
Он сам – один из таких героев. О себе рассказывает сдержанно, зато его работы в полной мере говорят сами за себя, за непреходящую трагедию, за десятки тысяч людей, канувших в чёрную быль, за невысказанную боль и скорбь, которая навсегда остаётся в памяти живущих на Земле. Почти половины группы, с которой он был в Чернобыле, уже нет в живых. Со своими личными друзьями-чернобыльцами встречается часто, хотя у всех масса дел и забот, у многих – психологические проблемы, ухудшение состояние здоровья. Всем есть о чём поговорить. Никому постороннему темы их разговоров не интересны, а в своём кругу всё имеет свой смысл. Иногда бросает все дела и летит на встречу. К другому и обращаться не стоит, другой и не поймёт, а своё чернобыльское братство – навсегда.
У Александра очень интересная судьба, вместившая в себя судьбы многих людей. Он сумел оставить целую летопись исторических событий, захлестнувших его время. Родился 26 июня 1943 года, в Алма-Ате, в семье военного лётчика. Вырос среди самолётов на аэродроме. Потом жили в Ташкенте, потом – на Сахалине, и то же: самолёты, лётчики, пограничная морская авиация. Насмотрелся всего – кино наяву, наслушался – не меньше, узнал – гораздо больше, чем другие в его годы. Особенности военной жизни были для него обычны, детские игры были связаны с самолётами, рассказы военных о войне были интересны, становились привычными – даже смерть казалась не страшной. Жизнь раскрывалась книгой-хроникой на глазах: вот лесные пожары в тайге, вот самолёты взлетают – и разбиваются на глазах, вот спасательные катера спасают почти погибающих, вот люди умирают запросто от ран…
Очень рано понял, что жизнь жестока и неумолима, что война – норма, ужас – норма, смерть – норма. Жизнь лепила собственное представление о мире, в котором всегда было место горю и бедам человеческим. С детства очень хорошо развилось образное мышление, умение подмечать главное, способность быстро оценивать обстановку. С возрастом интерес к образному видению возрастал. После окончания школы поступил в Таганрогский металлургический техникум, окончил в 19 лет. В техникуме по-настоящему увлёкся фотографией и «заболел» настоящей любовью к кино. После техникума работал электриком на Волгоградском химическом заводе, где очень пригодился его творческий опыт; тогда же и началось сотрудничество с Волгоградским телевидением.
До армии поступал во ВГИК – неудачно. Призвали в армию. Срочную службу проходил в Германии, в знаменитой бывшей гвардейской 62-й армии, находившейся в военные годы под командованием Чуйкова, дошедшей до Берлина…
Организовал киностудию, а в подчинении – целая группа. Сделал полнометражный фильм по истории этой армии. Отсняли несколько других лент. Особенно важным был фильм о совместных учениях стран Варшавского договора. В 1965 году фильм успешно прошёл по немецкому телевидению, что радовало. Вернувшись после армии в 1967 году, проработав некоторое время, уже летом 1968 года поступил на факультет журналистики, на отделение телевизионной журналистики МГУ.
Проучившись два года, больше не выдержал: нет, это совсем не то кино. Бумага и перо значительно проигрывают перед возможностями живого видения – перед глазами режиссёра, вооружённого кинокамерой. Снова поступал во ВГИК, и если бы не поступил на этот раз, то обратно в МГУ не приняли бы, декан так и сказал:
– С факультета журналистики не уходят. Не поступишь – обратно не возьмём.
Но обратно было уже не надо. Александр на сей раз поступил, куда хотел: на новомодное отделение авторов-операторов документального кино, дополнительно открытое в институте. Он ни разу потом не пожалел об этом, ибо наконец-то нашёл для себя то, что соответствовало его устремлениям и способностям! Из того, что можно было выбирать, выбрал самый трудный путь. Тем самым определил своё будущее, и не только своё. Был старше всех на курсе – долго шёл к цели, а другие – быстро, ибо выбирали не они, а выбрали за них. В 1973 году после окончания ВГИКа пришёл на работу в военную киностудию Министерства обороны СССР. И это было совсем неплохо. Как потом выяснилось, у однокашников творческая жизнь сложилась также удачно: из двенадцати человек выпуска большинство оказались на виду, некоторые работали за границей…
В кино, как в любом виде искусства, всё очень непросто. В кино каждый человек приходит по-разному, большинство – очень сложно. Прийти в кино, не зная всей его «кухни», – со стороны – нелегко; уйти из кино – просто невозможно: оно не отпустит никогда. Для Александра давно уже стало интересным и важным фиксировать на плёнке куски жизни, моменты действительности. Донести свой взгляд другим через реальные образы и события – это и есть документальное кино. Камеру обмануть нельзя… Началась интересная и всепоглощающая работа. Александр любил свою профессию, стремился использовать все свои знания и возможности камеры для объективного и полного отражения событий. Однако, для того чтобы всё отснятое доходило до массового экрана, этого было недостаточно. Камеру нельзя обмануть, но использовать её в различных целях можно. Можно и смонтировать отснятый материал по-разному, и эффект получается совсем другой… Было такое время, когда немало из того, что снималось на художественных и документальных студиях страны, оставалось «на полках» или под «секретными грифами». Кто платит, тот и заказывает музыку.
Музыку заказывало Министерство обороны, музыку определённых тональностей и стилей, к тому же чаще всего – мажорного звучания. Да, тогда в почёте бывали бравые мазурки, парадные марши, победные апофеозы. Искусство и политика – труднодостижимый альянс! Творец стремится к раскрытию темы, но часто заказчикам нужно совсем другое. Ремесло не так часто становится творчеством, а творчество гораздо чаще принуждают опускаться на уровень среднего потребителя данного вида продукции, в данном случае – продукции кино…
Александр Александрович каждый раз чуть ли не заболевал, когда уже заранее представлял, как будут «урезать» его работы цензоры-инструкторы из ЦК. А резать, конечно, было что и было почему: правду не слишком часто желали лицезреть на экранах телевидения и кинозалов.
Только – дозированно.
Только – то, что можно.
Только – по указке сверху…
За время работы на студии было отснято более пятидесяти фильмов, были среди них познавательные и научно-популярные фильмы. Половина из них была показана по разным каналам на Центральном телевидении. Героями фильмов становились военные лётчики, десантники, танкисты, моряки, специалисты всех родов войск. Александр объездил всё, снимал на суше, на море, в воздухе, под водой: подводные лодки, аэродромы, военные округа. Снимал с танков, с самолётов, с любой высоты, посещал горячие точки, фиксировал экстремальные события. Работал – с любого расстояния, в непосредственной близости к опасности. На киноплёнке и в собственной памяти оставались картины и эпизоды, отрывки и целые сюжеты. К виду крови, смерти, страданий, к звукам стрельбы, пальбы, взрывов привык давно, точнее – заставил себя привыкнуть…
Особенно отразилась в душе и в творчестве режиссёра афганская тема, и при всём привыкании к ней, всё равно – страшно. Поначалу все члены группы вообще были в шоке, а когда уже побывали на нескольких операциях, постепенно – вошли в колею. И опять же кругом – цензура: снимать убитых, раненых, разрушения – нельзя, разбитую технику – нежелательно. А вдоль дорог – разбитые БТРы, перевёрнутые машины, ржавые днища. Показывать это запрещали – ни слова, ни кадра о том, что ведутся бои. Только – отражение атаки, нападение – ни в коем случае…
А ведь всё было наоборот.
Корреспонденты давали на полосы газет приглаженный материал. А кинокамеру обмануть нельзя. Так что же там снимать? Местные обряды? Счастливых афганцев? Уголки природы? Но там же ведь не только птички пели… А в то же время канцелярии Минобороны были забиты письмами и залиты слезами матерей: где наши дети, зачем вы их туда послали, верните их живыми! Из тех же канцелярий им отвечали, как принято по уставу и по закону, а рассказывать и показывать про это никому нельзя. Убитых убивают ещё раз – без содрогания! Уже за те долгие годы афганской войны Александр стал замечать за собой, что постепенно в организме накапливалась какая-то усталость и горечь, выхода которой не было. И было это не только потому, что работал наполовину – как вода в песок, но и потому, что негативное состояние человеческого общества, находящегося в постоянном состоянии военных коллизий, не позволяло ему быть свободным и счастливым человеком. Но всё равно, как всегда, обидно, тысячу раз обидно – делать кадры, сбиваться с ног, ночи не спать – и… потом похоронить их в каком-то узком кругу. Фильм делали для людей, так и доведите его до людей! Отснятый фильм, даже лежащий без движения, – всё равно когда-то сработает, всколыхнёт ушедший пласт времени событий, не останется невостребованным. Только весь вопрос в том: когда это произойдёт? Кто и зачем воспользуется этими кадрами?
…Парадокс – но и сила искусства…
А сколько материала отдал другим режиссёрам, и у тех – примерно то же самое! Работали, снимали – и тут же: нельзя показывать такое, ни в коем случае нельзя. Так зачем же посылали на съёмки, подгоняли, подвергали людей риску? – Для отчётности, для галочки, для порядка… Угождали моде. Мода была одна: молчать, скрывать, забывать. Это потом уже пошла совсем другая мода, можно сказать – противоположная… Сначала снимали материалы под грифом «секретно», а то – руки выкручивали, не давали снимать. И в итоге… Потом рассекречивали – это касается и афганской, и чеченской тематики. Так всё и стоит в глазах. Война оставалась в кадре и за его пределами. Правда войны была отвратительна.
А правда – как категория реальности?
…Нет, правда никому не нужна…
Правда афганской эпопеи большей частью оставалась в авторских песнях, которые были тогда полузапрещены. Песни были вырваны из действительности – мурашки по спине бегут – столько в тех песнях правды и таланта! Бойцы, особенно недавно прибывшие, по вечерам слушали песни, психологически готовились к реальной обстановке, которая царила вокруг. Песни пели все, передавали из уст в уста, привозили на родину. Тут особенно ценным было то обстоятельство, что песню, если её запомнить наизусть и таким молчаливым образом провезти через границу, на таможне отобрать нельзя…
В этом и была победа искусства!
Самыми плодотворными для песен были 1980–1982 годы, когда солдаты и военные ещё верили, что они защищают границы нашей родины, что помогают афганскому народу. С 1982 по 1984 год Александру Александровичу удалось побывать в Афганистане трижды. С каждым разом всё становилось больнее за себя, за людей, за страдания человеческие, хотя личного страха за себя, как и раньше, не было. За один день успевали насмотреться и узнать столько, что за год в Москве не увидишь. За год наберёшься такой тоски и черноты, что порой кажется – ничего другого в нашем мире быть не может… Тогда же становились известны многие громкие, просто вопиющие уголовные дела о вывозе редкостей, золота, наркотиков, о гробах, в которых вместо мертвецов (или вместе с мертвецами) перевозили много такого добра…
Например, водку возили целыми транспортными самолётами. У нас тогда водка была дешёвой, а там – в десять раз дороже, ведь у них был сухой закон и водка нигде открыто не продавалась. Только спекулировали. Дурак воюет, а умные наживаются. Привлекали к ответственности больших начальников, пересажали всю таможню. Кто-то из виновных сумел этого избежать… Кто-то надеялся, что война спишет всё, – кому-то списала, кому-то ещё и добавила… Оружия и боеприпасов у душманов тогда скапливались горы, многие страны снабжали их от души. Китай, Америка, Пакистан, Италия – в том откровенном списке.
Война – грязная штука. Мужчины зверели запросто – попадали сюда на два года, без семьи, без жён, без детей. Отдушина – русская водка, которая становилась предметом беспредельной спекуляции. И женщины… Женщины – отдушина и издержки войны, ни одна война без них не обходилась; здесь их называли «чекистками», потому что в Афгане они брали «чеками». Война заполняла все прорехи и изъяны на рубище человеческом. Каждую минуту можно было погибнуть запросто: вот тут только что парнишка курил – да это я сам ему закуривать давал – и уже мёртвый лежит, случайной пулей подрезанный. А вот за тем поворотом недавно так палили, что в живых никого не осталось…
Хоть разбейся – не спастись!
Едешь – кругом стреляют, и так до темноты. Прячешься – по дороге видно, как пули фонтанчиками взбивают пыль, несут заряды смерти. БТР пройдёт – пылевая завеса следом, под её прикрытием приходилось передвигаться, что очень усложняло ситуацию: песок и пыль так забивали уши и нос, что дышать было нечем – хоть «лопатой выгребай». Стрельба шла постоянная – и день, и ночь. Ночью от осветительных ракет, спускающихся на парашютах, трассирующих пуль, вылетающих веерами, было светло, почти как днём. Приходилось прикладывать много усилий, да не для личной охраны, а больше для сохранности рабочего состояния аппаратуры. Всегда на себе приходилось таскать также оружие, боеприпасы. А самое главное: камера, аппаратура, штативы, оснащение – десятки килограммов веса. С ними быстро не сменишь дислокацию! Чаще всего передвигались на боевой технике. Бывало, только что отсняли кадры о героях, не успели ещё и плёнку перемотать, а этих людей уже и в живых нет…
В такие моменты становилось совершенно всё равно, что будет с тобой, как там дома, чем всё это кончится… Однажды в одном ущелье после разминирования сапёры собрали сорок мин итальянского производства, а вот мы – только что проехались тут на БТР, по этому узенькому ручейку, текущему по дну каньона. Почему мины не взорвались при заезде нашей колоны в каньон, никто не знает… В Баграме однажды были обстреляны так, что вертолёт уже падал вниз. Пули свистели по салону – пули со смещённым центром тяжести, – но поскольку уже шли на посадку, то остались живы – при аварийной, жёсткой посадке. Люди выскочили мгновенно – рады, что живы остались, жадно хватали воздух. Особенно тяжело было летать на большой высоте, достигающей пяти тысяч метров, и тяжелее всего – когда жара.
…Да, жизнь – точно – копейка, а то и вообще – ничто…
Смерть верной спутницей шла рядом, не упускала ни одного шанса из тысячи, чтобы не урвать себе добычу, и это ей удавалось вполне. В центральном госпитале в Кабуле такое творилось, что если зайти и выйти с закрытыми глазами, то ещё можно надеяться хоть на какой-то оптимизм, а с открытыми… Все палаты и коридоры забиты ранеными и умирающими, доставленными в госпиталь после проведения боевых операций. Кругом – крики, стоны, предсмертные хрипы. Хирурги работали день и ночь. Военные медики вкладывали в своё дело все силы и знания. Если не могли помочь в Кабуле – везли в Москву, в Ленинград, в Минск; там и делали операции в тяжёлых случаях. А здесь… Перевязывать и оперировать – не успевают. Люди в палатах лежат на койках, а в коридоре – прямо на носилках на полу. Умирают тут же, трупы выносить не успевают – так и приходилось перешагивать через мёртвых. Умирают в разных позах, совсем для того не подходящих. Выходишь – а в глазах сутками стоят картины с лицами и видениями раненых и убитых… Уже возвращаться пора, идёшь к вертолёту – а вертолёта не видишь, только трупы перед глазами. Перед смертью все равны.
Война есть война, и ничего тут не поделаешь.
Последнее посещение Афганистана особенно запомнилось авиакатастрофой. В съёмочной группе было пять человек – кроме Александра, ещё три оператора и консультант. Всем им очень повезло тогда, и случай был знаменательным, очень многим запомнившийся в то время. Готовились к отлёту по маршруту Ташкент – Кабул на аэробусе Ил-86. Прибыли вовремя, но группу не пропустила таможня, задержав для проверки особый груз – и то, аппаратура весила 500 килограммов, вызывала подозрение. Стали разбираться, группа опоздала на аэробус и улетела другим рейсом, часом позже, на самолете Ан-26, но его завернули на подлёте к Кабулу – обратно в Ташкент. Оказалось, аэробус при заходе на посадку сбили в воздухе двумя ракетами. Это произошло в 16 километрах от Кабула, на высоте около 2 тысяч метров. Самолёт взорвался прямо в воздухе.
Погиб весь экипаж аэробуса и сопровождающие. В Кабуле дожидались аэробуса, ожидая встретить киногруппу, ведь они не знали, что группа вылетела следующим самолётом. Узнав, что все находящиеся в аэробусе погибли, поспешили – сообщили в Москву в штаб 40-й армии, те позвонили в округ, а оттуда – на киностудию. Сказали, что группа разбилась. На киностудии даже стали искать фотографии, чтобы повесить в память о погибших… Фотограф уже стал печатать портреты, когда инженер по киноаппаратуре Феликс Оганов, входивший в состав той съёмочной группы, позвонил из далёкой точки света своей маме домой в Москву. Это был голос с того света, потому что мама услышала «Голос Америки» с этого света, который сообщил о гибели самолёта. Легко, наверное, представить радость всех тех, чьи родные и близкие оказались всё-таки живыми!
Александру на всю жизнь врезался в память этот случай, да ещё и доказательство осталось. Когда тот аэробус рассыпался в воздухе, из грузовых отсеков прямо на землю высыпались остатки груза – продукты, коробки, книги. Один из встречающих группу на месте гибели самолёта среди множества других каких-то вещей подобрал книги Марины Цветаевой, они в те годы в наших магазинах не продавалось. Потом уже, когда всё же удалось долететь до Кабула, Александр Александрович выпросил у него томик Цветаевой, «Избранные произведения», который до сих пор хранит как особую память о том, что были от смерти на волосок.
С тех пор аэробусы вообще запретили к полётам – слишком заметная цель. Вообще, для Александра это было явное предупреждение, чтобы больше судьбу не испытывать. Да и подустал он от горячих точек. Но пока… Расслабляться и предаваться сожалениям было некогда, да и ни к чему – впереди была трудная работа…
Год за годом тянулся, а война всё не кончалась. Из революционной романтики, когда счастливые афганцы бросали цветы, приветствуя русские танки, когда прошла волна патриотизма и первичного героизма, когда неумелые действия вторгнувшихся сил обернулись удушливой петлёй на шее народа, война обернулась гибельной безрезультатностью. Русские не имели опыта ведения войны в горных условиях, обычаи и история афганского народа были им чужды. Стали раздавать землю крестьянам, а там так делать было нельзя по их традициям, значит, это и не привилось… Люди часто погибали бессмысленно, душманы устраивали показательные зверства, пощады не было никому. Мало верится, что официальная цифра наших погибших в 15 тысяч человек соответствует истине, хотя и это – огромные человеческие потери. Американцы в 1960-х годах потеряли за такой же период войны во Вьетнаме 60 тысяч человек, и они этого не скрывают. Говорят, что у нас как минимум – столько же… К тому же американцы потом извлекли урок из прошлого и сумели сделать в Афганистане то, что не удалось нам, и обошлось им это потерей всего в 20–30 человек. Ничего, Россия – страна большая, народу много, пусть воюет на здоровье. Ни своих, ни чужих – никого не жалко. Это теперь стреляют на каждом шагу в родной-то стране, война откатом идёт по России, растянувшись в многолетний поход. Привычными стали повседневная стрельба, заказные убийства, терроризм, арсеналы новых средств уничтожения. Афганское документальное кино перешло в чеченское, в приднестровское, во всенародное. Эх!
Да… Была семья, личные дела, профессиональные удачи и находки, но… Семейная жизнь требует мира и непосредственного участия в устроении жизни своей семьи, что плохо сочетается с работой. А на работе – отдай всего себя целиком, всего себя посвяти делу, которое ты избрал и постиг почти в совершенстве, – да что в итоге? Для чего, зачем все старания, страдания, риск? Кто это увидит и когда? Кому станет лучше – в результате?
В ответе – только горечь. В зафиксированных материалах – горе и смерть…
В будущем – … А будущим уже распоряжался Чернобыль, он-то знал, как отравить всех своей горечью и полынью, о какой в Афганистане тогда никто не ведал! Ещё задолго до Чернобыля Александру не раз приходилось сталкиваться с темой поражения от ядерных средств уничтожения, он делал учебные фильмы по специальному заказу. Самой яркой из работ того времени стал фильм «Кто угрожает миру?», снятый в 1985 году по заказу Главного политуправления в ответ на американскую угрозу – для нейтрализации американской пропаганды. Фильм клеймил Америку, разоблачал её агрессию в адрес Советского Союза и всего мира. Он рассказывал о бомбёжках Хиросимы и Нагасаки, о ядерном потенциале США, о плане «Дропшот», добытом из Пентагона нашими разведчиками. План очень важен: на нём стрелками отмечены самые «интересные» объекты на карте нашей страны, подлежащие ядерной бомбардировке. Фильм раскрывал глаза многим странам и народам на те закулисные картины большой политики, которые обещали превратиться в мировой пожар.
Фильм стал профессиональной удачей и сенсацией в мире документального кино, наделал много шуму. Был выдвинут на Государственную премию, но не прошёл из-за нестыковок частных интересов в высшем легионе власти. Увы, это – судьба творения, участь творца… Но – пусть… Фильм был переведён на 16 языков мира и через посольства, консульства, военные представительства разошёлся в 120 стран. Это было как раз то время, когда у Никиты Михалкова фильм «Очи чёрные» закупили четыре страны, и это считалось уже достижением отечественного кино. О фильме Александра Тычкова – писали все газеты, говорили по радио, давали анонсы по телевидению. Не было такой центральной газеты, которая промолчала бы, – от «Вечерней Москвы» до «Правды». Резонанс пошёл широкий – отзывы из посольств были потрясающими: ведь какая-нибудь Зимбабве или Берег Слоновой Кости впервые из фильма «Кто угрожает миру?» узнавали, что происходило в мире не столь давно, хотя бы о Хиросиме и Нагасаки… Лучше поздно, чем никогда. Лишь бы польза была от таких новостей.
Или всё же лучше ничего не знать? …Или знать… Так «да» или «нет»?
Но тут прозвучало «нет», твердое «нет»! Это притомившийся от долгого ожидания Чернобыльский дракон прошипел: «Нет, пусть все ничего не знают обо мне, пока я ещё не в силе всех уничтожить! Вот ещё немного – и я всем покажу свою мощь! Осталось подождать не больше года…» Года не прошло – и Чернобыль стал продолжением неумолкающей темы. Александр ехал в Чернобыль сознательно, как в первый раз, так и в последующие. Мог бы отказаться, и не однажды, но не отказывался ни разу, хотя уже давно понял, что и почём стоит. Рапорт Александр написал заранее, а разрешение дали только с июня. Всего за период с начала июня по сентябрь 1986 года выезжал в Чернобыль шесть (!) раз в качестве режиссёра той же военной киностудии. Ехал добровольно, с интересом и желанием осветить значительные события объективно и точно, затем и ехал.
Про Александра Тычкова и вспомнили в той связи, что уж если не он, то кто же сможет и сумеет сделать фильм об аварии на Чернобыле? И потом – увидеть разрушенный четвёртый реактор – это было профессионально интересно. Раньше также приходилось бывать на атомных станциях, представление имел – правда, не совсем такое, как получил на Чернобыльской атомной станции.
В первый раз поехал только с оператором – на пробу, на неделю.
Позже – с группой из добровольцев, даже было из кого выбирать. Сначала – на месяц, потом – несколько раз на поэтапное строительство саркофага. В последний раз – на закрытие строительства, саркофаг был уже готов. Последний кадр – 30 ноября 1986 года, когда саркофаг принимали в эксплуатацию. В каждый раз ехали – как в первый. А поначалу – вообще в неизвестность. Киногруппа была прикомандирована к научному центру Минобороны. Жили где придётся: и в Припяти, и в Чернобыле, и в гостиницах, и в палатках. Ели, пили – всё терпимо…
Но главным было другое.
Что такое радиация, как она действует, какие последствия – никто не имел понятия и представления. Потом уже испытали на себе, и всё поняли – вскоре… Киноплёнки оказались «лакмусовой бумажкой» на радиацию: плёнки разного качества, различных производителей, чёрно-белые, цветные – по-разному реагировали на радиоактивный фон. Результаты были налицо. Приходилось быстро приспосабливаться к внешним условиям и капризам плёнки. Всё нужно было делать быстро и чётко. Для начала – вели съёмки с воздуха – по пять раз в день пролетали над разрушенным реактором. Радовало то, что с вертолётчиками можно было легко договориться, потому что практически все вертолётчики, работавшие в Чернобыле, были в Афганистане. А один из них даже вспомнил, что именно Александр снимал их экипаж, даже назвал номер борта, кажется, 51 или 21.
Александру Александровичу хотелось снять реактор наиболее выразительно:
– Можно ближе?
– Можно.
– А пониже? А ещё ниже?
– Пойдёт.
– А вот с этой точки?
– Попробуем…
…Пробовали – получалось. То со стороны пруда, то со стороны Припяти, то, наоборот, издалека и сверху. Получалось… У вертолётчиков дозиметры зашкаливали, особенно в первые полёты. Из вертолётчиков многие давно уже умерли, особенно те, которые зависали над реактором и забрасывали в его алчное чрево доломит, бор, песок… Люди работали, подвергая себя опасности. Потом уже определили, что забрасывали зря, ибо реактор дымил, пока в нём не выгорел весь графит. А графит потушить нельзя, пока весь объём не выгорит сам. Этого сделать не дали, и реакция не прекращалась, но шла в другом, отягощённом режиме. Тогда же специалисты занимали разнополярные позиции (какие же они после этого специалисты?) – одни говорили «можно», другие – наоборот. А военным приходилось делать что прикажут. Приказывали – срочно, быстро, без промедления! Разбираться было некогда. Вот люди и старались… В нашем тогдашнем обществе было принято наваливаться всем миром на всякую беду, а прежде – ввести всё общество в эту беду. Потом же… Заболевали потом исполнители-вертолётчики, заболевали все, кто там были. Заболевали иногда не сразу, но медленно и верно. Правда, тогда, на месте, нечасто задумывались о гибельных последствиях своей исторической миссии…
Особенно тяжёлым воспоминанием для Александра осталась первая наземная съёмка четвёртого реактора с близкого расстояния. Издалека и сверху – всё же не те впечатления, что вблизи; издалека – почти не страшно. Зато когда подъехали к реактору на БРДМ и стали снимать, не вылезая наружу, уже и сквозь защитную толщу металла почувствовали чёрное притяжение Чернобыльского дракона…
Чувство самосохранения иногда заставляло Александра Александровича стараться не придавать большого значения увиденному и услышанному, ибо это мешало. Автоматически переводил это в разряд «неприятностей», однако только тогда, когда ситуация действительно граничила с полным уничтожением. Это чувство уже включило первичный сигнал тревоги: замри, не высовывайся, возвращайся назад, пока не поздно! Нет, ни за что… Замер радиации снаружи машины показывал 60 рентген/час – сразу сдали назад, попали на 10 рентген, а внутри машины – раза в четыре меньше… Поначалу снимали через люк, на землю прыгать опасались – там ещё более опасно: куски топлива, графита, ТВЭЛов, выброшенных из реактора. Да, потом прыгнули, конечно, – куда деваться! – как астронавты на Луну.
Чернобыль – чужая, чёрная планета, созданная не по душе, не по разуму, а по короткому расчёту выгоды. Чего от неё было ждать? Страшно… Раньше никогда так страшно не было, хотя страхов окрест было немало, да опасность была предсказуема. А эта чёрная планета палила невидимой и неслышимой смертью, посылала заряды затяжного действия, манила к себе издалека… Но привыкли, закрепляя привыкание старыми понятиями и привычками: курильщики поднимали защитные маски, курили, другие поворачивались спиной к реактору, как бы игнорируя опасность. Привыкли? – Да не тут-то было! Всё равно каждый чувствовал на себе и в себе гнетущую тяжесть, ощущал дыхание чёрного дракона, видел атрибуты и результаты его власти на этой планете… Чёрный реактор давил массой, сверлил лучами радиации: вот, получайте!
Дракон торжествовал!
Пропадайте, погибайте – за издевательство над природой, за варварство, за равнодушие!
Платите за свою мелочность, алчность, за грехи свои отвечайте!
Не уйдёте от расплаты, не убежите от возмездия, не откупитесь прошлыми заслугами!
…Вырваться из зоны чёрного притяжения было почти невозможно – она затягивала и засасывала, поглощала целиком. Ты уже попал в его поле и словно под гипнозом приближаешься к эпицентру – постепенной парализации сил и сознания – к полному уничтожению самого себя… Нет, только не это! Быстро, скорее, мгновенно – преодолеть эту адскую атаку! Взять себя в руки… Вот уже лучше; тотчас же – обратно, стрелой – лететь отсюда, бежать отсюда, отползать отсюда! Уже вдали дали себе передышку, но появилось полное отупение и безразличие к происходящему, и это каждый почувствовал сразу же… Но всё же после первой поездки на реактор силы ещё оставались, а с каждой последующей – всё больше таяли. Даже когда Александр Александрович уже перестал ездить на Чернобыль, от чёрных мыслей у него свободы не было, от чёрных воспоминаний уйти не мог.
От себя никуда не денешься.
Продолжение -КИНОХРОНИКА (часть 2)